.. Все, этого достаточно. Эх вы, рассыльный фирмы «Экспресс» номер семьдесят четыре! И не надо говорить, что в смерти старика повинен мальчонка; тогда мы и вас запишем в виноватые — ведь именно вы привели сюда слепого.
— Да говорю же вам — черт попутал! Э-э, ладно, с вами тут до вечера простоишь зазря!
— Ох, бренно все в этом мире,— вздохнула Кабоуркова.
Где-то далеко один раз пробили башенные часы — точно золотая монета упала на дно гигантского бокала.
— Время! — с чувством исключительного превосходства объявил мастер.
Толпа рабочих мало-помалу рассасывалась по местам. Шли мимо штабелей, на которых лежал мертвый дед-курилка. Лежал в полумраке, на фоне шершавой, неоштукатуренной стены из красного кирпича; из-под шапки, прикрывающей его лицо, виднелась только седая щетина небритого подбородка. Тело старика будто совсем усохло, еще меньше казался он теперь, уснувший на вечные времена. В ногах Липрцая стоял слепой внук; его рыдания сотрясали стены, эхом отдаваясь по пустым углам.
Между тем Лен, точно оцепенев, все еще стоял перед Кабоурковой, не в силах отвести от нее глаз. Это было так странно, что и Кабоуркова недоуменно молчала. Когда пауза чересчур затянулась, Лен протянул руку к ее груди, указав на большое пятно крови, оставшееся после мертвого Липрцая.
Кабоуркова была вовсе не брезглива, что и доказала, первой позаботившись об умирающем. Но вид Лена заставил ее содрогнуться, она схватилась за пятно на кацавейке и оттянула его как можно дальше от тела.
А Лена уже и след простыл. Он единственный из всех не задержался у покойника, хотя никто не мешал ему, и даже уши заткнул, чтобы не слышать душераздирающих рыданий слепого.
К бочке с раствором Лен подошел как во сне. Каменщики молча готовились к работе. По хмурым лицам было видно, что все думают об одном и том же.
Только Трунечек гнул свое — надевая фартук, он проговорил своим сиплым голосом:
— Вот увидите, где один — там еще двое... Запомните: когда на стройке один рабочий разбивается насмерть, жди второго, а за ним и третьего... Уж никак не меньше трех...
Слова эти вывели Лена из полуобморочного состояния, будто его кто по имени окликнул. Он-то хорошо знал, кто будет вторым...
Рыдания слепого доносились снизу как со дна колодца.
ГЛАВА 6
Вторым покойником чуть не оказался сам Кашпар Лен!
На стройке царило всеобщее уныние, а у Лена настроение было еще мрачней, чем у остальных. Все рабочие — а трудилось их тут уже порядочно, так что мастеру грешно было сетовать, будто «вяжут дом как чулок»,— глубоко переживали смерть Липрцая, особенно потому, что рассудительный рабочий, споривший с мастером, слишком громко настаивал, что причиной несчастья послужило единственно отсутствие заграждения или лесов в проеме третьего этажа, откуда упал Липрцай. Коутный — так его звали — был каменотесом, и, принося каждую новую ступень для установки ее на лестнице, не забывал произносить гневные, бунтарские речи. Это был бесконечно длинный некролог по Липрцаю, удручавший всех тем сильнее, что Коутный говорил мощно и гладко, как оратор с трибуны. Всем, конечно, было жаль Липрцая, но еще досадней было то, что своей кончиной он заставил их взглянуть на истинное положение дел — кто знает, что ждет их в старости, одряхлевших, изнуренных трудом, не нашедших себе тихой жизни и покойного занятия...
Не унимался и Трунечек. Он приводил все новые примеры того, как всякий раз после гибели на стройке одного рабочего за ним следовали еще двое.., Хриплые предсказания Трунечека настолько раздражали каменщиков, что вскоре они решительно потребовали от «треклятого сыча» попридержать язык.
Стройка оглашалась окриками, бранью, проклятиями; в воздухе так и мелькали мастерки да молотки. И лишь когда часа через два прибыла полицейская комиссия, каменщики притихли. Молча прислушивались они к словам Коутного, который громко заявлял внизу, что «перед панами не станет помалкивать в тряпочку», как пророчил кто-то на лесах. Он стоял на своем и добился-таки, чтобы в качестве свидетеля допросили рассыльного Цверенца. Когда же Коутный, возбужденный победой, вернулся наверх, едва не случилась драка...
За пальтишком покойного на четвертый этаж отправляли ученика Ферду, и он ни за что ни про что только что получил от Трунечека подзатыльник. Трунечек орал, что старикова одежонка — гадость, а он, Ферда, теми же руками к нему, Трунечеку, прикоснулся... Подзатыльник вышел не очень увесистым, но Коутный, войдя в раж, раскричался на Трунечека, да еще занес над его головой кулак. Разве каменщики спустят такое каменотесу! И не сдобровать бы Коутному, если б он не поостыл немного, умея осадить себя, когда дело принимало опасный оборот.
