для Экспериментатора лежание испытуемого с травинкой в зубах – тоже мотивированная модель…
Но Чернов все-таки побежал.
Город, как и следовало ожидать, оказался тоже пустым, безлюдным. Абсолютно точная копия первого, он выглядел настоящим до трещин в стенах домов, до расколотых стен, до канав, прорытых смерчиками на улицах. И картина с Бегуном все так же висела в гулком от безлюдья Храме.
Чернов опять, как и в первом Вефиле, уселся на ступеньки Храма. Что-то ему мешало принять без оговорок пусть тайную, не понятую Бегуном, но все же целесообразность идеи полной адекватности двух увиденных городов. Кстати, двух ли? Или все же Декоратор перенес декорацию со сцены на сцену, пока Бегун несся через лес и поле?.. Можно было проверить. Можно было припустить назад и посмотреть, стоит ли Вефиль посреди травяного луга. Но не стоило. Если Декоратор таскает города с луга на поле, то что ему стоит проделать тот же финт в обратном направлении, а Чернов его даже не заметит? Нуль-переход – вот как называют сей финт писатели-фантасты! Поэтому вопрос не в том, один Вефиль в этом раю существует или два. Вопрос – в другом: зачем уважаемый Декоратор громоздит одну и ту же декорацию на дороге Бегуна?.. Чернов намеренно употребил термин «дорога», а не «Путь», поскольку беготня происходила не просто в пределах одного ПВ, но даже в пределах одного пейзажа: три километра к югу, четыре – к северу, стороны света взяты с потолка, компаса у Чернова не было… Подумал так и осекся: а если взять еще пять – на условный восток и, например, семь – на условный запад, что обнаружится в этих направлениях?.. Очередной луг – ромашковый или клеверный? Очередное поле – ячменное теперь или с гречихой? Очередной лес… Нет, лес, похоже, один! Лес, похоже, – некий ориентир для Бегуна, центр сцены, ее поворотный круг, другого в окрестностях Чернов не видел. Может, просто не добежал?..
Поднялся и решительно порулил обратно в лес.
Странно, но он совсем не устал, как будто несколько часов мертвого, без сновидений, сна у реки не просто придали ему силы, а именно разбудили, но – уже с Силой, той, что вложена была в него вефильскими горожанами, вложена с некой неясной Чернову целью и пока никак всерьез себя не проявила. Разве что только сейчас: за вечер он уже набегал много больше своей классической «десятки», а и дыхалка в полной норме, и ноги как новые.
В лесу он не направился напрямик, а резко свернул направо, то есть к условному западу, минут через десять вывалился из леса на очередное поле – представьте, именно клеверное! – понесся, давя розовые цветочки, а поле поднималось полого, длинным плоским склоном поднималось к звездному и лунному небу, а когда Чернов добрался до луны и звезд, глянул вниз, то увидел: в далекой ночной лощине, подсвеченный, как с колосников, фонарями луны и звезд, лежал белый Вефиль…
Когда бежал назад, теперь уже к востоку, стало светать. Всю ночь пробегал как заведенный, а усталости – ни грана. Будь он в Москве, вполне мог бы поменять спортивную специализацию и примериться к марафонской дистанции. Что ему теперь сорок два километра с копеечными метрами? Так, семечки… Миновал знакомый до последней шишки лес, выбрался на ромашковый луг. Солнце еще не вышло из-за горизонта, но уже подсветило алым его край, и ромашки послушно повернули свои бело-желтые головы к свету, к ожидаемому дневному теплу.
Чернов перепрыгнул через ручей, спешащий по камням вдоль поля, и увидел Вефиль. Что полагается говорить в таких случаях? Круг замкнулся. Игра окончена. Занавес упал. Да, еще: Бобик сдох, как любила говорить покойная матушка, когда завершала то ли готовку обеда, то ли стирку белья. Если Бобиком считать Чернова, то он таки сдох, причем – буквально. Сила, бившая через край, вдруг вся вышла, он ощутил себя смертельно уставшим, маленьким-маленьким, никому в этом злом мире не нужным. Так уже было однажды: детство, семь лет от роду, дача, снимаемая на лето в деревне Кокошкино, самостоятельный поход в дальний, по тогдашним его представлениям, лес, сладкое счастье свободы, а потом – ужас от того, что заблудился. Он лежал в том лесу на еловых сухих колючках – смертельно уставший, маленький-маленький, никому в этом злом мире не нужный. А потом пришла мама, и мир сразу стал добрым…
Мир, в котором существуют четыре пустых до подвалов города, добрым быть не может, а мама… Нет мамы давно, Бегун, некому тебя отыскать. Сам ищи выход, сам!..
