«Должен еще сообщить, что стройка, на которой я работаю, находится прямо напротив дома лавочника Конопика. Негодяя, который вас погубил. Вот какой случай».
Лен вдруг шумно вскочил, точно его подбросило. Заводила в компании пьянчужек у стойки умолк, подозрительно уставившись на Лена сквозь табачный дым. Чтобы сгладить неловкость, Лен нагнулся за шапкой и прикурил от горящего газа сигарету.
Усевшись, он перечитал последнюю строчку письма.
— Да, уж случай, так случай! — прошептал он безотчетно и даже оглянулся посмотреть, кто это сказал. Волна крови, подкинувшая его со скамьи, постепенно опала. Лен хватил разом вторую стопку и, обжегшись, задышал ртом, как делают начинающие алкоголики.
Не в силах отвести глаза от слова «случай», он взял карандаш и для выразительности подчеркнул его. Все, хватит — Лен сложил листок так, что «Собор св. Марка» оказался внутри, куда Лен сунул и закладку из папиросной бумаги.
Все еще взбудораженный, он начал думать о том, что, вернувшись в Прагу, все делает наоборот, будто что-то или кто-то более сильный руководит им и толкает его против воли.
Глубоко затянувшись сигаретой, Лен задумчиво смотрел перед собой. Дверь погребка за кем-то захлопнулась, всколыхнув клубы дыма; в них ему вдруг почудилась лысая голова Конопика, какой он увидел ее впервые, склонившуюся над счетами. Да так почудилась, будто Конопик и в самом деле вошел в кабачок. Лена аж пот прошиб. Этот лысый череп был в заговоре против него, он тоже был частью роковой круговерти, и потому наваждение испугало Лена вдвойне, ведь с самого полудня он и не вспоминал о Конопике.
От ярости у Лена перехватило дыхание. Он всегда был крепок задним умом. Только теперь все для него связалось в единую цепь. И вспомнились ему скрипучие ступени, вскрик Маржки, ее короткий смешок...
Страшные мысли потянулись одна за другой. Его больше всего удивляло, что он беспомощно барахтается в них уже вторые сутки, утопая в отчаянном позоре, унижении, жалости и злобе. Ужас обуял его, сознавшего, что с ним приключилось страшное несчастье, ни конца, ни края которому не видно. Мысленно перебирая события, Лен снова и снова бередил открытую рану; как ни прикоснись к душе — все болело.
Рука замерла над строкой со словами «сорок пять золотых», и он уже было хотел скомкать письмо, но поди ж ты, «Собор св. Марка» остановил его. Лену так хотелось послать Маржке этот неумелый, но старательный рисунок!
Посмотри, чего ты лишилась, скажет ей оборотная сторона письма; я бы рассказал тебе о Тироле, о Ро-верето и Тренто, и мы помечтали бы на набережной, облокотившись в ночном парке на перила...
Ему снова вспомнилась маленькая Маринка, которая вечерами, бывало, забиралась к нему на колени, ноющие после работы.
Лен понял, как ненасытно жаждет он Маржки. Он боялся признаться себе в этом, но волнение было столь сильным, что он опять почувствовал, как немеют губы, сводит горло. В худших случаях такое состояние всегда заканчивалось бесслезным рыданьем, воем скорее от злости, чем от отчаяния.
Лен быстро расплатился и вышел в ночь.
Следующим вечером он сидел за тем же столом, только что побывав на улочке за цейхгаузом, где молча вручил Маржке письмо и тотчас убежал.
И на третий вечер он сходил к ней вопреки заверению, что, пока не накопит денег, нечего и встречаться. Какие уж там заверенья!
И так шло из вечера в вечер.
Может быть, это было гадко, но он себя больше не упрекал. Понятно, Лен сгорел бы со стыда, если бы кто-нибудь из его товарищей застал его выглядывающим из-за угла в темный проулок, но страдание опустошило его, и он уже не рассуждал, по-мужски ли он поступает. Правда, в первые вечера после этих посещений, скитаясь по улицам, пока не стемнеет, или возвращаясь из погребка, он чуть не выл от унижения, но с тех пор, как Липрцай уличил его в пристрастии к спиртному, Лену было уже все равно, страдает ли его честь от посещений подозрительной улочки за цейхгаузом.
Хватило нескольких вечеров за рюмкой, чтобы прояснились две вещи. Во-первых, совесть можно успокоить только решительным поступком, совершенно достаточным для того, чтобы заткнуть ей глотку; во-вторых, он должен вызволить Маржку из заведения. Лен долго думал, что сделать сначала, а что потом, прикинув, что и первое и второе во всяком случае нужно отложить до зимы, когда дом пана Конопика будет подведен под крышу, иначе где взять денег, если не заработать на стройке? Он больше не сомневался, что сначала надо накопить денег, потом свершить возмездие...
Все наконец определилось в его голове, и теперь, когда перед глазами мелькало видение — череп Конопика,— рука Лена сама тянулась к обвязанному бечевкой отвесу, увесистой гирьке, которую он постоянно носил в нагрудном кармане.
Десятки планов осуществления кровавой мести он строил и отвергал один за другим, сидя в погребке, в облаке табачного дыма, и глядя на пламя вспыхивавшего искрами газа. Он теперь думал только о «деле», все остальное было пущено побоку. «Дело» надо было сделать чисто, чтобы никто не заподозрил его, Лена. И однажды ему пришло на ум такое простое решение, что ломать голову больше не стоило.
Сразу прекратилось давление чуждой силы, которая то подталкивала его сзади, то тащила за собой. Лен даже назначил окончательный срок, и мучения сменились относительным покоем. Подумать — это уже наполовину сделать, но до срока надо было потерпеть, ничем не выдав себя.
Вечер за вечером он брел на улочку за цейхгаузом, но к Маржке даже не притрагивался. Да и на порог притона не ступал, стараясь держаться подальше. На третий или четвертый вечер Маржка перестала печалиться, а узнав, что ее ждет, даже разговорилась. Но Лен, помнивший, как однажды нестерпимо горел на ладони след ее руки, до поры до времени избегал каких бы то ни было ласк, представляя себе, как в один прекрасный день они уйдут отсюда, держась за руки.
На сей счет и у Маржки сомнений не было, ведь об этом он подробно писал ей на листочках из блокнота, похожих на самодельные открытки с видами Роверето: «Палаццо, а теперь казармы».
И ниже мелкими буковками: «Мы были тут размещены последние девять месяцев».
На разговоры времени у них не было; встречаясь, они только обменивались письмами, если, конечно, Маржка удосуживалась написать.
В первом письме, написанном после заверения, что он ее выкупит, Маржка предлагала «вместе уйти из жизни». Потом ограничилась мольбой помочь ей «уйти из бренного мира, и, не жертвуя собою, убить ее собственной рукой». Наконец, она стала просить его лишь присутствовать в момент, когда «одна несчастная девушка покончит с собой».
Поначалу Маржкины письма раздражали Лена, наверное, по его бедности душевной. Однажды, когда она написала, что «в минуту, когда эти строчки окажутся у вас в руках, ваша Маржка будет лежать в собственной комнатке хладным трупом», он вообще засомневался, верить ли ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49