Да, кстати, Приска, конечно, ты вольна поступать со своими рабынями как тебе заблагорассудится, но предупреждаю, если ты еще раз отберешь у девчонки наивные безделушки, которыми я ее одариваю, я перестану посещать твой лупанар и, клянусь Эридой, натравлю на тебя всех эдилов Диногенции.
– Сколько шума из-за какой-то дрянной серебряной цепочки. Уверяю тебя, она отдала мне сама Но раз уж ты так недоверчив, клянусь тебе: я не коснусь ее жалкого имущества впредь и пальцем. А сейчас бегу исполнять твои пожелания.
* * *
Поздней ночью злой, как сама Медуза Горгона, купец из Херсонеса оттолкнул лежавшую под ним белокурую девку.
– Брехливая стерва! Ну погоди у меня, Орестилла! Я тебе покажу, как дурить Милона! Знать бы только, куда ты отправила мою крошку Хлою. Надолго запомнишь утренний расчет со мной, потаскуха!
Девица, вытиравшая бедра измятой льняной простыней, насмешливо посмотрела на пылавшего негодованием боспорянина.
– Заплатил бы получше, так и лег бы с Хлоей. А то притащатся с десятком сестерциев, что от жены месяц тайком копили, и требуют себе парфянскую принцессу. Хлоя под такими, как ты, Милон, часто не валяется. Ей сегодня одних украшений надавали шкатулку и еще Приске сорок динариев в руку сунули. Вот это поклонники. А ты?!
– Молчи, кефаль безмозглая! – озлился задетый за живое торговец. – Думаешь, у меня денег нет? Вот сейчас пойду к тем радетелям и перекуплю у них девчонку. Без твоей рухляди-хозяйки!
Мысль, озарившая Милона, показалась ему удачной. Подогретый страстью и парами вина, он сунул ноги в мягкие персидские башмаки и, накинув длинный хитон, выскочил из кабинета.
Скрипучие деревянные ступени вели на третий этаж. Коридор был темен. Свет лился лишь из двух дверных проемов, находящихся один за другим и распахнутых настежь. Пошатываясь, херсонесец приблизился к первому и заглянул внутрь. Разбросанные в беспорядке одеяла, кожаные подушки. Посреди «восточного великолепия» на залитом вином и заваленном объедками войлочном сарматском ковре спала Хлоя и ее товарка. Рты одалисок раскрыты. Хлоя даже чуть всхрапывала В воздухе стоял запах винного перегара и едкого женского пота. «Ага! Эти уже спят. Притомились, значит, бедняги. Ну-ну. Где же ваши благодетели, крошки? М-м-м... Наверняка продолжают ночные возлияния Вакху».
Деций Сервилий и русобородый плотный дак сидели на вязанках ореховых прутьев, покрытых козьими шкурами. Пламя большого масляного светильника освещало стены, расписанные толстенными дубами, кудрявыми орешниками и кустами. Охапки сена, разбросанные там и тут, дополняли впечатление. Казалось, что находишься на маленькой лесной полянке. Полюбовавшись несколько мгновений открывшейся сценой, Милон собрался было переступить порог и уже открыл рот, но его остановила последняя фраза, сказанная одним из собеседников. Удивило не содержание. Поразило, что Сервилий, римлянин по облику и поведению, произнес ее на чистом дакском языке. Херсонесец тринадцать лет ходил с товарами вверх по Данувию, бывал в столице даков Сармизагетузе и неплохо знал разговорную дакскую речь.
– Я не совсем представляю, как Рескупорид доставит оружие из Корнакума. Ведь судно будет идти на глазах у римских постов и патрульных лодок почти сто – сто десять римских миль.
Дак напротив нетерпеливо щелкнул пальцами.
– Успокойся, Мукапор. Корабль проплывет шестьдесят миль от силы, возле Акуминкума свернет в Тису, оттуда в Крит, а там волоком через Кришул – Репеде до самой Напоки.
Сервилий, которого почему-то назвали варварским именем Мукапор, покачал головой.
– Под Акуминкумом его обязательно досмотрят. Баркасу не дадут свернуть в Тису. Рескупорида продадут в рабство или гладиаторы, а то и того хуже – посадят на кол. Как это сегодня проделали с тремя десятками пиратов-гениохов.
– Замолксис не допустит подобного со своими сыновьями. Твои опасения напрасны. Начальник речной стражи в Акуминкуме любит золотые статеры не хуже всех продажных римских собак вместе взятых.
– Пропустить оружие к Децебалу не посмеет даже самый бессовестный и тупоумный римский легионер.
– А он и не узнает, что мы везем мечи. Поверх настила в трюме будут находиться памфилийские козы. И на палубе тоже. Глупые даки везут на расплод тонкорунных коз и все.
– Помоги вам Великая Матерь богов!
Русобородый гость пригубил вино, бросил в рот щепоть изюма.
