Маржка вышла из храма, сбежала по лестнице вниз и попыталась успокоиться. Тот же инстинкт подсказывал ей, что следует вести себя как можно непринужденнее. Остановив ученика пекаря с коробом, она купила две булочки. Мимо шел полицейский, не обращая на Маржку никакого внимания. Но она была убеждена, что именно намеренной покупкой булочек отвела от себя подозрения.
— Дай-ка еще одну, чертенок! — беззаботно, как веселая служанка, крикнула она разносчику и, покосившись на полицейского, откусила большой кусок.
— Тебе сколько раз говорить, чтоб ты мне на глаза не попадался! — напустился полицейский на мальчишку.— А ежели мастер твой чего не досчитается?..
Что сказал он еще, Маржка уже не слышала. Она поспешила к подходившему трамваю и вскочила в свое надежное убежище. Уже стоя на площадке, заметила, что полицейский посмотрел ей вслед, и взгляд его, насколько было видно издалека, показался ей озадаченным, а поворот головы под каской с большими перьями — настороженным.
Сердце у нее екнуло, но тут звякнул колокольчик, и трамвай тронулся к Карловой площади, куда и держала путь Маржка.
Привратник долго не хотел пускать ее наверх, в зал суда.
— Двоюродного брата судят! — взмолилась Маржка, брякнув первое, что пришло на ум, и слова ее возымели действие.
— Вообще-то приказано глупых девчонок не пускать, но брат есть брат...— нехотя согласился привратник, не сводя глаз с больших желтых цветов, вышитых на Маржкиных туфельках. Можно подумать, именно они убедили его в том, что она сказала ему сущую правду...
ГЛАВА 3
Маржка успела в зал суда почти к началу заседания — зачитывали обвинительный акт. Еще идя по коридору, она, затаив дыхание, прислушивалась: не слышен ли голос Лена, отстаивающего свою невиновность, молящего о помиловании? В зал входила съежившись, ожидая вещей невиданных и неслыханных.
Ничего такого здесь не было.
Правда, залитый солнцем зал был битком набит — и партер, и боковые ряды, и места на возвышении. Публика сидела довольно спокойно; для костела она была слишком светской, для учебного заведения — слишком старой, для театра — слишком сдержанной...
Впрочем, больше всего это все-таки походило на спектакль. Три судьи сидели лицом к залу, облаченные в мантии, как у священников; казалось, каждый из них старается выглядеть скучнее своих соседей. Испуганная Маржка подумала, что чем строже их вид, тем, наверное, большее удовольствие получают зрители, а это волнует судей не в последнюю очередь.
Молодой мужчина болезненного вида зачитывал акт; сидевшие на возвышении, глядя в свои бумаги, следили за излагаемым, переворачивая лист за листом одновременно с обвинителем.
Ничто не могло заглушить безмерный, тоскливый страх Маржки, хотя она изо всех сил пыталась войти в суть дела, с облегчением заметив, что Лена в зале нет...
Да как же это, господи, ведь он должен тут быть!
Маржка услышала кашель — этот голос она узнала бы из тысячи других. Неужели это Лен стоит к ней спиной — узкая, вытянутая, наголо бритая голова, оттопыренные уши, словно вырезанные из белой бумаги, шея, состоящая из двух жил с желобком посредине, широкие, угловатые, будто деревянные, плечи?..
Он стоял перед судьями спиной к Маржке, возвышаясь между двумя солдатами; лопатки выпирали из-под халата. Лен снова закашлялся, развеяв последние ее сомнения.
Странно было видеть его здесь; ведь только что она мечтала о нем под звуки органа, она беззаветно, чисто по-женски преданная ему и содрогавшаяся при одной лишь мысли о том, что связывает ее с Леном.
Чувство жалости к нему исчезло, преданность сменилась печалью, и гордость вдруг захлестнула Маржку: только теперь она поняла, почему в газетных репортажах Лена называли то «героем печальной драмы», то «главным героем завтрашнего процесса». Он стоял на возвышении и был в центре внимания тех, кто собрался здесь исключительно ради него. Все они сидели невеселые, озабоченные. Иногда зал вставал, и это, так же как горящие свечи, напоминало Маржке чтение Евангелия в костеле.
После оглашения обвинительного акта слово дали Лену. Лен отвечал скупо, явно ничего не боясь и не придавая происходящему ровно никакого значения.
Из обвинительного акта Маржка не поняла ничего. То, что Лена обвиняют в преднамеренном убийстве, не было для нее новостью, но, как она успела заметить, никто не посмел сказать ему это в глаза. Выясняли все больше, был он пьян или нет.
