За их плечами из-за эвкалиптов на небо уже поднимается, спотыкаясь, луна. В сумерках дом возвышается на сваях, как застрявшая после отлива лодка, и из дома доносятся звуки мандолины и гитары.
– «Айрин, спокойной ночи», – говорит Птичка.
– Похоже на то. А где твой брат?
– На ручье.
Фокс обходит корзину с арбузами, наполовину прикрытую брезентом, и опускает Птичку на заднем крыльце.
– Спасибо тебе, прекрасное чудовище, – говорит она.
С ветерком до Фокса доносится аромат ганджи. Меланхолический лепет мандолины разносится по всему дому; двери и окна открыты навстречу приближающейся ночной прохладе. Где-то вдали лает пес.
– Иди прими душ, Птичка.
– Ты сказал – чай.
– Ты воняешь.
– Ну, спасибо.
– Хороший совет, и денег не беру. Вымойся с мылом и спереди, и сзади.
– Мыло спереди щиплет.
– Я всего-навсего парень, откуда мне знать!
Он идет за ней по дому, регулирует для нее в душе горячую воду и идет в кухню, чтобы посмотреть, насколько остыли крабы. Он делает салат, вынимает несколько кусков хлеба. Отъезжает в сторону дверь-ширма, и появляется его племянник, пахнущий псиной.
– Крабы!
– Пуля, мой руки. А еще лучше – в душ.
– Ну!..
– Давай вытаскивай оттуда сестру. И не дразниться! – кричит он вслед мальчику.
Фокс выносит ужин на веранду, где было бы уже темно, если бы не луна, свет которой запутался в матовой стали национальной гитары Негры. Он зажигает керосиновые лампы и видит, что брат сидит, запрокинув голову, положив ноги на перила, и стул поднят так, что гитара лежит у него на животе. Сэл сидит в углу, юбка у нее задралась, а ноги в свете лампы кажутся белыми. Она играет, закрыв глаза. Волосы падают ей на руки. Она открывает глаза, видит Фокса и улыбается. Он нагибается к столу, чтобы послушать хитрые вариации, которые они, сплетая, накладывают на старую мелодию. Вскоре он уходит в дом и берет пиво.
Фокс стучит в стену, чтобы вытащить Пулю из душа, и возвращается на веранду ужинать. Негра и Сэл играют мелодию, которую он не узнаёт, неспешный ритмичный кусок блюграсса, который заставляет мандолину и гитару и звать, и отвечать на зов. Фокс двигает к себе пиво и стоит, улыбаясь, вбирая в себя перемены в музыке.
Выходят дети, с волосами, взлохмаченными полотенцем, и набрасываются на крабов. Пуле девять, и он поджарый, как дикая собака. Даже во сне он извивается и хнычет, будто бы ему снится бег. Раскусывая зубами клешни крабов, он скорее вдыхает еду, чем жует ее. Птичка – методичный едок. Она сдирает скорлупки с мяса и складывает их на тарелку. Ночью она спит в полной неподвижности, как зачарованный ныряльщик. Почти каждую ночь она писается в постель, как будто не может проплыть через толщу сна. Фоксу знаком звук ее шагов по доскам во тьме. Именно к нему она приходит, чтобы он обтер ее губкой и поменял постельное белье. Тысячу ночей они молча простояли вместе в ванной, и ее голова лежала у него на руках, пока в раковине текла теплая вода.
Фокс любит детей, как своих собственных. Иногда он с удивлением вспоминает, что они все-таки не его. И почти все время он ловит себя на том, что наблюдает за Сэл. Бывают ночи, когда низкие перекаты ее смеха не дают ему уснуть.
Они трое более или менее выросли вместе. Ему все равно. Он брат своего брата. Вот и все.
– Идите крабов есть, – говорит он Негре и Сэл. – На поезд опоздаете.
– Крабы не ждут, – говорит Пуля.