Вместо ответного подзатыльника Коутный взял Трунечека за подбородок и помотал им пренебрежительно. Трунечек смирился, и дело закончилось тихо-мирно. Правда, расходясь, они обменивались по-ребячески нелепыми угрозами вроде «Ладно, ты меня еще узнаешь» или «Ох и врезал бы я тебе», что даже слушать было как-то неловко.
Как бы там ни было, оба вдруг переменились: Коутный не произносил больше умных речей, Трунечек — не вспоминал историй о несчастных случаях. Все притихли, однако печать жуткого происшествия продолжала лежать на лицах. За работу принялись с остервенением, высвобождая энергию, скопившуюся скорее в тоске, чем в злобе.
Вдруг снизу раздался пронзительный крик Кабоурковой:
— Несут!
Побросав работу, каменщики проводили сверху взглядами плетеные носилки, в которых старого Липрцая тащили прочь в сопровождении полицейского. Слепой внук деда-курилки мужественно шел рядом, быстро постукивая перед собой палочкой — точно так, как рассказывал Цверенц.
Процессия скрылась за углом, и каменщики вернулись на места. Работали молча. Время от времени кто-либо из них, сощурясь, бросал взгляд на соседа, и тот в ответ лишь опускал уголки рта. Пожать плечами в этом случае было бы чересчур.
Чей-то молоток ударил по кирпичу так, что он разлетелся на куски.
Потом тишина воцарилась надолго. От людей не исходило ни звука, лишь руки сновали в беспрестанном движении, кирпич за кирпичом из ладони в ладонь, точно по ступенькам, ведущим к вершине, которая поднималась все выше...
Лен, до глубины души потрясенный гибелью старого каменщика, был теперь занят главным образом собой, пребывая в странном, дотоле неведомом ему возбуждении. Попроси его кто-нибудь описать сейчас, что он чувствовал, он сказал бы, испуг после внезапного пробуждения. Лен еще толком не пришел в себя с той минуты, как побежавший за доктором Ферда больно задел его ногой. Все виделось ему как сквозь сон, но никогда прежде Лен не испытывал такого волнения. Ему даже не стоялось на месте — то и дело переступал он с ноги на ногу и, стоило остановиться, начинал задыхаться, грудь его вздымалась, как это бывало с ним весной, когда он первый раз заходил в холодную воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Да говорю же вам — черт попутал! Э-э, ладно, с вами тут до вечера простоишь зазря!
— Ох, бренно все в этом мире,— вздохнула Кабоуркова.
Где-то далеко один раз пробили башенные часы — точно золотая монета упала на дно гигантского бокала.
— Время! — с чувством исключительного превосходства объявил мастер.
Толпа рабочих мало-помалу рассасывалась по местам. Шли мимо штабелей, на которых лежал мертвый дед-курилка. Лежал в полумраке, на фоне шершавой, неоштукатуренной стены из красного кирпича; из-под шапки, прикрывающей его лицо, виднелась только седая щетина небритого подбородка. Тело старика будто совсем усохло, еще меньше казался он теперь, уснувший на вечные времена. В ногах Липрцая стоял слепой внук; его рыдания сотрясали стены, эхом отдаваясь по пустым углам.
Между тем Лен, точно оцепенев, все еще стоял перед Кабоурковой, не в силах отвести от нее глаз. Это было так странно, что и Кабоуркова недоуменно молчала. Когда пауза чересчур затянулась, Лен протянул руку к ее груди, указав на большое пятно крови, оставшееся после мертвого Липрцая.
Кабоуркова была вовсе не брезглива, что и доказала, первой позаботившись об умирающем. Но вид Лена заставил ее содрогнуться, она схватилась за пятно на кацавейке и оттянула его как можно дальше от тела.
А Лена уже и след простыл. Он единственный из всех не задержался у покойника, хотя никто не мешал ему, и даже уши заткнул, чтобы не слышать душераздирающих рыданий слепого.
К бочке с раствором Лен подошел как во сне. Каменщики молча готовились к работе. По хмурым лицам было видно, что все думают об одном и том же.
Только Трунечек гнул свое — надевая фартук, он проговорил своим сиплым голосом:
— Вот увидите, где один — там еще двое... Запомните: когда на стройке один рабочий разбивается насмерть, жди второго, а за ним и третьего... Уж никак не меньше трех...
Слова эти вывели Лена из полуобморочного состояния, будто его кто по имени окликнул. Он-то хорошо знал, кто будет вторым...
Рыдания слепого доносились снизу как со дна колодца.
ГЛАВА 6
Вторым покойником чуть не оказался сам Кашпар Лен!