Если последнее обстоятельство было важнее убийства, то, наверное, дела складывались неплохо. Маржка поняла это из реплик знатоков, облокотившихся рядом с нею на барьер. Сама она прямо-таки висела на нем, закутавшись в платок Барышни Клары, и все никак не могла дожевать кусок булки, оказавшийся у нее во рту из страха перед полицейским.
Ее бедно одетый, но с достоинством ведущий себя сосед сказал:
— Убил, не убил — раз сам не признался, оправдают, пожалуй.
Страх у Маржки как рукой сняло. Она наглядеться не могла на своего Лена, все в нем казалось ей удивительным: и его глухой голос — в ее представлении таким обладали только настоящие мужчины, знавшие толк в жизни, бесстрашные, внушающие почтение рыцари,— и его выступающие скулы, и впалые виски — все это придавало ему вид истинного «героя печальной драмы».
На Маржку нашел сладкий, пьянящий дурман, как после дрянной, но все же соблазнительной выпивки. Она вдруг поняла, что сделанное ею ночью открытие — «мы достойны друг друга» — имеет еще один смысл. Если Лен герой, то она, Маржка,— героиня\
С каким удивлением вытаращились бы на нее присутствующие, и без того напряженно следящие за процессом, узнав, что среди них стоит виновница, «отверженная обществом, чудесная девушка, из-за которой поставлена на карту жизнь молодого, симпатичного рабочего»!
У Маржки голова пошла кругом от предчувствия славы. Ее одолело непреодолимое желание, хорошо знакомое людям, оказавшимся на дне жизни,— желание бросить в лицо вызов презирающим их, пренебрегающим ими и тем самым подняться над ними. Как хотела она встать сейчас рядом с Леном, «героем нынешнего процесса», чтобы на них смотрели как на соучастников!..
Вот было бы разговоров в притоне «блондинки-пятитонки», как называли завсегдатаи хозяйку заведения, из которого убежала Маржка! Кто бы мог подумать такое об Эллинке-Кадушке! Впрочем, переполох там, наверное, уже начался.
Конечно, Маржка понимала: все закончится успешно, если никто не узнает то, что знает только она и Лен. Возникни у кого-нибудь догадка — все пропало! А если Маржка сама каким-либо образом посодействует разоблачению преступника, страшно представить себе, какими проклятьями будут осыпать ее в темных углах города, где собираются отбросы общества, к которым принадлежали и Маржка, и Лен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Дай-ка еще одну, чертенок! — беззаботно, как веселая служанка, крикнула она разносчику и, покосившись на полицейского, откусила большой кусок.
— Тебе сколько раз говорить, чтоб ты мне на глаза не попадался! — напустился полицейский на мальчишку.— А ежели мастер твой чего не досчитается?..
Что сказал он еще, Маржка уже не слышала. Она поспешила к подходившему трамваю и вскочила в свое надежное убежище. Уже стоя на площадке, заметила, что полицейский посмотрел ей вслед, и взгляд его, насколько было видно издалека, показался ей озадаченным, а поворот головы под каской с большими перьями — настороженным.
Сердце у нее екнуло, но тут звякнул колокольчик, и трамвай тронулся к Карловой площади, куда и держала путь Маржка.
Привратник долго не хотел пускать ее наверх, в зал суда.
— Двоюродного брата судят! — взмолилась Маржка, брякнув первое, что пришло на ум, и слова ее возымели действие.
— Вообще-то приказано глупых девчонок не пускать, но брат есть брат...— нехотя согласился привратник, не сводя глаз с больших желтых цветов, вышитых на Маржкиных туфельках. Можно подумать, именно они убедили его в том, что она сказала ему сущую правду...
ГЛАВА 3
Маржка успела в зал суда почти к началу заседания — зачитывали обвинительный акт. Еще идя по коридору, она, затаив дыхание, прислушивалась: не слышен ли голос Лена, отстаивающего свою невиновность, молящего о помиловании? В зал входила съежившись, ожидая вещей невиданных и неслыханных.
Ничего такого здесь не было.
Правда, залитый солнцем зал был битком набит — и партер, и боковые ряды, и места на возвышении. Публика сидела довольно спокойно; для костела она была слишком светской, для учебного заведения — слишком старой, для театра — слишком сдержанной...
Впрочем, больше всего это все-таки походило на спектакль. Три судьи сидели лицом к залу, облаченные в мантии, как у священников; казалось, каждый из них старается выглядеть скучнее своих соседей. Испуганная Маржка подумала, что чем строже их вид, тем, наверное, большее удовольствие получают зрители, а это волнует судей не в последнюю очередь.
