Я ненавидел самый образ этой виллы, который по-прежнему жил в моей памяти и который, как мне казалось, она теперь тоже должна ненавидеть.
– Вы хотите сказать, что намерены провести там зиму? – спросил я.
– Вероятно, – сказала она, – или конец лета. Но сейчас рано говорить об этом.
– Я слишком долго бездельничал, – сказал я. – Мне не следовало бы уезжать из имения, не подготовившись к зиме, да и вообще не дело надолго покидать его.
– Возможно, и нет, – сказала она. – Откровенно говоря, я не решилась бы уехать, если бы имение не оставалось под вашим присмотром. Может быть, вы навестите меня весной, и я покажу вам Флоренцию.
После перенесенной болезни я с трудом соображал, и смысл ее слов не дошел до меня.
– Навестить вас? – спросил я. – Вы так представляете себе нашу жизнь? Целые месяцы вдали друг от друга?
Она отложила вышивание и посмотрела на меня. В ее глазах промелькнуло беспокойство, на лицо набежала тень.
– Филипп, дорогой, я ведь сказала, что не хочу говорить сейчас о будущем. Вы только что оправились после опасной болезни, еще не время строить планы. Даю вам слово, что не покину вас, пока вы окончательно не поправитесь.
– Но зачем вообще надо уезжать? – настаивал я. – Вы здесь своя. Это ваш дом.
– У меня есть еще и вилла, – сказала она, – много друзей и жизнь… там, далеко. Да, я знаю, она не похожа на здешнюю, но я к ней привыкла. Я провела в Англии восемь месяцев и чувствую, что мне снова пора сменить обстановку. Будьте благоразумны, постарайтесь понять.
– Наверное, я ужасный эгоист, – медленно проговорил я. – Я не подумал об этом.
Значит, придется смириться с тем, что она пожелает делить время между Англией и Италией, и, поскольку я буду вынужден поступать также, надо заняться поисками управляющего, чьим заботам можно вверить имение.
– Может быть, крестный кого-нибудь знает, – вслух подумал я.
– Кого-нибудь? Для чего? – спросила она.
– Как для чего? Чтобы принять управление имением на время нашего отсутствия, – ответил я.
– Едва ли это необходимо, – сказала она. – Вы пробудете во Флоренции не больше нескольких недель, если приедете. Хотя, возможно, она вам так понравится, что вы решите задержаться. Весной Флоренция прекрасна.
– К черту весну, – сказал я. – Когда бы вы ни решили отправиться, я поеду с вами.
И опять на ее лице тень, в глазах – смутное опасение.
– Мы вернемся к этому, – сказала она, – посмотрите, уже начало десятого, вы еще не засиживались так поздно. Позвать Джона или вы сами справитесь?
– Не надо никого звать.
Я медленно поднялся с кресла – у меня почему-то ослабели ноги, – опустился рядом с ней на колени и обнял ее.
– Это просто невыносимо, – сказал я, – моя комната… одиночество… а вы так близко, в нескольких шагах по коридору… Может быть, сказать им?
– Сказать? О чем? – спросила она.
– О том, что мы обвенчались, – ответил я.
Она сидела, замерев в моих руках, не вздрогнула, не шелохнулась.
Казалось, она окоченела, словно жизнь и душа отлетели от нее.
– О Боже… – прошептала она; затем положила руки мне на плечи и посмотрела в глаза:
– Что вы имеете в виду, Филипп?
В голове у меня застучало, будто проснулось запоздалое эхо боли, мучившей меня последние недели. Удары раздавались все глубже, глубже, и с ними пришел страх.
– Скажите слугам, пожалуйста, – попросил я. – Тогда я могу оставаться с вами, и в этом не будет ничего неестественного, ничего предосудительного – ведь мы обвенчались…
Я увидел выражение ее глаз, и голос мой замер.
– Но, Филипп, дорогой, мы не обвенчались! – сказала она.
Что-то лопнуло у меня в голове.
– Обвенчались, – сказал я, – разумеется, обвенчались. Неужели вы забыли?
Но когда это произошло? Где находится церковь? Кто был священником? Моя голова снова раскалывалась от боли, комната плыла перед глазами.
– Скажите, что это правда, – проговорил я.
И вдруг я понял, что это иллюзия и счастье последних недель не более чем плод моего собственного воображения. Мечта была разбита.
Я уронил голову ей на колени и зарыдал; даже ребенком не плакал я так горько. Она крепко прижала меня к себе и, не говоря ни слова, гладила мои волосы. Вскоре я взял себя в руки и в полном изнеможении откинулся на спинку кресла. Она принесла мне что-то выпить и села рядом на скамеечку. Тени летнего вечера играли в комнате. Летучие мыши выползли из своих убежищ под крышей и кружили в сгущающихся за окнами сумерках.
– Лучше бы вы дали мне умереть, – сказал я.
