Снова. Снова дала этому случиться. Мать пролежала здесь всю ночь и половину дня, и ее обнаружил какой-то незнакомец.
Джуд нашла ее плачущей. Она отобрала у Джорджи стакан, обняла, погладила по спине. Не надо иметь любимиц, но Джуд была ее любимой сестрой. Джорджи прижалась лицом к мягкому выступу подплечника сестры. Льняной пиджак пах лавандой – ароматом, который повсюду сопровождал мать.
– Как ты, сестренка?
– Одеться не успела, – сказала она, заметив, что на Джуд костюм от Диора, а на ней – походные шорты. – Где малышка Хлоя?
– Мы наняли няньку. И не такая уж она и малышка. Дети Энн спят наверху.
– Как она?
– Нормально. А вот Маргарет не в себе.
– Все еще нянька.
– Господи, да ей на прошлой неделе исполнилось тридцать два.
– Ой, я и забыла про ее день рождения. Отдай мне стакан.
– Ну, выпивка, разумеется, тебя подбадривает.
– Надо же кому-то подавать дурной пример.
– О Господи, Джорджи, – сказала Джуд, падая духом. – Ее и правда больше нет.
Они снова постояли, сцепившись, пока муж Джуд – Боб не вошел и не положил этому конец, ловко выведя их наружу. Джорджи смотрела, как он ловко правит Джуд своей ладонью, положенной между ее лопатками.
Двор был чередой террас, спускавшихся к реке. Фонарики на деревьях выглядели до странности празднично. Бассейн был изумрудным. Она подумала: «Я выросла здесь».
– Джорджи? – крикнула Энн, уже раздраженная. – На что ты уставилась?
– На двор, – сказала она. – Он кажется больше. Я была здесь на Пасху, но уже забыла. Какой он большой!
– Ты еще со своими провалами в памяти, – сказала Энн. – Иди и познакомься с новым парнем Марджи.
Джорджи позволила, чтобы ее провели от одного обмена любезностями к другому. Ни одной из сестер мужчины не принесли большого счастья. Энн, казалось, терпела Дерека из-за денег, а Джудит, которая снова подсела на валиум, была глубоко несчастна с Бобом, но боялась бросить его, потому что опасалась потерять дочь. Бывший приятель Маргарет сидел за мошенничество с налогами. Маргарет, младшая, специализировалась в том сорте обидчивой нуждаемости, которая отлично служила ей с младенчества, но Джорджи, которая все еще помнила, как ей приходилось менять Мардж пеленки, в конце концов привыкла к этому. Ее новая симпатия носила феску и шелковые тапочки. Кто это он, интересно, бюрократ от искусства?
Во время каждого разговора Джорджи ощущала присутствие самого КС, который рыскал возле бассейна, ожидая нравоучительного момента.
И разговор… Господи, да что это такое? Это был разговор о приготовлениях, но не о Вере Ютленд. И что мы можем сказать, – думала Джорджи. Уступчивая, пусть и брошенная жена. Умелая и отстраненная мать. Женственная. Хорошая кожа, отличные манеры. И все же как именно она определяла себя? Какие истории можно тут рассказать? Это было ужасно. И ощущение того, что ее у тебя больше нет, – гораздо хуже, чем незнание того, как быть с нею.
В конце концов старик зажал ее в угол у бассейна.
– Джорджиана.
– Высокоученый адвокат.
Она клюнула его в кирпичную щеку. Под вонью его сигары можно было учуять «Булгари», аромат Греты. На нем были носки в шотландскую клеточку под смокинг. Он пришел с какого-то мероприятия, сразу после того, как услышал. Грета из уважения к приличиям осталась.
– Боже милосердный! – сказал он. – Ты только посмотри на свой загар.
– Жизнь рыбацкой женки. Ты и сам цветешь цветом, – сказала она, протягивая стакан по направлению к его цветущему лицу.
– А-а, загар из Типперери, – сказал он. – Каждая порция алкоголя, которую ты выпиваешь, решает поселиться у тебя на носу. И все-таки некоторые участки еще имеют шанс оказаться солнечными ожогами. Мы плаваем в Роттнест почти каждые выходные. Ты все еще выходишь в море?
Джорджи покачала головой:
– Кажется, мои морские дни давно позади. Мне исполнилось сорок, знаешь ли.
– Да, – сказал он. Это прозвучало так, будто он помнит. – Я знаю. Жаль, что твоя мать этого никогда не любила. Плавать, я имею в виду.
– Ну.
– Но ты была настоящий морской дьявол. Хотелось бы мне снова увидеть тебя в море. Господи, девочка, да ты же ходила в Индонезию.
– И это плавание меня вылечило, – сказала она с лживым смешком.
– Но все-таки.
Джорджи чувствовала, что оно приближается, его последнее заявление по поводу ее матери. Оно висело в воздухе, как южняк на горизонте.
– Ты довольно ничего себе выглядишь, – сказала она, увиливая от этого.
– Грета посадила меня на тренажеры.
– Тогда Грет для тебя хороша.
