А дорога тянулась вдоль невысоких красно-желтых холмов, из которых торчали какие-то кактусовидные растения, за холмами были другие холмы, за другими – третьи, а дальше – горы, что справа от дороги, что слева – пейзаж удручал всяким отсутствием людского духа. И еще: небо над дорогой и холмами было ослепительно голубым, солнце – за отсутствием подходящей ветки – торчало прямо посреди неба, то есть в зените, и шпарило так, что тонкая струйка пота, начавшая свой путь по спине еще «там», «здесь» превратилась в потоп. Говоря короче, жара стояла адова, и Чернов, одетый для «там», сразу вспотел.
Мгновенно возник в памяти дежурный – второй! – сон про пустыню. Образ тот же, ощущения те же, в деталях вот только разница имеется: там, во сне все было более плоским, более пустынным, неживым и нежилым. Здесь даже поинтересней – поживей! – как-то. Только жара та же самая…
С нежданной злобой подумал: хотел «сладкого взрыва», наркоман? Получай! Куда уж слаще…
Но за злобой пришло пусть паническое, но вполне логичное сейчас любопытство: что случилось?..
Чернов встал как вкопанный, что считается дурным литературным штампом. Но что бы вы написали иное? Штамп всегда точен – на то он и штамп.
Так что встал Чернов как вкопанный (столб? деревце? лопата?) и начал осмысливать увиденное. Многолетний бег на длинные дистанции выработал у Чернова такие полезные качества, как терпеливость, рассудительность, склонность к подробному анализу того и сего, умению раскладывать по полочкам все, чему на них положено лежать, и т.д. и т.п. А может, стоит поменять причину и следствие и предположить, что именно эти замечательные качества подвигли в свое время среднего ученика, не способного упомнить Пушкина с Грибоедовым, именно к такому виду спорта – из многих имеющихся. Но не время сейчас что-либо местами менять, время – выводы делать. Во всяком случае – пытаться. Чернов – подведем итог сказанному – всегда, даже до появления «взрывов», был человеком прагматичным, если не считать некоторых, обретенных внове дурных привычек, помянутых выше, вздорным и непродуктивным эмоциям не подверженным. Знал точно: что хорошо спринтеру, стайеру – смерть. Посему он не стал терять лишнее время на остолбенение. Постоял, как вкопанный, секунду-другую и выкопался. Фантастика – литература ныне распространенная, Черновым уважаемая, о параллельных пространствах читано-перечитано, и коли вместо зимнего парка глазу является летняя… что?.. ну, пустыня, к примеру, то либо совершен пространственный переход, либо Чернов сошел с ума.
Последнего Чернов тоже не исключал: переход, как утверждают фантасты, всегда мгновенен, а странности начались сразу по выходе (или выбеге) из подъезда: отсутствие людей и машин – чем не фантастика или сумасшествие?.. Сколько вчера на грудь принято?.. Лучше не вспоминать…
Чернов вообще-то удивился. И сильно. Все-таки интеллект интеллектом, а человеческая психика плохо воспринимает невероятное. Оно не всегда очевидно – даже когда его можно потрогать, взять в ладонь горсть сухой красноватой земли, потереть, просыпать между пальцами. Оно не всегда очевидно, потому что есть границы у материализма, на коем – прав товарищ К. Маркс! – зиждется мир, и если человеческий разум вынужден пересечь эти границы, то не исключено, что он, разум, не выдюжит – свихнется. Старое правило: чтобы не свихнуться, займись привычным, рутинным, монотонным. И Чернов побежал.
Бежал и все-таки думал: почему он не запаниковал по-черному, не повернул назад – к людям, к родному метро «Сокольники», к родному дому, к родному коту, почему не попытался в чужом пространстве отыскать обратный вход в родное? Это один Чернов думал – человечный человек. А расчетливый легкоатлет, беговой автомат, автоматически умеющий раскладывать себя на десять изнурительных километров, думал о другом: что там – за десятым? Или за двадцатым? Или за сотым? Или нет в этом «здесь» ничего, кроме холмов и кактусов, а утоптанно-укатанная дорога никуда не ведет или, вернее, ведет в никуда?.. Но он же был прагматиком, Чернов, он понимал, что дорога – рукотворна, а значит, по концам ее должны найтись те, для кого она проложена мимо холмов и кактусов. И в самом деле, не стоять же бессмысленно! «Сладкий взрыв» необычайной силы распорол мир Чернова, и стайер выпал в прореху. Но коли сумел выпасть, значит…
Ничто ничего не значит, здраво понимал Чернов и поэтому бежал вперед, к людям, к жизни, потому что раз уж он остался на дистанции, то с ума не сойдет. Сто пудов! А о том, что сзади нет никакой прорехи, не видно ее, что она затянулась в этом горячем воздухе – даже следа не осталось! – о том как-то не думалось. «Не видно» не значит «отсутствует». Это – из другой фантастической книги. К слову, великое свойство любого человечного человека: не думать о нежелательном, отметать его, оставлять на потом. Даже если этот человек – стайер-полиглот, помнящий не только прочитанную фантастику, но и изучаемую в свое время в институте науку логику.
