Но Канту это не помогло. В ту рождественскую ночь, когда на черном небе уже ярко сияли звезды, к Эриху подошел санитар.
– Ты Белов? Тебя зовет старик по фамилии Кант. Пойдем, я провожу.
– Что с ним? – спрашивал Эрих, когда, запахнувшись в черный лагерный бушлат, шел следом за санитаром по свежевыпавшему снегу.
– До утра не дотянет
Когда Эрих подошел к койке, на которую указал санитар, лежавший на ней старик взял его за руку.
– Урий, – он звал Эриха его настоящим именем, но не выговаривал правильно звук «ю», – у тебя сегодня Рождество или ты православный?
– Я православный, Эразм, но от праздничного супа не отказываюсь. Как ты?
Кант слегка пожал его руку, давая понять, что все в порядке.
– Сегодня мне лучше. Ты ведь знаешь, Урий, что у меня есть дочь, Изольда. Она живет в Мюнхене на Ландверштрассе недалеко от Немецкого театра. Сейчас я буду держать твою руку, смотреть в твои глаза и разговаривать с ней. Потом, когда ты окажешься на свободе, разыщи её, возьми так же за руку и смотри в глаза. Она всё поймет.
На следующий день Эрих видел, как завернутый в мешковину труп старого еврея выносили из лазарета. Он не знал, что ночью кто-то подъехал к лагерным воротам на подводе и двое заключенных под командой охранника погрузили на нее превратившееся в камень тело Эразма Канта.
К весне тридцать восьмого Эрих снова работал в пошивочном цехе. После своей болезни он стал молчалив и почти ни с кем не общался. Когда однажды в конце рабочего дня кто-то рассказал ему о неожиданном для всех присоединении Австрии к рейху, Эрих нисколько не удивился. Он посмотрел на рассказчика, кивнул и продолжил уборку рабочего места. Он прекрасно знал о грядущем аншлюсе еще зимой. И о многом другом знал. И при этом его вовсе не распирало желание поделиться с кем бы то ни было своими знаниями.
Не знал он только о том, что ждет его самого.
Лежа по вечерам в бараке и слушая разговоры своих соседей, он очень редко принимал в них участие, а если и высказывал свое мнение, то при этом никогда не пророчествовал, основываясь на своих таинственных познаниях. Чаще же Эрих просто слушал.
– Христос теоретически вполне мог быть арийцем, – говорил как-то бывший заведующий кафедрой Ветхого Завета одного из немецких университетов своему соседу, – но у нас нет и никогда не будет никаких оснований для принятия этого утверждения в качестве догмата. Ведь в Послании к римлянам ясно говорится, что он был зарегистрирован как потомок иудейского рода Давида.
– Ну хорошо, святой отец, я допускаю, что вы правы, но не разумнее ли в этом исключительно расовом вопросе уступить им? – спорил с ним бывший школьный учитель. – Ведь, избрав главными врагами германской расы евреев, они создали в нашей христианской стране чудовищное противоречие: во всех церквях со стен на нас смотрят лики и изваяния евреев. Так пусть хотя бы Христос им не будет. Если я не ошибаюсь, еще Мартин Лютер стал переписывать Библию на немецкий лад. Не настала ли пора новой Реформации?
– Но ведь они требуют не только этого, – не соглашался священник, – они хотят упразднить весь Ветхий Завет, как исключительно иудейский. Вы читали Динтера «Грех против крови»? Наимерзейшая книга! Национал-социализм вступил в противоречия с христианством, но почему именно церковь должна теперь устранять эти противоречия? Девятнадцать веков веры, за которую тысячи христиан приняли мученическую смерть на аренах Рима, а тысячи воинов Христа пали в битвах с неверными в Святой земле, теперь что, должны быть преданы забвению?..
Религиозные споры в их бараке были нередкими.
– Бог вложил в человека пытливый ум, наделил жаждой познания. Но он же заронил в его душу сомнение, создав мятущееся существо. Так почему он требует от лого существа слепой веры, никак не проявляя себя вот уже почти два тысячелетия? Почему вы, священники, признаете слепую веру добродетелью, а свойственное людям сомнение ересью?
– А тебе нужно, чтобы Бог явился перед тобой?
– Пускай явится пред всеми.
– Но тогда на земле не станет ни верующих, ни неверующих. Все будут знать, что Он есть, как есть на небе солнце и луна. Веру заменит знание.
– И что в этом плохого?
– А то, что одно дело, когда ты соблюдаешь заповеди исходя из веры, по убеждению, и другое, когда из одно-го только страха перед геенной огненной.
– Тем не менее вы, пастор, путали ваших прихожан той же геенной. Зачем же вы это делали? Пусть будут праведниками по убеждению, если, конечно, такое еще возможно в этой стране.
– Я не пугал, а только рассказывал, что их ждет и кто их сможет спасти. За это и попал сюда…
К разговору присоединился третий.
– Кто-то из древних, святой отец, метко заметил: «Человек не в состоянии создать даже клопа, а создал богов».
– Ну а это тут при чем?
– А при том, что если уж придумали Бога, так не унижайте его. Не присваивайте ему своих черт и качеств. Не подгоняйте под себя, под свое скудное мировоззрение. Пускай он будет вечным и непостижимым. Он создал законы природы, но сам им не следует. Он создал человека, но сам неизмеримо выше всего человеческого, включая такие понятия, как доброта и справедливость. Какое дело ему до нас, когда он может одинаково безучастно сокрушить империю и пошевелить листок на ветке дерева. Разве способен создатель всего сущего одновременно сталкивать галактики и интересоваться какой-то разумной плесенью на малюсенькой планетке: как там делишки у этих микробов? Как может бесконечное могущество и бесконечная красота опускаться до нас без того, чтобы не потерять при этом своей непостижимости и величия? Я вам так скажу: вечное существо, если оно ни от чего не зависимо, не может иметь никаких обязательств, поскольку любое обязательство совершенно бессмысленно для Абсолюта. Нет уж, святой отец, если верить в Бога, то только в такого, которому нет никакого дела до нас. И имя ему – Природа. А если ваш Бог интересуется людьми, да еще и похож на них, то он не всесильный Создатель. Он не стоит ни тысяч наших храмов, выстроенных в его честь, ни рек крови, пролитых под знаменами с его ликом. Он не стоит даже этого спора. Лучше уж поговорить о Гитлере. В этом случае хотя бы не придется доказывать друг другу существование самого предмета разговора.
Ранним августовским утром 1940 года Эриха разбудил староста барака и отвел на аппельплац. Там уже стояли несколько заключенных. Появился унтер-офицер, построил всех в колонну по два, проверил по списку, после чего скомандовал следовать за собой.
Потом они мылись в душе, проверялись на наличие вшей и в конце концов оказались на одном из многочисленных лагерных складов, где на длинных стеллажах лежала одежда – горы продизенфицированного, еще пахнувшего хлором тряпья, среди которого попадались вполне приличные пальто и костюмы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157