– Грех? – Он ужаснулся.
Джорджи рассмеялась:
– Посмотри на себя. Грех? Я имела в виду Грету, ты, кукушка.
– Ах вот как!
– Мама умерла, папа. Не надо ничего говорить.
Тогда он улыбнулся, и на его лице отчетливо проглянуло героическое снисхождение.
– Я понимаю.
Джорджи вздохнула. Теперь у него на щеках были настоящие слезы.
– Господи, я как будто вижу ее на заливе Фрешвотер, в пятьдесят седьмом. Какая-то университетская гулянка. Розовато-лиловый кашемировый свитер, разлетающиеся волосы. Такая свежая и прекрасная. Могла бы быть Одри Хепберн.
– Ну, теперь тебе придется утешаться Кристин Скотт Томас.
– Кем?
– Я просто не хочу больше этого слышать, пап. Неужели не видишь?
– У меня тоже есть воспоминания, знаешь ли. Что ты делаешь?
– Раздеваюсь, – сказала она, сбрасывая туфли и вытряхиваясь из шортов.
– Господи Боже Всемогущий! – взревел он, когда она сбросила нижнее белье и безрукавку. – Ты вообще потеряла всякое представление о приличиях?
Джорджи упала в бассейн и легла на прохладное, гладкое дно, вне звука его голоса, всех их голосов.
* * *
Джорджи было едва-едва двадцать один, и она еще была трепещущей практиканткой, когда ей впервые пришлось столкнуться с мертвым телом. Дежурная сестра позвала ее и объяснила порядок оказания последних услуг, обмывания покойного. «Думай об этом, – сказала она тогда, – как об уборке». Джорджи знала пациента, старину Теда Бенсона, за которым она ухаживала неделями. Его смерть была вполне ожидаема, но Джорджи все равно была потрясена. От нее требовалось обмыть его, заделать отверстия на теле и перевязать конечности, перед тем как отвезти тело вниз, в морг. Вскоре после того, как Джорджи приступила к делу, дежурную сестру куда-то позвали, и Джорджи осталась с телом наедине. Оно было уже холодным, и она начала быстро обрабатывать его губкой, как будто купол живота – это крыша «Фольксвагена»; но, занимаясь своим делом, она вспоминала Теда, который никогда не жаловался, его мягкий голос, его джентльменскую почтительность, и это воспоминание немного устыдило Джорджи – и успокоило. Она начала относиться к его останкам по-другому. Она ополоснула лицо и вытерла так аккуратно, будто он был все еще жив. Она поняла, что успокаивающе шепчет ему что-то, как будто он – пациент, положившийся на ее заботу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Джуд нашла ее плачущей. Она отобрала у Джорджи стакан, обняла, погладила по спине. Не надо иметь любимиц, но Джуд была ее любимой сестрой. Джорджи прижалась лицом к мягкому выступу подплечника сестры. Льняной пиджак пах лавандой – ароматом, который повсюду сопровождал мать.
– Как ты, сестренка?
– Одеться не успела, – сказала она, заметив, что на Джуд костюм от Диора, а на ней – походные шорты. – Где малышка Хлоя?
– Мы наняли няньку. И не такая уж она и малышка. Дети Энн спят наверху.
– Как она?
– Нормально. А вот Маргарет не в себе.
– Все еще нянька.
– Господи, да ей на прошлой неделе исполнилось тридцать два.
– Ой, я и забыла про ее день рождения. Отдай мне стакан.
– Ну, выпивка, разумеется, тебя подбадривает.
– Надо же кому-то подавать дурной пример.
– О Господи, Джорджи, – сказала Джуд, падая духом. – Ее и правда больше нет.
Они снова постояли, сцепившись, пока муж Джуд – Боб не вошел и не положил этому конец, ловко выведя их наружу. Джорджи смотрела, как он ловко правит Джуд своей ладонью, положенной между ее лопатками.
Двор был чередой террас, спускавшихся к реке. Фонарики на деревьях выглядели до странности празднично. Бассейн был изумрудным. Она подумала: «Я выросла здесь».
– Джорджи? – крикнула Энн, уже раздраженная. – На что ты уставилась?
– На двор, – сказала она. – Он кажется больше. Я была здесь на Пасху, но уже забыла. Какой он большой!
– Ты еще со своими провалами в памяти, – сказала Энн. – Иди и познакомься с новым парнем Марджи.
Джорджи позволила, чтобы ее провели от одного обмена любезностями к другому. Ни одной из сестер мужчины не принесли большого счастья. Энн, казалось, терпела Дерека из-за денег, а Джудит, которая снова подсела на валиум, была глубоко несчастна с Бобом, но боялась бросить его, потому что опасалась потерять дочь. Бывший приятель Маргарет сидел за мошенничество с налогами. Маргарет, младшая, специализировалась в том сорте обидчивой нуждаемости, которая отлично служила ей с младенчества, но Джорджи, которая все еще помнила, как ей приходилось менять Мардж пеленки, в конце концов привыкла к этому. Ее новая симпатия носила феску и шелковые тапочки. Кто это он, интересно, бюрократ от искусства?