– Что будет делать Рескупорид, мне понятно, а вот откуда ты раздобыл столько полных римских доспехов и как переправишь к нам, это для меня загадка.
Стоящего за дверью Милона прошиб холодный пот. Невероятно! В двух шагах от него сговариваются шпионы Децебала. Целыми кораблями переправляют кровожадному гетскому царю оружие, а корыстолюбивые римские чиновники способствуют им в грязном преступлении. «Интересно, сколько аурей награды я получу за столь ценное для империи разоблачение. Пожалуй, тысячи будет мало».
– Когда барка пристанет к берегу, – слышался голос Сервилия-Мукапора, – ты бросай все, лети в Сармизагетузу и передай мое письмо Децебалу или Диегу. Кажется, дело идет к войне. Мои хозяева Цезернии торговали оружием всегда. Полновесные золотые драхмы нашего царя для них нисколько не отличаются от золотых имперских аурей. Но никогда со времен последней Доминациановой войны мастерские Цезерниев не перерабатывали столько железа в клинки и наконечники, как в последние полтора года. Доспехи, что я достал, – это нераспроданные и недопоставленные кому следует остатки огромной партии. Они пойдут испытанным способом. Продадут оружие тому, кто больше заплатит. Истые римляне! Настолько уверены в силе и могуществе империи, что отдадут мечи даже в руки заклятых врагов. Военный либурн мезийского флота отбуксирует груз на нашу сторону. Триерарх давно куплен моим патроном со всеми потрохами. Да и рядовые матросы не остаются внакладе. А по Сирету подымать барку до Пироборидавы уже твоя забота, Эсбен.
Собеседник задумчиво потер прорезные серебряные бляшки на наборном сарматском поясе.
– Я все понял, Мукапор. А-а... А эта Хлоя – девочка что надо! Ей-ей, Мукапор, ты недурно проводишь время среди римлян!
– Замолчи! Замолчи во имя Кабиров нашего Неба. Я ненавижу! Ненавижу римлян и жизнь среди них. Из-за них я не смог жениться на Дриантилле и стал лазутчиком. Иногда кажется, не выдержу, воткну кинжал в глотку Сексту Цезернию и убегу в родные леса Пороллиса. А утром вновь сгибаю спину в покорном поклоне. У Дриантиллы, наверное, есть дети?
– Да, трое...
– Она любит Скориба?
– Она помнит тебя, Мукапор.
– Оставь, Эсбен, я перегорел давно. Во мне ничего не осталось, кроме ненависти и усталости.
Эсбен крепко сжал кисть старого друга.
– Старшего сына она назвала в честь тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
– Сколько шума из-за какой-то дрянной серебряной цепочки. Уверяю тебя, она отдала мне сама Но раз уж ты так недоверчив, клянусь тебе: я не коснусь ее жалкого имущества впредь и пальцем. А сейчас бегу исполнять твои пожелания.
* * *
Поздней ночью злой, как сама Медуза Горгона, купец из Херсонеса оттолкнул лежавшую под ним белокурую девку.
– Брехливая стерва! Ну погоди у меня, Орестилла! Я тебе покажу, как дурить Милона! Знать бы только, куда ты отправила мою крошку Хлою. Надолго запомнишь утренний расчет со мной, потаскуха!
Девица, вытиравшая бедра измятой льняной простыней, насмешливо посмотрела на пылавшего негодованием боспорянина.
– Заплатил бы получше, так и лег бы с Хлоей. А то притащатся с десятком сестерциев, что от жены месяц тайком копили, и требуют себе парфянскую принцессу. Хлоя под такими, как ты, Милон, часто не валяется. Ей сегодня одних украшений надавали шкатулку и еще Приске сорок динариев в руку сунули. Вот это поклонники. А ты?!
– Молчи, кефаль безмозглая! – озлился задетый за живое торговец. – Думаешь, у меня денег нет? Вот сейчас пойду к тем радетелям и перекуплю у них девчонку. Без твоей рухляди-хозяйки!
Мысль, озарившая Милона, показалась ему удачной. Подогретый страстью и парами вина, он сунул ноги в мягкие персидские башмаки и, накинув длинный хитон, выскочил из кабинета.
Скрипучие деревянные ступени вели на третий этаж. Коридор был темен. Свет лился лишь из двух дверных проемов, находящихся один за другим и распахнутых настежь. Пошатываясь, херсонесец приблизился к первому и заглянул внутрь. Разбросанные в беспорядке одеяла, кожаные подушки. Посреди «восточного великолепия» на залитом вином и заваленном объедками войлочном сарматском ковре спала Хлоя и ее товарка. Рты одалисок раскрыты. Хлоя даже чуть всхрапывала В воздухе стоял запах винного перегара и едкого женского пота. «Ага! Эти уже спят. Притомились, значит, бедняги. Ну-ну. Где же ваши благодетели, крошки? М-м-м... Наверняка продолжают ночные возлияния Вакху».