Но не для жизни она, наука эта…
Кроссовки быстро стали из белых красно-желтыми, грязными, белейший рибоковский костюмчик – тоже, но Чернов был выше подобной мелочи, он мчался вперед, неведомо куда, но зато в ту же сторону, в какую начал бег в далеких отсюда Сокольниках. Как он это определил? Да просто ни «там», ни «здесь» не сворачивал он с выбранного направления. И не терзали его пустые сомнения: а вдруг не в ту сторону, а вдруг надо все же назад, бороться и искать, найти и не сдаваться (цитата), ловить, слепо тычась, тайные дыры нуль-переходов? Зачем? Их нет, как ни гляди (а он поглядел), а Земля – круглая в любом пространстве-времени, рано или поздно вернешься в то место, с какого начал бег. А то, что это – Земля, Чернов не сомневался. Во-первых, не хотел сомневаться, иначе – зачем бежать? Тогда надо лечь, предаться унынию и горести и покорно ждать смерти. Но не учили его унывать ни в спорте, ни в работе! А во-вторых, солнце светило по-земному привычно и внешне походило на привычное земное солнышко, а жар его не вызывал вздорных сомнений в галактических координатах милой сердцу каждого землянина окраинной звезды. А что не зима, так в январе и в Африке не холодно. Может, Чернов в Африку провалился…
Эта абсолютная уверенность в собственной правоте мысли либо поступка, как ни странно, помогала Чернову жить и даже выживать с некой моральной прибылью, не огорчаясь жизненными неудачами, периодически его посещавшими и, казалось бы, по определению призванными оную уверенность разрушать. Ан нет, не получалось у них! Парадоксальное, конечно, соседство – мироощущения и миропребывания, но тем не менее имело место…
Не стоит полагать, что Чернов в личной жизни только то и делал, что бегал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Мгновенно возник в памяти дежурный – второй! – сон про пустыню. Образ тот же, ощущения те же, в деталях вот только разница имеется: там, во сне все было более плоским, более пустынным, неживым и нежилым. Здесь даже поинтересней – поживей! – как-то. Только жара та же самая…
С нежданной злобой подумал: хотел «сладкого взрыва», наркоман? Получай! Куда уж слаще…
Но за злобой пришло пусть паническое, но вполне логичное сейчас любопытство: что случилось?..
Чернов встал как вкопанный, что считается дурным литературным штампом. Но что бы вы написали иное? Штамп всегда точен – на то он и штамп.
Так что встал Чернов как вкопанный (столб? деревце? лопата?) и начал осмысливать увиденное. Многолетний бег на длинные дистанции выработал у Чернова такие полезные качества, как терпеливость, рассудительность, склонность к подробному анализу того и сего, умению раскладывать по полочкам все, чему на них положено лежать, и т.д. и т.п. А может, стоит поменять причину и следствие и предположить, что именно эти замечательные качества подвигли в свое время среднего ученика, не способного упомнить Пушкина с Грибоедовым, именно к такому виду спорта – из многих имеющихся. Но не время сейчас что-либо местами менять, время – выводы делать. Во всяком случае – пытаться. Чернов – подведем итог сказанному – всегда, даже до появления «взрывов», был человеком прагматичным, если не считать некоторых, обретенных внове дурных привычек, помянутых выше, вздорным и непродуктивным эмоциям не подверженным. Знал точно: что хорошо спринтеру, стайеру – смерть. Посему он не стал терять лишнее время на остолбенение. Постоял, как вкопанный, секунду-другую и выкопался. Фантастика – литература ныне распространенная, Черновым уважаемая, о параллельных пространствах читано-перечитано, и коли вместо зимнего парка глазу является летняя… что?.. ну, пустыня, к примеру, то либо совершен пространственный переход, либо Чернов сошел с ума.