Она вздохнула и коснулась рукой моей щеки.
– Если вы будете говорить так, – промолвила она, – вы убьете и меня тоже. Сейчас вам плохо, потому что вы еще слишком слабы. Но скоро вы окрепнете и увидите все другими глазами. Вы снова займетесь делами по имению, вам придется наверстать многое, что было упущено за время вашей болезни. Впереди целое лето. Вы снова будете купаться, ходить под парусом…
По ее голосу я понимал, что все это она говорит с тем, чтобы убедить себя, а не меня.
– Что еще? – спросил я.
– Вы хорошо знаете, что счастливы здесь, – сказала она. – Это ваша жизнь, и так будет всегда. Вы отдали мне имение, но я всегда буду смотреть на него как на ваше достояние. В каком-то смысле наши отношения могут быть отношениями доверенного лица и доверителя.
– Вы имеете в виду, что мы станем обмениваться письмами из Италии в Англию, месяц за месяцем, и так – круглый год? Я буду писать вам: «Дорогая Рейчел, расцвели камелии», а вы ответите мне: «Дорогой Филипп, рада это слышать. Мой розовый сад в полном порядке». Именно такое будущее ждет нас?
Я представил себе, как по утрам после завтрака в ожидании почты слоняюсь по подъездной аллее перед домом, отлично зная, что не получу ничего, кроме какого-нибудь счета из Бодмина.
– Вполне вероятно, – сказала она, – что я буду приезжать сюда каждое лето – проверить, все ли в порядке.
– Как ласточки, – заметил я, – которые прилетают по весне, а в первую неделю сентября покидают наши края.
– Я уже предложила вам навестить меня весной, – сказала она. – В Италии вам многое понравится. Вы никогда не путешествовали… точнее, всего один раз. Вы совсем не знаете мир.
Она говорила, как учитель, который успокаивает капризного ребенка.
Впрочем, возможно, именно так она и смотрела на меня.
– То, что я видел, – ответил я, – отбило у меня охоту знакомиться с остальным. Что вы мне предложите? С путеводителем в руках околачиваться по соборам и музеям? Общаться с незнакомыми людьми, дабы расширить мой кругозор? Уж лучше предаваться размышлениям дома и глядеть на дождь.
В моем голосе звучала горечь, я не мог сдержать ее. Она снова вздохнула, словно подыскивая новый довод, который убедил бы меня, что все хорошо.
– Еще раз говорю вам: когда вы поправитесь, будущее покажется вам совсем другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– Вы хотите сказать, что намерены провести там зиму? – спросил я.
– Вероятно, – сказала она, – или конец лета. Но сейчас рано говорить об этом.
– Я слишком долго бездельничал, – сказал я. – Мне не следовало бы уезжать из имения, не подготовившись к зиме, да и вообще не дело надолго покидать его.
– Возможно, и нет, – сказала она. – Откровенно говоря, я не решилась бы уехать, если бы имение не оставалось под вашим присмотром. Может быть, вы навестите меня весной, и я покажу вам Флоренцию.
После перенесенной болезни я с трудом соображал, и смысл ее слов не дошел до меня.
– Навестить вас? – спросил я. – Вы так представляете себе нашу жизнь? Целые месяцы вдали друг от друга?
Она отложила вышивание и посмотрела на меня. В ее глазах промелькнуло беспокойство, на лицо набежала тень.
– Филипп, дорогой, я ведь сказала, что не хочу говорить сейчас о будущем. Вы только что оправились после опасной болезни, еще не время строить планы. Даю вам слово, что не покину вас, пока вы окончательно не поправитесь.
– Но зачем вообще надо уезжать? – настаивал я. – Вы здесь своя. Это ваш дом.
– У меня есть еще и вилла, – сказала она, – много друзей и жизнь… там, далеко. Да, я знаю, она не похожа на здешнюю, но я к ней привыкла. Я провела в Англии восемь месяцев и чувствую, что мне снова пора сменить обстановку. Будьте благоразумны, постарайтесь понять.
– Наверное, я ужасный эгоист, – медленно проговорил я. – Я не подумал об этом.
Значит, придется смириться с тем, что она пожелает делить время между Англией и Италией, и, поскольку я буду вынужден поступать также, надо заняться поисками управляющего, чьим заботам можно вверить имение.
– Может быть, крестный кого-нибудь знает, – вслух подумал я.
– Кого-нибудь? Для чего? – спросила она.
– Как для чего? Чтобы принять управление имением на время нашего отсутствия, – ответил я.
– Едва ли это необходимо, – сказала она. – Вы пробудете во Флоренции не больше нескольких недель, если приедете. Хотя, возможно, она вам так понравится, что вы решите задержаться. Весной Флоренция прекрасна.
– К черту весну, – сказал я. – Когда бы вы ни решили отправиться, я поеду с вами.