Во время каждого разговора Джорджи ощущала присутствие самого КС, который рыскал возле бассейна, ожидая нравоучительного момента.
И разговор… Господи, да что это такое? Это был разговор о приготовлениях, но не о Вере Ютленд. И что мы можем сказать, – думала Джорджи. Уступчивая, пусть и брошенная жена. Умелая и отстраненная мать. Женственная. Хорошая кожа, отличные манеры. И все же как именно она определяла себя? Какие истории можно тут рассказать? Это было ужасно. И ощущение того, что ее у тебя больше нет, – гораздо хуже, чем незнание того, как быть с нею.
В конце концов старик зажал ее в угол у бассейна.
– Джорджиана.
– Высокоученый адвокат.
Она клюнула его в кирпичную щеку. Под вонью его сигары можно было учуять «Булгари», аромат Греты. На нем были носки в шотландскую клеточку под смокинг. Он пришел с какого-то мероприятия, сразу после того, как услышал. Грета из уважения к приличиям осталась.
– Боже милосердный! – сказал он. – Ты только посмотри на свой загар.
– Жизнь рыбацкой женки. Ты и сам цветешь цветом, – сказала она, протягивая стакан по направлению к его цветущему лицу.
– А-а, загар из Типперери, – сказал он. – Каждая порция алкоголя, которую ты выпиваешь, решает поселиться у тебя на носу. И все-таки некоторые участки еще имеют шанс оказаться солнечными ожогами. Мы плаваем в Роттнест почти каждые выходные. Ты все еще выходишь в море?
Джорджи покачала головой:
– Кажется, мои морские дни давно позади. Мне исполнилось сорок, знаешь ли.
– Да, – сказал он. Это прозвучало так, будто он помнит. – Я знаю. Жаль, что твоя мать этого никогда не любила. Плавать, я имею в виду.
– Ну.
– Но ты была настоящий морской дьявол. Хотелось бы мне снова увидеть тебя в море. Господи, девочка, да ты же ходила в Индонезию.
– И это плавание меня вылечило, – сказала она с лживым смешком.
– Но все-таки.
Джорджи чувствовала, что оно приближается, его последнее заявление по поводу ее матери. Оно висело в воздухе, как южняк на горизонте.
– Ты довольно ничего себе выглядишь, – сказала она, увиливая от этого.
– Грета посадила меня на тренажеры.
– Тогда Грет для тебя хороша.
– Грех? – Он ужаснулся.
Джорджи рассмеялась:
– Посмотри на себя. Грех? Я имела в виду Грету, ты, кукушка.
– Ах вот как!
– Мама умерла, папа. Не надо ничего говорить.
Тогда он улыбнулся, и на его лице отчетливо проглянуло героическое снисхождение.
– Я понимаю.
Джорджи вздохнула. Теперь у него на щеках были настоящие слезы.
– Господи, я как будто вижу ее на заливе Фрешвотер, в пятьдесят седьмом. Какая-то университетская гулянка. Розовато-лиловый кашемировый свитер, разлетающиеся волосы. Такая свежая и прекрасная. Могла бы быть Одри Хепберн.
– Ну, теперь тебе придется утешаться Кристин Скотт Томас.
– Кем?
– Я просто не хочу больше этого слышать, пап. Неужели не видишь?
– У меня тоже есть воспоминания, знаешь ли. Что ты делаешь?
– Раздеваюсь, – сказала она, сбрасывая туфли и вытряхиваясь из шортов.
– Господи Боже Всемогущий! – взревел он, когда она сбросила нижнее белье и безрукавку. – Ты вообще потеряла всякое представление о приличиях?
Джорджи упала в бассейн и легла на прохладное, гладкое дно, вне звука его голоса, всех их голосов.
* * *
Джорджи было едва-едва двадцать один, и она еще была трепещущей практиканткой, когда ей впервые пришлось столкнуться с мертвым телом. Дежурная сестра позвала ее и объяснила порядок оказания последних услуг, обмывания покойного. «Думай об этом, – сказала она тогда, – как об уборке». Джорджи знала пациента, старину Теда Бенсона, за которым она ухаживала неделями. Его смерть была вполне ожидаема, но Джорджи все равно была потрясена. От нее требовалось обмыть его, заделать отверстия на теле и перевязать конечности, перед тем как отвезти тело вниз, в морг. Вскоре после того, как Джорджи приступила к делу, дежурную сестру куда-то позвали, и Джорджи осталась с телом наедине. Оно было уже холодным, и она начала быстро обрабатывать его губкой, как будто купол живота – это крыша «Фольксвагена»; но, занимаясь своим делом, она вспоминала Теда, который никогда не жаловался, его мягкий голос, его джентльменскую почтительность, и это воспоминание немного устыдило Джорджи – и успокоило. Она начала относиться к его останкам по-другому. Она ополоснула лицо и вытерла так аккуратно, будто он был все еще жив. Она поняла, что успокаивающе шепчет ему что-то, как будто он – пациент, положившийся на ее заботу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90