Она повторяла услышанное сегодня на рынке из разговора двух фронтовиков. «Русские прошли от Сталинграда три тысячи километров не для того, чтобы застрять на последних двадцати пяти», – открыто говорили они.
– Наши фюреры в столбняке, – продолжила, глубоко затянувшись, Изольда. – Они как шизофреники погрузились в иллюзии, так что переговоров не будет. Да им их никто и не предложит. Поэтому отделают нас тут по первое число, помяни мое слово.
При этих словах Эрна вспомнила предостережение брата о том, что если русские придут, то им будет за что мстить.
– Но раскисать не нужно, Эрна. На толкучке уже вовсю торгуют ампулами с цианидом. Этот товар не для нас. Это для тех слабонервных, кого еще мордой об стол не били, а мы с тобой видели всякое. Ты уже и под косым ножом ходила, да и мне есть что вспомнить. Знаешь, что я тебе скажу? Необходимо сконцентрироваться и настроиться на борьбу за выживание. Потребуется безвылазно просидеть в вонючем подвале месяц? Будем сидеть! Два так два. Сдохнем, а выживем, так я тебе скажу!
В начале апреля их в последний раз навестил Генрих Кристиан.
А что до грома орудийной канонады, то он не заставил себя долго ждать. Шестнадцатого апреля «становящийся все прочнее» Одерский фронт был прорван в первые же часы начавшегося наступления, а еще через несколько дней советская артиллерия вовсю грохотала на самых подступах к Берлину.
С этого времени обе женщины почти все время проводили в бомбоубежище. Домой приходили только под вечер, чтобы приготовить пищу, немного поспать и рано утром снова уйти в переполненный людьми подвал. Тяготы и проблемы горожан обострялись с каждым днем. Особенно остро вставала проблема нехватки пригодной для питья воды: многие водокачки были разбиты, к другим было не пробраться из-за завалов и очередей. Выручали водовозки, но они ездили не регулярно и все реже.
К двадцать пятому апреля перестали включать сирены воздушной тревоги. Примерно в эти же дни прекратился выпуск последних газет. Несмотря на радиосводки и официальные сообщения в настенных листовках «Панцербэр», они многого не знали и совершенно не представляли себе ситуацию. Потом не стало и этих источников информации, только слухи, порой самые фантастические. Был среди них и такой: с Западом заключен мир и военный союз, и теперь англо-американцы вместе с немцами идут освобождать Берлин от большевиков.
В самом конце апреля, выглянув как-то в окно, Изольда увидела отступающих немецких солдат. Они бежали, отстреливаясь, а из-за поворота на улицу вползали танки.
– Дождались, – сказала Изольда и начала собирать в сумку продукты и бутылки с водой.
– Как же мы теперь пройдем в бомбоубежище? – испуганно спросила Эрна.
– Главное – проскочить улицу, а там проберемся дворами.
Они заперли дверь квартиры на ключ и стали спускаться. Некоторое время стояли внизу в подъезде, выжидая момент. Когда улицу вдруг заволокло клубами пыли и дыма, Изольда схватила Эрну за рукав, и они бросились на противоположную сторону, осыпаемые цементной крошкой. При этом Эрна явственно услыхала свист пуль.
Дальше было легче. Дворами перебрались на соседнюю улицу и юркнули в знакомый подвал. На нижних ступеньках у входа, как обычно, стояли дежурные. Парень и девушка с черными треугольниками Гитлерюгенда на рукавах окликали всех, кто искал укрытие.
– Ну, все, – возбужденно проговорила Изольда, когда они расположились на свободном участке пола, – Моабит уже в руках русских. Значит, скоро все должно закончиться.
Проведя весь день тридцатого апреля в душном от запаха лекарств, пота и давно загаженного туалета бомбоубежище, Эрна не знала, что сегодня части 7-й американской армии вошли в Мюнхен. В Баварии закончилась война. А десятью днями раньше был взят Нюрнберг. А еще десятью днями раньше – Ганновер. Рейх стремительно сжимался, как с запада, так и с востока, теряя города и промышленные районы, крепости и окруженные армейские группировки. Вот уже много дней его столицу не бомбили союзники. Но не потому, что пошли на замирение, просто Берлин был почти две недели как в полной власти русской фронтовой артиллерии. А к этому дню процентов на восемьдесят и вовсе занят противником.
Не узнали они в тот день и о смерти Гитлера.
К вечеру первого мая шум боя стал стихать. Некоторые люди выглядывали на улицу, но там не было ни своих, ни противника. Не было уже у входа и молодых людей с нашивками. Кое-кто из обитателей подвала стал уходить, воспользовавшись передышкой, другие боялись высунуть нос. Иногда к ним забегал кто-нибудь с улицы, и удавалось узнать, что происходит поблизости, а то и более глобальные новости, главной из которых было известие о некоем перемирии.
Когда стемнело, Изольда предложила вернуться на Ольденбургерштрассе.
– Там остались консервы, крупа, сигареты, а здесь ни капли воды. Да и не все ли равно, где встретиться с русскими, здесь или там.
Эрна была уже настолько измучена последними днями, что не стала спорить. Страх перед врагом, образ которого представлялся в ее сознании чем-то средним между воином Чингисхана и плакатным большевиком с большой красной звездой на каске, не стал меньше. Уменьшилась цена собственной жизни. Первая девальвация произошла еще в Штадельхейме. Потом Равенсбрюк, потом известие о смерти отца, потом эти последние дни в Берлине. Кругом столько смертей, что мерить ценность себя самой прежними мерками было просто нелепо.
Они вышли наверх и дворами стали пробираться в сторону Ольденбургерштрассе. Недалеко от их дома чернела громада подбитого танка, но людей поблизости не было. Только свет фар автомобиля и голоса где-то вдали.
– Слава богу, дом цел, – сказала Изольда. – Ну, пошли.
Они прокрались мимо пахнущего гарью танка, вошли в темный подъезд и стали осторожно подниматься наверх. Дверь была цела. Изольда отперла ее ключом, они вошли и увидели, что в окнах не осталось ни одного целого стекла.
XXX
Si fractus illabatur orbis
Inpavidum ferient ruinae

Петер увидел очередь у водокачки и направился к ней, на ходу снимая с пояса фляжку. Позади себя он расслышал шум мотора, прижался к засыпанному штукатуркой и обломками кирпича тротуару и остановился. Объезжая упавший столб, вдоль проезжей части пробирался кубельваген. Стены домов на этой улице, как, впрочем, и во всем городе, были выщерблены осколками бомб и снарядов. Стекол почти нигде не осталось. Их заменяли фанера или картон.
В это время послышался свист летящего снаряда и чей-то истошный крик. Петер завертел головой, пытаясь сориентироваться, и инстинктивно присел. Мостовая под ним подпрыгнула. Сверху посыпались остатки оконных стекол. Ударная волна пронеслась по узкой улице, обдав Петера щебнем и пылью. Он упал на колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157