Чернову упрямо думалось, что кто-то что-то хочет ему сказать – как раз этими четырьмя Вефилями и хочет. Вопрос: что хочет? Ответа пока не видно, но это дело наживное. Еще пара-тройка марафонских дистанций – и на дороге попадется какой-нибудь добрый дачник, который окажется Зрячим. А Зрячие всегда знают ответы на несложные вопросы, в них эти ответы вложены как раз Тем, кто придумывает вопросы для Бегуна…
Правда, то же упрямое чутье подсказывало Чернову, что ПВ Четырех Городов поставлено Сущим на Путь Бегуна не для встречи со Зрячим, а для проверки его, Бегуна, личной сообразиловки. Не все ж ему ногами махать, надо бы и мозгами пошевелить. Зачем Главный Режиссер четырежды повторил одну декорацию на одной сцене? Куда дел людей из Вефиля, да и вдобавок – где вообще люди в этом ПВ? Что Он хочет от Чернова? Какого решения? Какого шага? Что об этом говорит всезнающая Книга Пути?..
И вдруг сами по себе – как водится в здешней реальности! – всплыли в сознании стилистически привычно выстроенные слова: «А когда новый Сдвиг принес двойное отражение предмета в дымном стекле, растерялся Бегун. Он теперь не мог узнать, где настоящее, а где отраженное, и не мог снова встать на Путь, потому что дымное стекло туманило взор и искажало пропорции. Но сказал Бегуну Зрячий: „Посмотри на солнце, оно тоже отражает все, что под ним, но никогда не отразится в нем то, чего нет под ним“. И посмотрел Бегун, и ослеп от солнечного огня, и в слепоте своей увидел истинное, и поразился тому, как прост ответ, и вновь прозрел, чтобы видеть и вести».
То, что «всплывшее в сознании» – подсказка, сомнений не было. Как и чужое для текста слово «пропорции». Чья подсказка – это Чернова не особо волновало, он уже примирился с подсказками, которые равняли его со Зрячими. Более того, иной раз ловил себя на летучей мысли: неплохо бы им почаще всплывать, а то постоянное соприкосновение с замыслами и умыслами Великого Фантаста то и дело ставит в тупик простого бегуна на длинные дистанции. И черт бы с тем, что длинные, это мы осилим, но понимать бы, куда и когда сворачивать… Да, он – всего лишь Бегун, да, примитивно мыслит, но когда Начальник Всевышнего Отдела Кадров подряжал его на работу Бегуном, он не сообщил ему о дополнительных требованиях к профессии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Но Чернов все-таки побежал.
Город, как и следовало ожидать, оказался тоже пустым, безлюдным. Абсолютно точная копия первого, он выглядел настоящим до трещин в стенах домов, до расколотых стен, до канав, прорытых смерчиками на улицах. И картина с Бегуном все так же висела в гулком от безлюдья Храме.
Чернов опять, как и в первом Вефиле, уселся на ступеньки Храма. Что-то ему мешало принять без оговорок пусть тайную, не понятую Бегуном, но все же целесообразность идеи полной адекватности двух увиденных городов. Кстати, двух ли? Или все же Декоратор перенес декорацию со сцены на сцену, пока Бегун несся через лес и поле?.. Можно было проверить. Можно было припустить назад и посмотреть, стоит ли Вефиль посреди травяного луга. Но не стоило. Если Декоратор таскает города с луга на поле, то что ему стоит проделать тот же финт в обратном направлении, а Чернов его даже не заметит? Нуль-переход – вот как называют сей финт писатели-фантасты! Поэтому вопрос не в том, один Вефиль в этом раю существует или два. Вопрос – в другом: зачем уважаемый Декоратор громоздит одну и ту же декорацию на дороге Бегуна?.. Чернов намеренно употребил термин «дорога», а не «Путь», поскольку беготня происходила не просто в пределах одного ПВ, но даже в пределах одного пейзажа: три километра к югу, четыре – к северу, стороны света взяты с потолка, компаса у Чернова не было… Подумал так и осекся: а если взять еще пять – на условный восток и, например, семь – на условный запад, что обнаружится в этих направлениях?.. Очередной луг – ромашковый или клеверный? Очередное поле – ячменное теперь или с гречихой? Очередной лес… Нет, лес, похоже, один! Лес, похоже, – некий ориентир для Бегуна, центр сцены, ее поворотный круг, другого в окрестностях Чернов не видел. Может, просто не добежал?..
Поднялся и решительно порулил обратно в лес.
Странно, но он совсем не устал, как будто несколько часов мертвого, без сновидений, сна у реки не просто придали ему силы, а именно разбудили, но – уже с Силой, той, что вложена была в него вефильскими горожанами, вложена с некой неясной Чернову целью и пока никак всерьез себя не проявила. Разве что только сейчас: за вечер он уже набегал много больше своей классической «десятки», а и дыхалка в полной норме, и ноги как новые.