– Ну, эти-то никуда не уйдут, – говорит Птичка. – Больше – никуда.
– Кроме как вниз по горлу – и в желудок.
– Они сегодня играют? – спрашивает Птичка, как будто ее родителей нет рядом.
– В Уайт-Пойнте, – говорит Фокс.
– А мы едем?
– Вам завтра в школу.
Негра и Сэл прекращают играть, вытирают струны и кладут инструменты в потертые чехлы. Они идут к столу, и лица у них блестят от пота.
– Сегодня орла видел, – говорит Пуля, и все лицо у него перемазано крабовым мясом. – Клинохвостого.
– Красивая птица, – говорит Сэл.
– Ну уж не такая красивая, как наша Птичка, – говорит Негра, полоща в уксусе расколотую крабью клешню.
– Я видела Бога, – бормочет Птичка.
– Да, тут тебя не переплюнуть, милая, – говорит Сэл с усмешкой.
– Пуля, я тебя переигрываю по очкам, приятель.
Мальчик возвращается к еде. Если бы он не был так голоден, он бы, скорее всего, этого так просто не оставил, думает Фокс. Пуле не нравится, что кто-то может быть лучше его.
Какое-то время они едят и болтают, а над ними смыкается теплая ночь, и дом поскрипывает на сваях. Воздух остро пахнет керосином и уксусом.
– Кто-нибудь хочет арбуза? – спрашивает Фокс.
Фокс – единственный, у кого не подводит живот при одной мысли об арбузе. Негра называет их вьющимися дерьмовинами.
– Вы даже не знаете, что теряете, ребята.
– Давай-давай, приступай, Лю, – говорит Сэл. Фокс спрыгивает с веранды со старым мясницким ножом в руке, который уже сточился до формы полумесяца. Он вынимает из корзины арбуз, стучит по нему костяшками пальцев и радуется, услышав здоровое потрескивание. Он втыкает в него нож, и арбуз вздыхает, раскрываясь. Из арбуза вылетает облако сладкого мускусного запаха, от которого по рукам у него бегут мурашки. Вздох, этот сладкий аромат – прямо дыхание Господа.
– Вгрызайся, Лю, – говорит Негра, посмеиваясь.
Фокс приносит половинки на веранду, по одной в каждой руке, – как акушерка с двумя сияющими близнецами.
– Давай, парень, – говорит Сэл.
– Давай-давай, делай дело или иди домой.
Фокс вонзает зубы в плоть, видит клетки мякоти, разбухшие, яркие от влаги. Прохладный сахар во рту. Он жует, выплевывает несколько семечек через перила во тьму.
– Плюй их на фиг, негритосов, – говорит Негра.
– Да брось, Негра, – говорит Сэл.
– Так ваш дедушка говорил, – объясняет Лю детям.
– Если человек может счесть число песчинок на земле, – говорит Негра, – тогда и семя твое тоже должно быть сочтено.
– Он говорил, что семечки – это как негритосы, которые прячутся в арбузах, – говорит Лю.
– Какие негритосы? – вопрошает Пуля.
– Аборигены, – отвечает Негра.
– А-а, эти.
– Там была миссия, – говорит Лю. – Лагерь. Там, за рекой, у Могумбера.
– И кто прятался? – спрашивает растерянная Птичка.
– Дети убегали из лагеря, Птичка. Искали свои семьи. И твой дед прятал их у ручья, чтобы никто их не нашел.
– И что потом?
– Они шли на юг. Почти всех ловили. Отправляли обратно в лагерь. Я тогда еще и не родился, Птичка.
Девочка смотрит на семена, похороненные в арбузе.
– И такое же семечко они сделали из твоего деда, – говорит Сэл. – В точности такое же.
Пуля с небрежным видом бочком подкрадывается к арбузу и прячет в нем лицо – смеется.
