Знаете, что произойдет в этот день?
– Сбудутся все желания, – ответила она. – Во всяком случае, так говорила мне мать, когда я была молода. А чего желаете вы, Филипп?
Я ответил не сразу. Как и она, я уставился в огонь.
– Придет время – узнаете.
Ее рука, в кольцах, белая, неподвижная, лежала в моей.
– Когда мне исполнится двадцать пять лет, – заговорил я, – имение и имущество семейства Эшли выйдут из-под опеки Ника Кендалла. Они станут моими, и я буду волен распоряжаться ими по своему усмотрению. Жемчужное колье, другие драгоценности, которые сейчас лежат в банке, – – все это я смогу отдать вам.
– Нет, Филипп, – сказала она, – я не приму их. Вы должны сохранить их для своей жены. Я знаю, пока у вас нет желания жениться, но, возможно, вы передумаете.
Я отлично знал, что именно мне не терпится сказать ей, но не осмеливался. Вместо этого я наклонился, поцеловал ей руку и отошел.
– Лишь по недоразумению, – сказал я, – драгоценности сегодня не ваши. И не только драгоценности, а все. Дом, деньги, имение. Вы это прекрасно знаете.
По ее лицу пробежала тень. Она отвернулась от огня и откинулась на спинку кресла. Ее пальцы начали нервно теребить кольца.
– Не будем об этом говорить. Если произошло недоразумение, то я с ним свыклась.
– Вы, может быть, и свыклись, но я не свыкся.
Я встал и, повернувшись спиной к камину, посмотрел на нее; теперь я знал, что делать.
– Что вы имеете ввиду? – спросила она, подняв на меня глаза, затуманенные горькими воспоминаниями.
– Не важно, – ответил я, – узнаете через три недели.
– Через три недели, – сказала она, – сразу же после вашего дня рождения, я должна буду вас покинуть.
Вот она и произнесла слова, которых я давно ждал и боялся. Но теперь, когда у меня в голове созрел план, слова эти почти не имели значения.
– Почему? – спросил я.
– Я и так слишком надолго задержалась, – ответила она.
– Скажите, как бы вы поступили, – спросил я, – если бы Эмброз оставил завещание, по которому все имущество переходило бы к вам в пожизненное владение при условии, что, пока вы живы, я буду присматривать за имением и управлять им для вас?
Ее глаза вспыхнули, и она поспешно отвела их к огню.
– Как бы я поступила? – спросила она. – Что вы хотите этим сказать?
– Вы бы стали здесь жить? Вы бы выставили меня?
– Выставила вас? – воскликнула она. – Из вашего собственного дома?
О, Филипп, как вы можете задавать такие вопросы?
– Вы бы тогда остались? Вы жили бы здесь, в этом доме, и, в известном смысле, держали бы меня у себя на службе? Мы жили бы здесь вместе, как живем сейчас?
– Да, – сказала она. – Да, пожалуй. Я об этом никогда не думала. Но тогда все было бы иначе. Не надо сравнивать.
– В чем иначе?
Она всплеснула руками:
– Как мне вам объяснить? Неужели вы не понимаете, что при нынешних обстоятельствах мое пребывание в вашем доме выглядит весьма двусмысленно просто потому, что я женщина. Ваш крестный первый согласился бы со мной. Он ничего не говорил, но я уверена: он считает, что мне пора уезжать. Если бы дом был моим, а вы, по вашему выражению, состояли бы у меня на службе, все выглядело бы совершенно иначе. Я была бы миссис Эшли, а вы – моим наследником. Но вышло так, что теперь вы – Филипп Эшли, а я – родственница, живущая вашими щедротами. Между тем и другим огромная разница, дорогой.
– Совершенно верно, – согласился я.
– И значит, – сказала она, – не будем больше говорить об этом.
– Нет, будем говорить, – сказал я, – поскольку это дело чрезвычайной важности. Что случилось с завещанием?
– Каким завещанием?
– Завещанием, которое Эмброз составил, но не подписал, в котором он оставляет все имущество вам?
Я заметил в ее взгляде еще большую тревогу.
– Как вы узнали про это завещание? Я вам о нем не рассказывала.
Порою ложь бывает во спасение, и я прибег к ней.
– Я всегда знал, что оно должно существовать, – ответил я, – но, видимо, осталось неподписанным и, следовательно, с точки зрения закона, лишено юридической силы. Зайду еще дальше в своих предположениях и скажу, что завещание находится здесь, при вас.
То был выстрел наугад, но он попал в цель. Она инстинктивно бросила взгляд на небольшое бюро, затем на стену и снова на меня.
– Чего вы добиваетесь? – спросила она.
– Ничего, кроме подтверждения, что оно существует.
После некоторого колебания она пожала плечами.
– Хорошо. Да, существует, – ответила она. – Но оно ничего не меняет.
Завещание не было подписано.
– Могу я его увидеть? – спросил я.
Она долго молча смотрела на меня. Было ясно, что она смущена и, пожалуй, встревожена. Она встала с кресла, подошла к бюро и, помедлив в нерешительности, снова взглянула на меня.