Деций Сервилий и русобородый плотный дак сидели на вязанках ореховых прутьев, покрытых козьими шкурами. Пламя большого масляного светильника освещало стены, расписанные толстенными дубами, кудрявыми орешниками и кустами. Охапки сена, разбросанные там и тут, дополняли впечатление. Казалось, что находишься на маленькой лесной полянке. Полюбовавшись несколько мгновений открывшейся сценой, Милон собрался было переступить порог и уже открыл рот, но его остановила последняя фраза, сказанная одним из собеседников. Удивило не содержание. Поразило, что Сервилий, римлянин по облику и поведению, произнес ее на чистом дакском языке. Херсонесец тринадцать лет ходил с товарами вверх по Данувию, бывал в столице даков Сармизагетузе и неплохо знал разговорную дакскую речь.
– Я не совсем представляю, как Рескупорид доставит оружие из Корнакума. Ведь судно будет идти на глазах у римских постов и патрульных лодок почти сто – сто десять римских миль.
Дак напротив нетерпеливо щелкнул пальцами.
– Успокойся, Мукапор. Корабль проплывет шестьдесят миль от силы, возле Акуминкума свернет в Тису, оттуда в Крит, а там волоком через Кришул – Репеде до самой Напоки.
Сервилий, которого почему-то назвали варварским именем Мукапор, покачал головой.
– Под Акуминкумом его обязательно досмотрят. Баркасу не дадут свернуть в Тису. Рескупорида продадут в рабство или гладиаторы, а то и того хуже – посадят на кол. Как это сегодня проделали с тремя десятками пиратов-гениохов.
– Замолксис не допустит подобного со своими сыновьями. Твои опасения напрасны. Начальник речной стражи в Акуминкуме любит золотые статеры не хуже всех продажных римских собак вместе взятых.
– Пропустить оружие к Децебалу не посмеет даже самый бессовестный и тупоумный римский легионер.
– А он и не узнает, что мы везем мечи. Поверх настила в трюме будут находиться памфилийские козы. И на палубе тоже. Глупые даки везут на расплод тонкорунных коз и все.
– Помоги вам Великая Матерь богов!
Русобородый гость пригубил вино, бросил в рот щепоть изюма.
– Что будет делать Рескупорид, мне понятно, а вот откуда ты раздобыл столько полных римских доспехов и как переправишь к нам, это для меня загадка.
Стоящего за дверью Милона прошиб холодный пот. Невероятно! В двух шагах от него сговариваются шпионы Децебала. Целыми кораблями переправляют кровожадному гетскому царю оружие, а корыстолюбивые римские чиновники способствуют им в грязном преступлении. «Интересно, сколько аурей награды я получу за столь ценное для империи разоблачение. Пожалуй, тысячи будет мало».
– Когда барка пристанет к берегу, – слышался голос Сервилия-Мукапора, – ты бросай все, лети в Сармизагетузу и передай мое письмо Децебалу или Диегу. Кажется, дело идет к войне. Мои хозяева Цезернии торговали оружием всегда. Полновесные золотые драхмы нашего царя для них нисколько не отличаются от золотых имперских аурей. Но никогда со времен последней Доминациановой войны мастерские Цезерниев не перерабатывали столько железа в клинки и наконечники, как в последние полтора года. Доспехи, что я достал, – это нераспроданные и недопоставленные кому следует остатки огромной партии. Они пойдут испытанным способом. Продадут оружие тому, кто больше заплатит. Истые римляне! Настолько уверены в силе и могуществе империи, что отдадут мечи даже в руки заклятых врагов. Военный либурн мезийского флота отбуксирует груз на нашу сторону. Триерарх давно куплен моим патроном со всеми потрохами. Да и рядовые матросы не остаются внакладе. А по Сирету подымать барку до Пироборидавы уже твоя забота, Эсбен.
Собеседник задумчиво потер прорезные серебряные бляшки на наборном сарматском поясе.
– Я все понял, Мукапор. А-а... А эта Хлоя – девочка что надо! Ей-ей, Мукапор, ты недурно проводишь время среди римлян!
– Замолчи! Замолчи во имя Кабиров нашего Неба. Я ненавижу! Ненавижу римлян и жизнь среди них. Из-за них я не смог жениться на Дриантилле и стал лазутчиком. Иногда кажется, не выдержу, воткну кинжал в глотку Сексту Цезернию и убегу в родные леса Пороллиса. А утром вновь сгибаю спину в покорном поклоне. У Дриантиллы, наверное, есть дети?
– Да, трое...
– Она любит Скориба?
– Она помнит тебя, Мукапор.
– Оставь, Эсбен, я перегорел давно. Во мне ничего не осталось, кроме ненависти и усталости.
Эсбен крепко сжал кисть старого друга.
– Старшего сына она назвала в честь тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137