Пока Негра и Сэл готовятся, Фокс читает детям для школы. Пуля лежит на полу библиотеки и все повторяет ради желанной свободы. Птичка хочет сидеть на коленях у Лю, читая «Магию Опоссумов».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– «Айрин, спокойной ночи», – говорит Птичка.
– Похоже на то. А где твой брат?
– На ручье.
Фокс обходит корзину с арбузами, наполовину прикрытую брезентом, и опускает Птичку на заднем крыльце.
– Спасибо тебе, прекрасное чудовище, – говорит она.
С ветерком до Фокса доносится аромат ганджи. Меланхолический лепет мандолины разносится по всему дому; двери и окна открыты навстречу приближающейся ночной прохладе. Где-то вдали лает пес.
– Иди прими душ, Птичка.
– Ты сказал – чай.
– Ты воняешь.
– Ну, спасибо.
– Хороший совет, и денег не беру. Вымойся с мылом и спереди, и сзади.
– Мыло спереди щиплет.
– Я всего-навсего парень, откуда мне знать!
Он идет за ней по дому, регулирует для нее в душе горячую воду и идет в кухню, чтобы посмотреть, насколько остыли крабы. Он делает салат, вынимает несколько кусков хлеба. Отъезжает в сторону дверь-ширма, и появляется его племянник, пахнущий псиной.
– Крабы!
– Пуля, мой руки. А еще лучше – в душ.
– Ну!..
– Давай вытаскивай оттуда сестру. И не дразниться! – кричит он вслед мальчику.
Фокс выносит ужин на веранду, где было бы уже темно, если бы не луна, свет которой запутался в матовой стали национальной гитары Негры. Он зажигает керосиновые лампы и видит, что брат сидит, запрокинув голову, положив ноги на перила, и стул поднят так, что гитара лежит у него на животе. Сэл сидит в углу, юбка у нее задралась, а ноги в свете лампы кажутся белыми. Она играет, закрыв глаза. Волосы падают ей на руки. Она открывает глаза, видит Фокса и улыбается. Он нагибается к столу, чтобы послушать хитрые вариации, которые они, сплетая, накладывают на старую мелодию. Вскоре он уходит в дом и берет пиво.
Фокс стучит в стену, чтобы вытащить Пулю из душа, и возвращается на веранду ужинать. Негра и Сэл играют мелодию, которую он не узнаёт, неспешный ритмичный кусок блюграсса, который заставляет мандолину и гитару и звать, и отвечать на зов. Фокс двигает к себе пиво и стоит, улыбаясь, вбирая в себя перемены в музыке.
Выходят дети, с волосами, взлохмаченными полотенцем, и набрасываются на крабов. Пуле девять, и он поджарый, как дикая собака. Даже во сне он извивается и хнычет, будто бы ему снится бег. Раскусывая зубами клешни крабов, он скорее вдыхает еду, чем жует ее. Птичка – методичный едок. Она сдирает скорлупки с мяса и складывает их на тарелку. Ночью она спит в полной неподвижности, как зачарованный ныряльщик. Почти каждую ночь она писается в постель, как будто не может проплыть через толщу сна. Фоксу знаком звук ее шагов по доскам во тьме. Именно к нему она приходит, чтобы он обтер ее губкой и поменял постельное белье. Тысячу ночей они молча простояли вместе в ванной, и ее голова лежала у него на руках, пока в раковине текла теплая вода.
Фокс любит детей, как своих собственных. Иногда он с удивлением вспоминает, что они все-таки не его. И почти все время он ловит себя на том, что наблюдает за Сэл. Бывают ночи, когда низкие перекаты ее смеха не дают ему уснуть.
Они трое более или менее выросли вместе. Ему все равно. Он брат своего брата. Вот и все.
– Идите крабов есть, – говорит он Негре и Сэл. – На поезд опоздаете.
– Крабы не ждут, – говорит Пуля.
– Ну, эти-то никуда не уйдут, – говорит Птичка. – Больше – никуда.
– Кроме как вниз по горлу – и в желудок.