На стройке царило всеобщее уныние, а у Лена настроение было еще мрачней, чем у остальных. Все рабочие — а трудилось их тут уже порядочно, так что мастеру грешно было сетовать, будто «вяжут дом как чулок»,— глубоко переживали смерть Липрцая, особенно потому, что рассудительный рабочий, споривший с мастером, слишком громко настаивал, что причиной несчастья послужило единственно отсутствие заграждения или лесов в проеме третьего этажа, откуда упал Липрцай. Коутный — так его звали — был каменотесом, и, принося каждую новую ступень для установки ее на лестнице, не забывал произносить гневные, бунтарские речи. Это был бесконечно длинный некролог по Липрцаю, удручавший всех тем сильнее, что Коутный говорил мощно и гладко, как оратор с трибуны. Всем, конечно, было жаль Липрцая, но еще досадней было то, что своей кончиной он заставил их взглянуть на истинное положение дел — кто знает, что ждет их в старости, одряхлевших, изнуренных трудом, не нашедших себе тихой жизни и покойного занятия...
Не унимался и Трунечек. Он приводил все новые примеры того, как всякий раз после гибели на стройке одного рабочего за ним следовали еще двое.., Хриплые предсказания Трунечека настолько раздражали каменщиков, что вскоре они решительно потребовали от «треклятого сыча» попридержать язык.
Стройка оглашалась окриками, бранью, проклятиями; в воздухе так и мелькали мастерки да молотки. И лишь когда часа через два прибыла полицейская комиссия, каменщики притихли. Молча прислушивались они к словам Коутного, который громко заявлял внизу, что «перед панами не станет помалкивать в тряпочку», как пророчил кто-то на лесах. Он стоял на своем и добился-таки, чтобы в качестве свидетеля допросили рассыльного Цверенца. Когда же Коутный, возбужденный победой, вернулся наверх, едва не случилась драка...
За пальтишком покойного на четвертый этаж отправляли ученика Ферду, и он ни за что ни про что только что получил от Трунечека подзатыльник. Трунечек орал, что старикова одежонка — гадость, а он, Ферда, теми же руками к нему, Трунечеку, прикоснулся... Подзатыльник вышел не очень увесистым, но Коутный, войдя в раж, раскричался на Трунечека, да еще занес над его головой кулак. Разве каменщики спустят такое каменотесу! И не сдобровать бы Коутному, если б он не поостыл немного, умея осадить себя, когда дело принимало опасный оборот.
Вместо ответного подзатыльника Коутный взял Трунечека за подбородок и помотал им пренебрежительно. Трунечек смирился, и дело закончилось тихо-мирно. Правда, расходясь, они обменивались по-ребячески нелепыми угрозами вроде «Ладно, ты меня еще узнаешь» или «Ох и врезал бы я тебе», что даже слушать было как-то неловко.
Как бы там ни было, оба вдруг переменились: Коутный не произносил больше умных речей, Трунечек — не вспоминал историй о несчастных случаях. Все притихли, однако печать жуткого происшествия продолжала лежать на лицах. За работу принялись с остервенением, высвобождая энергию, скопившуюся скорее в тоске, чем в злобе.
Вдруг снизу раздался пронзительный крик Кабоурковой:
— Несут!
Побросав работу, каменщики проводили сверху взглядами плетеные носилки, в которых старого Липрцая тащили прочь в сопровождении полицейского. Слепой внук деда-курилки мужественно шел рядом, быстро постукивая перед собой палочкой — точно так, как рассказывал Цверенц.
Процессия скрылась за углом, и каменщики вернулись на места. Работали молча. Время от времени кто-либо из них, сощурясь, бросал взгляд на соседа, и тот в ответ лишь опускал уголки рта. Пожать плечами в этом случае было бы чересчур.
Чей-то молоток ударил по кирпичу так, что он разлетелся на куски.
Потом тишина воцарилась надолго. От людей не исходило ни звука, лишь руки сновали в беспрестанном движении, кирпич за кирпичом из ладони в ладонь, точно по ступенькам, ведущим к вершине, которая поднималась все выше...
Лен, до глубины души потрясенный гибелью старого каменщика, был теперь занят главным образом собой, пребывая в странном, дотоле неведомом ему возбуждении. Попроси его кто-нибудь описать сейчас, что он чувствовал, он сказал бы, испуг после внезапного пробуждения. Лен еще толком не пришел в себя с той минуты, как побежавший за доктором Ферда больно задел его ногой. Все виделось ему как сквозь сон, но никогда прежде Лен не испытывал такого волнения. Ему даже не стоялось на месте — то и дело переступал он с ноги на ногу и, стоило остановиться, начинал задыхаться, грудь его вздымалась, как это бывало с ним весной, когда он первый раз заходил в холодную воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49