Последнего Чернов тоже не исключал: переход, как утверждают фантасты, всегда мгновенен, а странности начались сразу по выходе (или выбеге) из подъезда: отсутствие людей и машин – чем не фантастика или сумасшествие?.. Сколько вчера на грудь принято?.. Лучше не вспоминать…
Чернов вообще-то удивился. И сильно. Все-таки интеллект интеллектом, а человеческая психика плохо воспринимает невероятное. Оно не всегда очевидно – даже когда его можно потрогать, взять в ладонь горсть сухой красноватой земли, потереть, просыпать между пальцами. Оно не всегда очевидно, потому что есть границы у материализма, на коем – прав товарищ К. Маркс! – зиждется мир, и если человеческий разум вынужден пересечь эти границы, то не исключено, что он, разум, не выдюжит – свихнется. Старое правило: чтобы не свихнуться, займись привычным, рутинным, монотонным. И Чернов побежал.
Бежал и все-таки думал: почему он не запаниковал по-черному, не повернул назад – к людям, к родному метро «Сокольники», к родному дому, к родному коту, почему не попытался в чужом пространстве отыскать обратный вход в родное? Это один Чернов думал – человечный человек. А расчетливый легкоатлет, беговой автомат, автоматически умеющий раскладывать себя на десять изнурительных километров, думал о другом: что там – за десятым? Или за двадцатым? Или за сотым? Или нет в этом «здесь» ничего, кроме холмов и кактусов, а утоптанно-укатанная дорога никуда не ведет или, вернее, ведет в никуда?.. Но он же был прагматиком, Чернов, он понимал, что дорога – рукотворна, а значит, по концам ее должны найтись те, для кого она проложена мимо холмов и кактусов. И в самом деле, не стоять же бессмысленно! «Сладкий взрыв» необычайной силы распорол мир Чернова, и стайер выпал в прореху. Но коли сумел выпасть, значит…
Ничто ничего не значит, здраво понимал Чернов и поэтому бежал вперед, к людям, к жизни, потому что раз уж он остался на дистанции, то с ума не сойдет. Сто пудов! А о том, что сзади нет никакой прорехи, не видно ее, что она затянулась в этом горячем воздухе – даже следа не осталось! – о том как-то не думалось. «Не видно» не значит «отсутствует». Это – из другой фантастической книги. К слову, великое свойство любого человечного человека: не думать о нежелательном, отметать его, оставлять на потом. Даже если этот человек – стайер-полиглот, помнящий не только прочитанную фантастику, но и изучаемую в свое время в институте науку логику.
Но не для жизни она, наука эта…
Кроссовки быстро стали из белых красно-желтыми, грязными, белейший рибоковский костюмчик – тоже, но Чернов был выше подобной мелочи, он мчался вперед, неведомо куда, но зато в ту же сторону, в какую начал бег в далеких отсюда Сокольниках. Как он это определил? Да просто ни «там», ни «здесь» не сворачивал он с выбранного направления. И не терзали его пустые сомнения: а вдруг не в ту сторону, а вдруг надо все же назад, бороться и искать, найти и не сдаваться (цитата), ловить, слепо тычась, тайные дыры нуль-переходов? Зачем? Их нет, как ни гляди (а он поглядел), а Земля – круглая в любом пространстве-времени, рано или поздно вернешься в то место, с какого начал бег. А то, что это – Земля, Чернов не сомневался. Во-первых, не хотел сомневаться, иначе – зачем бежать? Тогда надо лечь, предаться унынию и горести и покорно ждать смерти. Но не учили его унывать ни в спорте, ни в работе! А во-вторых, солнце светило по-земному привычно и внешне походило на привычное земное солнышко, а жар его не вызывал вздорных сомнений в галактических координатах милой сердцу каждого землянина окраинной звезды. А что не зима, так в январе и в Африке не холодно. Может, Чернов в Африку провалился…
Эта абсолютная уверенность в собственной правоте мысли либо поступка, как ни странно, помогала Чернову жить и даже выживать с некой моральной прибылью, не огорчаясь жизненными неудачами, периодически его посещавшими и, казалось бы, по определению призванными оную уверенность разрушать. Ан нет, не получалось у них! Парадоксальное, конечно, соседство – мироощущения и миропребывания, но тем не менее имело место…
Не стоит полагать, что Чернов в личной жизни только то и делал, что бегал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111