Да, именно здесь, при свете тех же фонарей, однажды ночью страдалец Криштоф, собрав последние силы, перемахнул через эту последнюю в жизни преграду, чтобы утопить свой позор в реке, по которой сегодня туман стелется так густо, что даже рыбье око луны не отражается на ее поверхности.
Лен повернул голову в сторону староместских кварталов, настолько преображенных лунным сиянием, что скудный свет фонарей едва ли был различим на стенах старинных домов.
Материя города не умолкла совсем. С наступ-леньем темноты дневной гул затих, и теперь был слышен не находящий полного выхода, постоянный, сплошной вздох; тихий-тихий, он замирал лишь под утро. Это было единое слитное дыхание тысяч пражан.
Лен расслышал в нем мольбу. Он узнал этот вздох, этот стон, вспомнив первую ночь по возвращении в Прагу, заломленные в отчаянии руки.
Не выдержав, Лен напрямик пересек площадь и припустил к притону, затерявшемуся в темном лабиринте улочек.
На набережной было пустынно, а случайные прохожие, встретившиеся ему в парке, очевидно, решили, что он вор, бегущий от преследователей. Лен и в самом деле несся как сумасшедший, тревожная мысль подгоняла его, и за спиной точно выросли крылья. Лену, ни разу в жизни не приблизившемуся к женщине с желанием испытать ее женскую суть, но понимавшему, чего именно требуют клиенты от Маржки, теперь казалось, что цыганка с ее домогательствами посягала на нерушимый союз, заключенный им с дочерью старого приятеля, который должен был войти в полную силу тотчас же по выполнении условий, отказаться от которых он уже не имел права. И самое важное из них он считал своим священным долгом перед памятью несчастного Криштофа.
Тяжело дыша, Лен добежал до угла, откуда обычно вел свою мучительную разведку, и, свернув, точно обезумевший помчался дальше. Там, где брусчатка отражала в большой луже свет невидимого фонаря, нога у него подвернулась, и он растянулся во весь рост.
Молодая женщина, стоявшая в освещенных дверях притона, вскрикнула и захихикала, не скрывая злорадства.
Лен тотчас вскочил на ноги и, как всегда, возбуждаемый неприглядными картинами, теснящимися в его голове, в один прыжок очутился на лестнице, сам еще не зная, чего он хочет, зачем пришел.
Вид у него был таков, что девица снова вскрикнула, но теперь уже пронзительно, отчаянно...
...Лен вернулся глубокой ночью, изрядно под хмельком, ковыляя на свет трех сигнальных ламп. Ему не верилось, что он уже дома — столько времени проплутал он по улицам, столько стен оббил коленками. Луна давно стояла на другой стороне, и Блатская улица утопала во тьме.
Мысли в голове Лена путались, он ничего не помнил и не ощущал, даже тоски — она не в силах была проникнуть в его мозг сквозь пары алкоголя. Тяжело и безудержно прорыдав всю дорогу, он умолк только теперь, очутившись рядом со своими красными огоньками.
Откуда-то из темноты, мрачнее которой были разве что его мысли, на Лена нахлынула неслыханная ярость, о которой он знал одно — что основание для нее более, чем веское. Возле ворот соседнего дома чернела железная дверь лавки Конопика. Лен занес руку и со всей силы ударил по металлической обшивке. Он бил и бил своей свинцовой гирей, зажатой в руке, замахиваясь уже автоматически и не замечая, что после первого удара брякнулся на колени.
Лен колотил по двери с такой силой, что грохот огласил тихую улочку, и остановился лишь тогда, когда занемело плечо и задеревенела от усталости рука.
Подняться на ноги не было сил. На четвереньках переполз он слякотную мостовую, не сразу найдя среди кирпичных штабелей вход в сторожку. Перелезая через порог, он услышал, как в доме напротив раскрылось окно, и, руководствуясь инстинктом сторожа и рабским страхом, овладел собой и притих. Когда ругань у него за спиной смолкла и окно захлопнулось, Лен уже взбирался на нары.
Попытка была безуспешной, он лишь стянул на землю убогое одеяло из конского волоса. Попробовал завернуться в него, но уснул прежде, чем ему это удалось.
Перед глазами все поплыло, полетело в бездонную пропасть, увлекая его за собой. Гул постепенно стих, падение прекратилось.
В наступившей тишине Лена вдруг разбудил звук, похожий на шуршание складываемой пополам бумаги. Это капля воды за стеной последний раз сказала: «Здесь!»
Лен рухнул на спину и в лихорадочном бреду забылся тяжелым пьяным сном.
ГЛАВА 8
На другой день каменщики, растормошив Лена, поставили его на ноги, объяснив «разукрашенность» его лица состоянием, в котором он пребывал накануне.
Мастер хоть и полагал, что пьющих сторожей самих надо сторожить, счел, что за неделю Лена никто не утащит, а там уж и расчет — каменщики увольнялись до самой весны. В этом сезоне им оставалось только настелить кровлю, а плотников с материалом ждали уже сегодня к обеду.
«Добрый малый» (прозвище так и закрепилось за Леном после гибели Липрцая) слушал разговоры молча, даже когда хватились рыжего. Лен и сам не знал, что с ним. Еле-еле, отяжелевшими ногами взошел он на леса и, принявшись за работу, с трудом попытался вспомнить, что было вчера.
Напился он до умопомрачения из-за того, что Маржки на месте не было; он узнал, что она отсутствует не первый день, но никто не пожелал объяснить ему, где она и что с ней, и он едва не угодил в каталажку, перевернув в борделе все вверх дном под визг девиц. Спасло его лишь отчаянное бегство.
Даже под страхом смерти не вспомнил бы он всех подробностей, но что точно осталось в памяти — так это пронзительный свист хозяина заведения, которого Лен за шиворот выволок на улицу, дабы тот проводил его к Маржке — он во всю мочь дунул в свисток, и Лен, зная, что полицейские не замедлят явиться по этому знаку, поспешил бесследно скрыться. К счастью, это ему удалось, выручили длинные ноги. Ведь ему ни в коем случае нельзя было попадать сейчас полицейским на заметку.
Вдогонку сыпались угрозы, но какие именно, вспоминать пришлось долго и упорно. Наконец картина восстановилась. Хозяин притона кричал, что отлично запомнил Лена — еще бы не запомнить разбитое в кровь лицо! — что он разыщет его хоть на краю света и уже выяснил, где он работает... На лесах четвертого этажа холодный, колючий ветерок был особенно ощутим. Мурашки побежали по спине; Лен поежился. Ведь если его уведут прямо со стройки, все пропало, и ему никогда не осуществить план, который дороже собственной жизни, дороже Маржки...
Маржки?!
Лен махнул рукой — что она ему теперь, коли могла вот так исчезнуть, даже весточки не подав.
— Может, не сумела... Может, у нее адреса нет...— сказал Лен самому себе так громко, что работавший по соседству каменщик обернулся.
— Да-а, здорово она тебя, старина, приворожила! Видать, бабенка хоть куда! — добродушно подтрунил рабочий, серьезно добавив:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49