– Ave imperator!!!
Лорарии – служители арены – утаскивают бездыханное тело с перешибленными костями и засыпают кровь песком. Наступает очередь Деция Диалога. Раздетый догола, натертый смесью нефти, скипидара и оливкового масла так, что рельефно выделяются все мышцы, «Геракл» обреченно выходит на середину площадки. Лорарий подносит к нему кусок тлеющей веревки. Преступник вспыхивает, как факел. До самых верхних рядов разносится запах горелого мяса. Трибуны в совершеннейшем восторге. На скамьях жуют жареные бобы и лепешки, пьют вино, лузгают тыквенные семечки. Девиз «Panem et circenses» выполняется безукоризненно. Что ж, Глитий Агрикола свою долю развлечений подготовил недурно. Что там за молодцов выставит Лициний Сура? А пока:
– Ave imperator Trayan!
Трубы трубят еще раз. Двери нижних помещений распахиваются, оттуда попарно выходят сорок гладиаторов в тяжелом вооружении. За ними, пригнувшись (притолок? низкая), выезжают восемнадцать всадников в батавском и парфянском снаряжении. Замыкают шествие два бойца традиционного поединка. Идущий справа ретиарий вооружен сетью-ретой и трезубцем. Слева – в полном самнитском доспехе. Со щитом, в поножах и пластинчатом нарукавнике.
– Сильвио!!! – ревет толпа, узнав в самните своего любимца.
– Ты только посмотри, в какой он сегодня отличной форме! – кричит Спурий, глава коллегии красильщиков, сидящему ниже приятелю Магненцию из коллегии изготовителей надгробных памятников.
Оживляется даже отставная императрица Домиция Лонгина, вдова покойного Домициана. Лицо бывшей первой женщины империи покрывает толстый слой персидских румян и пудры. По Риму ходят слухи, что развратная баба совсем свихнулась.
– Секст из коллегии парикмахеров рассказывал, что слышал о ее нынешних проделках.
– Ну?..
– Как приходит ночь, запирается у себя в спальне сразу с тремя молодыми рабами!
– Не может быть?! До этого даже Мессалина не додумалась.
– Да... рабы не Парис. Что значит возраст! Поневоле сдуреешь. Рассказывают, что Домициан...
– Ливии, спорим на сто сестерциев: Сильвио за три приема порежет сегодня сопляка-ретиария.
– Я на то же самое заключил пари с Квириной!
Квирина в коротеньком хитоне с открытой по египетской моде грудью зазывно хохочет:
– Только платить я буду не сестерциями!
– Замолчите, вы, там!
– А тебе чего, лысый придурок?
– Да что это такое? – плешивый, с крашеной бородой сириец возмущенно моргает. – Стража! Выведите этих развратников вон!
– О-го-го-хо-ха-ха!!! Как же! Уже ведут!
Выше по проходу иноземные купцы делают ставки на парфян и батавов.
– У батавов Иблиомар! В прошлом году на играх в память Божественного Нервы он один сбил семерых!
– К корявому Пану вашего Иблиомара! Одно облако не делает погоды! У парфян Фортунат, что запродался в гладиаторы в год смерти последнего Флавия. Вот это боец! Уже одно то, что он до сих пор таскает шкуру непродырявленной, заслуживает внимания. Да еще перс Ормизд. Тот даст, так три Иблиомара в евнухи готовы.
– Уважаемый Бен Мордехай, почему вы навязываете нам, на кого ставить! Слава Яхве, я не первый год живу в Риме и в курсе мало-мальских стоящих гладиаторов империи. Вы бы вспомнили еще покойного самнита Петинакса-Упрямого, убитого на этой арене. При Тите.
– Простите великодушно! – тучный Бен Мордехай язвительно кланяется оппонентам. – Я больше не скажу ни слова. Делаем наши ставки! Элиав, записывай! – толкает он смуглого кучерявого секретаря.
Тем временем гладиаторы трижды обходят арену. Всякий раз, поравнявшись с ложей императора, они поднимают оружие:
– Ave, imperator! Morituri te selutant!
На площадке остаются сорок бойцов в тяжелом вооружении. Двадцать человек в одежде иберийских лузитанов и двадцать в темных африканских туниках. Цирк замирает. В полном молчании шеренги сближаются. Котлообразные шлемы с трапециевидными гребнями и сплошным дырчатым забралом скрывают известные по всем аренам Италии и провинций лица. Напряжение настолько велико, что легионеры охраны на внешнем бордюре выставляют щиты и берут гасты на изготовку.
От этих обреченных всего можно ожидать. Старики помнят, как при Веспасиане паннонец Рата, вместо того, чтобы кинуть дротик в африканского леопарда, метнул его в сенаторскую ложу и наповал уложил старика Сальвидиена.
Первый грохот мечей по щитам. Звон стали. Черные туники мешаются с голубыми. Хрипы. Вой. Стоны и топот. Трибуны взрываются ревом:
– Так, так!!! Бей их! Африка, вперед!!!
– Лузитаны, молодцы! Так держать!
– Ты видел, как он его ткнул?! Смотри, смотри! Волочит за собой грязные потроха! Вон наступили на кишки! Здорово! Африка, вперед!
Ставки растут. В сенаторской и всаднической ложах секретари записывают суммы в три и пять тысяч динариев. Трудно понять, где арена, а где зрители. Амфитеатр представляет собой одно целое. Искаженные лица гладиаторов и искривленные хари пьяных от крови людей на скамьях сливаются в один образ. Низменный порочный облик Рима. В хохоте и улюлюканье выигрывающих и просаживающих деньги граждан бесчеловечного города мира совсем не слышны проклятья и мольбы гладиаторов, умирающих на арене.
Еще двадцать минут напряженного боя, и четыре оставшихся в живых лузитана приставляют мечи к обнаженным грудям двух последних африканцев.
На трибунах мат и ругань. Ставившие на «черных» требуют их смерти.
– Добить грязных свиней! Варвары! Падаль! Добить!
Получившие выигрыш более милосердны.
– Первого добить! Он плохо дрался! А второй, маленький, пусть живет! Маленькому – жизнь!!!
Израненные, шатающиеся от потери крови «лузитаны» в четыре меча приканчивают товарища с несчастливым жребием и под гром аплодисментов удаляются в каморки, вниз.
Траян под балдахином утирает пот со лба.
– Адриан! Узнай имя того лузитана, что уходил вторым от конца За ним большое будущее. Ну, что, Сабина? Ты сейчас выплатишь мне выигрыш или на Палатине?
Молодая женщина капризно надувает губы. Адриан ловит себя на мысли, что с неприязнью смотрит на родственницу. Кто бы мог подумать. Такой тяжелый мелочный, спесивый характер. Матидия рядом жадно пьет апельсиновый сок и обмахивается веером.
Авидий Нигрин, Глитий Агрикола и Лициний Сура с жаром обсуждают закончившийся бой. Нигрин перехватывает взгляд Адриана на Сабину и понимающе опускает глаза. Что ж, это его дело. Он только друг императора и приятель племянника по увлечению Грецией.
На арене ржут и беснуются лошади. «Парфяне» палицами молотят по обшитым кожей щитам «батавов». Те, не оставаясь в долгу, орудуют тяжелыми мечами. Схватка заканчивается вничью. Три на три. Но при отъезде с площадки контуженный мечом по голове «парфянин» валится с седла. Траян высочайшим повелением присуждает победу «батавам».
– Ave, imperator Trayan!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137