– Они сегодня играют? – спрашивает Птичка, как будто ее родителей нет рядом.
– В Уайт-Пойнте, – говорит Фокс.
– А мы едем?
– Вам завтра в школу.
Негра и Сэл прекращают играть, вытирают струны и кладут инструменты в потертые чехлы. Они идут к столу, и лица у них блестят от пота.
– Сегодня орла видел, – говорит Пуля, и все лицо у него перемазано крабовым мясом. – Клинохвостого.
– Красивая птица, – говорит Сэл.
– Ну уж не такая красивая, как наша Птичка, – говорит Негра, полоща в уксусе расколотую крабью клешню.
– Я видела Бога, – бормочет Птичка.
– Да, тут тебя не переплюнуть, милая, – говорит Сэл с усмешкой.
– Пуля, я тебя переигрываю по очкам, приятель.
Мальчик возвращается к еде. Если бы он не был так голоден, он бы, скорее всего, этого так просто не оставил, думает Фокс. Пуле не нравится, что кто-то может быть лучше его.
Какое-то время они едят и болтают, а над ними смыкается теплая ночь, и дом поскрипывает на сваях. Воздух остро пахнет керосином и уксусом.
– Кто-нибудь хочет арбуза? – спрашивает Фокс.
Фокс – единственный, у кого не подводит живот при одной мысли об арбузе. Негра называет их вьющимися дерьмовинами.
– Вы даже не знаете, что теряете, ребята.
– Давай-давай, приступай, Лю, – говорит Сэл. Фокс спрыгивает с веранды со старым мясницким ножом в руке, который уже сточился до формы полумесяца. Он вынимает из корзины арбуз, стучит по нему костяшками пальцев и радуется, услышав здоровое потрескивание. Он втыкает в него нож, и арбуз вздыхает, раскрываясь. Из арбуза вылетает облако сладкого мускусного запаха, от которого по рукам у него бегут мурашки. Вздох, этот сладкий аромат – прямо дыхание Господа.
– Вгрызайся, Лю, – говорит Негра, посмеиваясь.
Фокс приносит половинки на веранду, по одной в каждой руке, – как акушерка с двумя сияющими близнецами.
– Давай, парень, – говорит Сэл.
– Давай-давай, делай дело или иди домой.
Фокс вонзает зубы в плоть, видит клетки мякоти, разбухшие, яркие от влаги. Прохладный сахар во рту. Он жует, выплевывает несколько семечек через перила во тьму.
– Плюй их на фиг, негритосов, – говорит Негра.
– Да брось, Негра, – говорит Сэл.
– Так ваш дедушка говорил, – объясняет Лю детям.
– Если человек может счесть число песчинок на земле, – говорит Негра, – тогда и семя твое тоже должно быть сочтено.
– Он говорил, что семечки – это как негритосы, которые прячутся в арбузах, – говорит Лю.
– Какие негритосы? – вопрошает Пуля.
– Аборигены, – отвечает Негра.
– А-а, эти.
– Там была миссия, – говорит Лю. – Лагерь. Там, за рекой, у Могумбера.
– И кто прятался? – спрашивает растерянная Птичка.
– Дети убегали из лагеря, Птичка. Искали свои семьи. И твой дед прятал их у ручья, чтобы никто их не нашел.
– И что потом?
– Они шли на юг. Почти всех ловили. Отправляли обратно в лагерь. Я тогда еще и не родился, Птичка.
Девочка смотрит на семена, похороненные в арбузе.
– И такое же семечко они сделали из твоего деда, – говорит Сэл. – В точности такое же.
Пуля с небрежным видом бочком подкрадывается к арбузу и прячет в нем лицо – смеется.
Пока Негра и Сэл готовятся, Фокс читает детям для школы. Пуля лежит на полу библиотеки и все повторяет ради желанной свободы. Птичка хочет сидеть на коленях у Лю, читая «Магию Опоссумов».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90