В лесу он не направился напрямик, а резко свернул направо, то есть к условному западу, минут через десять вывалился из леса на очередное поле – представьте, именно клеверное! – понесся, давя розовые цветочки, а поле поднималось полого, длинным плоским склоном поднималось к звездному и лунному небу, а когда Чернов добрался до луны и звезд, глянул вниз, то увидел: в далекой ночной лощине, подсвеченный, как с колосников, фонарями луны и звезд, лежал белый Вефиль…
Когда бежал назад, теперь уже к востоку, стало светать. Всю ночь пробегал как заведенный, а усталости – ни грана. Будь он в Москве, вполне мог бы поменять спортивную специализацию и примериться к марафонской дистанции. Что ему теперь сорок два километра с копеечными метрами? Так, семечки… Миновал знакомый до последней шишки лес, выбрался на ромашковый луг. Солнце еще не вышло из-за горизонта, но уже подсветило алым его край, и ромашки послушно повернули свои бело-желтые головы к свету, к ожидаемому дневному теплу.
Чернов перепрыгнул через ручей, спешащий по камням вдоль поля, и увидел Вефиль. Что полагается говорить в таких случаях? Круг замкнулся. Игра окончена. Занавес упал. Да, еще: Бобик сдох, как любила говорить покойная матушка, когда завершала то ли готовку обеда, то ли стирку белья. Если Бобиком считать Чернова, то он таки сдох, причем – буквально. Сила, бившая через край, вдруг вся вышла, он ощутил себя смертельно уставшим, маленьким-маленьким, никому в этом злом мире не нужным. Так уже было однажды: детство, семь лет от роду, дача, снимаемая на лето в деревне Кокошкино, самостоятельный поход в дальний, по тогдашним его представлениям, лес, сладкое счастье свободы, а потом – ужас от того, что заблудился. Он лежал в том лесу на еловых сухих колючках – смертельно уставший, маленький-маленький, никому в этом злом мире не нужный. А потом пришла мама, и мир сразу стал добрым…
Мир, в котором существуют четыре пустых до подвалов города, добрым быть не может, а мама… Нет мамы давно, Бегун, некому тебя отыскать. Сам ищи выход, сам!..
Чернову упрямо думалось, что кто-то что-то хочет ему сказать – как раз этими четырьмя Вефилями и хочет. Вопрос: что хочет? Ответа пока не видно, но это дело наживное. Еще пара-тройка марафонских дистанций – и на дороге попадется какой-нибудь добрый дачник, который окажется Зрячим. А Зрячие всегда знают ответы на несложные вопросы, в них эти ответы вложены как раз Тем, кто придумывает вопросы для Бегуна…
Правда, то же упрямое чутье подсказывало Чернову, что ПВ Четырех Городов поставлено Сущим на Путь Бегуна не для встречи со Зрячим, а для проверки его, Бегуна, личной сообразиловки. Не все ж ему ногами махать, надо бы и мозгами пошевелить. Зачем Главный Режиссер четырежды повторил одну декорацию на одной сцене? Куда дел людей из Вефиля, да и вдобавок – где вообще люди в этом ПВ? Что Он хочет от Чернова? Какого решения? Какого шага? Что об этом говорит всезнающая Книга Пути?..
И вдруг сами по себе – как водится в здешней реальности! – всплыли в сознании стилистически привычно выстроенные слова: «А когда новый Сдвиг принес двойное отражение предмета в дымном стекле, растерялся Бегун. Он теперь не мог узнать, где настоящее, а где отраженное, и не мог снова встать на Путь, потому что дымное стекло туманило взор и искажало пропорции. Но сказал Бегуну Зрячий: „Посмотри на солнце, оно тоже отражает все, что под ним, но никогда не отразится в нем то, чего нет под ним“. И посмотрел Бегун, и ослеп от солнечного огня, и в слепоте своей увидел истинное, и поразился тому, как прост ответ, и вновь прозрел, чтобы видеть и вести».
То, что «всплывшее в сознании» – подсказка, сомнений не было. Как и чужое для текста слово «пропорции». Чья подсказка – это Чернова не особо волновало, он уже примирился с подсказками, которые равняли его со Зрячими. Более того, иной раз ловил себя на летучей мысли: неплохо бы им почаще всплывать, а то постоянное соприкосновение с замыслами и умыслами Великого Фантаста то и дело ставит в тупик простого бегуна на длинные дистанции. И черт бы с тем, что длинные, это мы осилим, но понимать бы, куда и когда сворачивать… Да, он – всего лишь Бегун, да, примитивно мыслит, но когда Начальник Всевышнего Отдела Кадров подряжал его на работу Бегуном, он не сообщил ему о дополнительных требованиях к профессии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111