Молодой мужчина болезненного вида зачитывал акт; сидевшие на возвышении, глядя в свои бумаги, следили за излагаемым, переворачивая лист за листом одновременно с обвинителем.
Ничто не могло заглушить безмерный, тоскливый страх Маржки, хотя она изо всех сил пыталась войти в суть дела, с облегчением заметив, что Лена в зале нет...
Да как же это, господи, ведь он должен тут быть!
Маржка услышала кашель — этот голос она узнала бы из тысячи других. Неужели это Лен стоит к ней спиной — узкая, вытянутая, наголо бритая голова, оттопыренные уши, словно вырезанные из белой бумаги, шея, состоящая из двух жил с желобком посредине, широкие, угловатые, будто деревянные, плечи?..
Он стоял перед судьями спиной к Маржке, возвышаясь между двумя солдатами; лопатки выпирали из-под халата. Лен снова закашлялся, развеяв последние ее сомнения.
Странно было видеть его здесь; ведь только что она мечтала о нем под звуки органа, она беззаветно, чисто по-женски преданная ему и содрогавшаяся при одной лишь мысли о том, что связывает ее с Леном.
Чувство жалости к нему исчезло, преданность сменилась печалью, и гордость вдруг захлестнула Маржку: только теперь она поняла, почему в газетных репортажах Лена называли то «героем печальной драмы», то «главным героем завтрашнего процесса». Он стоял на возвышении и был в центре внимания тех, кто собрался здесь исключительно ради него. Все они сидели невеселые, озабоченные. Иногда зал вставал, и это, так же как горящие свечи, напоминало Маржке чтение Евангелия в костеле.
После оглашения обвинительного акта слово дали Лену. Лен отвечал скупо, явно ничего не боясь и не придавая происходящему ровно никакого значения.
Из обвинительного акта Маржка не поняла ничего. То, что Лена обвиняют в преднамеренном убийстве, не было для нее новостью, но, как она успела заметить, никто не посмел сказать ему это в глаза. Выясняли все больше, был он пьян или нет.
Если последнее обстоятельство было важнее убийства, то, наверное, дела складывались неплохо. Маржка поняла это из реплик знатоков, облокотившихся рядом с нею на барьер. Сама она прямо-таки висела на нем, закутавшись в платок Барышни Клары, и все никак не могла дожевать кусок булки, оказавшийся у нее во рту из страха перед полицейским.
Ее бедно одетый, но с достоинством ведущий себя сосед сказал:
— Убил, не убил — раз сам не признался, оправдают, пожалуй.
Страх у Маржки как рукой сняло. Она наглядеться не могла на своего Лена, все в нем казалось ей удивительным: и его глухой голос — в ее представлении таким обладали только настоящие мужчины, знавшие толк в жизни, бесстрашные, внушающие почтение рыцари,— и его выступающие скулы, и впалые виски — все это придавало ему вид истинного «героя печальной драмы».
На Маржку нашел сладкий, пьянящий дурман, как после дрянной, но все же соблазнительной выпивки. Она вдруг поняла, что сделанное ею ночью открытие — «мы достойны друг друга» — имеет еще один смысл. Если Лен герой, то она, Маржка,— героиня\
С каким удивлением вытаращились бы на нее присутствующие, и без того напряженно следящие за процессом, узнав, что среди них стоит виновница, «отверженная обществом, чудесная девушка, из-за которой поставлена на карту жизнь молодого, симпатичного рабочего»!
У Маржки голова пошла кругом от предчувствия славы. Ее одолело непреодолимое желание, хорошо знакомое людям, оказавшимся на дне жизни,— желание бросить в лицо вызов презирающим их, пренебрегающим ими и тем самым подняться над ними. Как хотела она встать сейчас рядом с Леном, «героем нынешнего процесса», чтобы на них смотрели как на соучастников!..
Вот было бы разговоров в притоне «блондинки-пятитонки», как называли завсегдатаи хозяйку заведения, из которого убежала Маржка! Кто бы мог подумать такое об Эллинке-Кадушке! Впрочем, переполох там, наверное, уже начался.
Конечно, Маржка понимала: все закончится успешно, если никто не узнает то, что знает только она и Лен. Возникни у кого-нибудь догадка — все пропало! А если Маржка сама каким-либо образом посодействует разоблачению преступника, страшно представить себе, какими проклятьями будут осыпать ее в темных углах города, где собираются отбросы общества, к которым принадлежали и Маржка, и Лен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49