И опять на ее лице тень, в глазах – смутное опасение.
– Мы вернемся к этому, – сказала она, – посмотрите, уже начало десятого, вы еще не засиживались так поздно. Позвать Джона или вы сами справитесь?
– Не надо никого звать.
Я медленно поднялся с кресла – у меня почему-то ослабели ноги, – опустился рядом с ней на колени и обнял ее.
– Это просто невыносимо, – сказал я, – моя комната… одиночество… а вы так близко, в нескольких шагах по коридору… Может быть, сказать им?
– Сказать? О чем? – спросила она.
– О том, что мы обвенчались, – ответил я.
Она сидела, замерев в моих руках, не вздрогнула, не шелохнулась.
Казалось, она окоченела, словно жизнь и душа отлетели от нее.
– О Боже… – прошептала она; затем положила руки мне на плечи и посмотрела в глаза:
– Что вы имеете в виду, Филипп?
В голове у меня застучало, будто проснулось запоздалое эхо боли, мучившей меня последние недели. Удары раздавались все глубже, глубже, и с ними пришел страх.
– Скажите слугам, пожалуйста, – попросил я. – Тогда я могу оставаться с вами, и в этом не будет ничего неестественного, ничего предосудительного – ведь мы обвенчались…
Я увидел выражение ее глаз, и голос мой замер.
– Но, Филипп, дорогой, мы не обвенчались! – сказала она.
Что-то лопнуло у меня в голове.
– Обвенчались, – сказал я, – разумеется, обвенчались. Неужели вы забыли?
Но когда это произошло? Где находится церковь? Кто был священником? Моя голова снова раскалывалась от боли, комната плыла перед глазами.
– Скажите, что это правда, – проговорил я.
И вдруг я понял, что это иллюзия и счастье последних недель не более чем плод моего собственного воображения. Мечта была разбита.
Я уронил голову ей на колени и зарыдал; даже ребенком не плакал я так горько. Она крепко прижала меня к себе и, не говоря ни слова, гладила мои волосы. Вскоре я взял себя в руки и в полном изнеможении откинулся на спинку кресла. Она принесла мне что-то выпить и села рядом на скамеечку. Тени летнего вечера играли в комнате. Летучие мыши выползли из своих убежищ под крышей и кружили в сгущающихся за окнами сумерках.
– Лучше бы вы дали мне умереть, – сказал я.
Она вздохнула и коснулась рукой моей щеки.
– Если вы будете говорить так, – промолвила она, – вы убьете и меня тоже. Сейчас вам плохо, потому что вы еще слишком слабы. Но скоро вы окрепнете и увидите все другими глазами. Вы снова займетесь делами по имению, вам придется наверстать многое, что было упущено за время вашей болезни. Впереди целое лето. Вы снова будете купаться, ходить под парусом…
По ее голосу я понимал, что все это она говорит с тем, чтобы убедить себя, а не меня.
– Что еще? – спросил я.
– Вы хорошо знаете, что счастливы здесь, – сказала она. – Это ваша жизнь, и так будет всегда. Вы отдали мне имение, но я всегда буду смотреть на него как на ваше достояние. В каком-то смысле наши отношения могут быть отношениями доверенного лица и доверителя.
– Вы имеете в виду, что мы станем обмениваться письмами из Италии в Англию, месяц за месяцем, и так – круглый год? Я буду писать вам: «Дорогая Рейчел, расцвели камелии», а вы ответите мне: «Дорогой Филипп, рада это слышать. Мой розовый сад в полном порядке». Именно такое будущее ждет нас?
Я представил себе, как по утрам после завтрака в ожидании почты слоняюсь по подъездной аллее перед домом, отлично зная, что не получу ничего, кроме какого-нибудь счета из Бодмина.
– Вполне вероятно, – сказала она, – что я буду приезжать сюда каждое лето – проверить, все ли в порядке.
– Как ласточки, – заметил я, – которые прилетают по весне, а в первую неделю сентября покидают наши края.
– Я уже предложила вам навестить меня весной, – сказала она. – В Италии вам многое понравится. Вы никогда не путешествовали… точнее, всего один раз. Вы совсем не знаете мир.
Она говорила, как учитель, который успокаивает капризного ребенка.
Впрочем, возможно, именно так она и смотрела на меня.
– То, что я видел, – ответил я, – отбило у меня охоту знакомиться с остальным. Что вы мне предложите? С путеводителем в руках околачиваться по соборам и музеям? Общаться с незнакомыми людьми, дабы расширить мой кругозор? Уж лучше предаваться размышлениям дома и глядеть на дождь.
В моем голосе звучала горечь, я не мог сдержать ее. Она снова вздохнула, словно подыскивая новый довод, который убедил бы меня, что все хорошо.
– Еще раз говорю вам: когда вы поправитесь, будущее покажется вам совсем другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94