– С чего вдруг все это? – спросила она. – Почему мы никак не можем оставить прошлое в покое? В тот вечер в библиотеке вы обещали, что мы так и сделаем.
– Вы обещали тогда, что останетесь, – ответил я.
Давать мне завещание или нет – выбор был за ней. Я подумал о выборе, сделанном мною днем у гранитной плиты. К добру или к беде, но я решил прочесть письмо Эмброза. Теперь ей предстояло принять решение. Она достала ключ и открыла выдвижной ящик бюро. Из ящика она вынула лист бумаги и протянула его мне.
– Если вам так хочется – читайте, – сказала она.
Бумага была исписана почерком Эмброза, более четким и разборчивым, чем письмо, которое я прочел днем. На месте даты значился ноябрь позапрошлого года – к тому времени они были женаты семь месяцев. Заголовок гласил:
«Завещание Эмброза Эшли». Содержание было именно таким, как он описал в письме ко мне. Имение и все имущество отходило к Рейчел в пожизненное владение с условием, что я буду управлять ими при ее жизни, и после ее смерти переходило к старшему из детей от их брака, а в случае отсутствия таковых – ко мне.
– Могу я снять с него копию? – спросил я.
– Делайте что хотите, – ответила Рейчел. Она была бледна, и по ее равнодушному тону могло показаться, будто ей это совершенно безразлично. – С прошлым покончено, Филипп, и нет смысла говорить о нем.
– Я пока оставлю завещание у себя и заодно сниму с него копию.
Я сел к бюро и, взяв перо и бумагу, принялся за дело. Она полулежала в кресле, подперев голову рукой.
Я знал, что должен иметь подтверждение всему, о чем писал Эмброз, и хотя каждое слово, которое мне пришлось произнести, вызывало у меня отвращение, я все-таки заставил себя обратиться к ней с вопросом. Перо скрипело по бумаге; снятие копии с завещания было не более чем предлог: я мог не смотреть на нее.
– Я вижу, что оно датировано ноябрем, – сказал я. – У вас есть какие-нибудь соображения, почему Эмброз именно в этом месяце составил завещание? Ведь вы обвенчались в апреле.
Она не спешила с ответом, и я вдруг подумал о том, что, должно быть, испытывает хирург, зондируя едва затянувшуюся рану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– Сбудутся все желания, – ответила она. – Во всяком случае, так говорила мне мать, когда я была молода. А чего желаете вы, Филипп?
Я ответил не сразу. Как и она, я уставился в огонь.
– Придет время – узнаете.
Ее рука, в кольцах, белая, неподвижная, лежала в моей.
– Когда мне исполнится двадцать пять лет, – заговорил я, – имение и имущество семейства Эшли выйдут из-под опеки Ника Кендалла. Они станут моими, и я буду волен распоряжаться ими по своему усмотрению. Жемчужное колье, другие драгоценности, которые сейчас лежат в банке, – – все это я смогу отдать вам.
– Нет, Филипп, – сказала она, – я не приму их. Вы должны сохранить их для своей жены. Я знаю, пока у вас нет желания жениться, но, возможно, вы передумаете.
Я отлично знал, что именно мне не терпится сказать ей, но не осмеливался. Вместо этого я наклонился, поцеловал ей руку и отошел.
– Лишь по недоразумению, – сказал я, – драгоценности сегодня не ваши. И не только драгоценности, а все. Дом, деньги, имение. Вы это прекрасно знаете.
По ее лицу пробежала тень. Она отвернулась от огня и откинулась на спинку кресла. Ее пальцы начали нервно теребить кольца.
– Не будем об этом говорить. Если произошло недоразумение, то я с ним свыклась.
– Вы, может быть, и свыклись, но я не свыкся.
Я встал и, повернувшись спиной к камину, посмотрел на нее; теперь я знал, что делать.
– Что вы имеете ввиду? – спросила она, подняв на меня глаза, затуманенные горькими воспоминаниями.
– Не важно, – ответил я, – узнаете через три недели.
– Через три недели, – сказала она, – сразу же после вашего дня рождения, я должна буду вас покинуть.
Вот она и произнесла слова, которых я давно ждал и боялся. Но теперь, когда у меня в голове созрел план, слова эти почти не имели значения.
– Почему? – спросил я.
– Я и так слишком надолго задержалась, – ответила она.
– Скажите, как бы вы поступили, – спросил я, – если бы Эмброз оставил завещание, по которому все имущество переходило бы к вам в пожизненное владение при условии, что, пока вы живы, я буду присматривать за имением и управлять им для вас?
Ее глаза вспыхнули, и она поспешно отвела их к огню.
– Как бы я поступила? – спросила она. – Что вы хотите этим сказать?
– Вы бы стали здесь жить? Вы бы выставили меня?
– Выставила вас? – воскликнула она. – Из вашего собственного дома?
О, Филипп, как вы можете задавать такие вопросы?
– Вы бы тогда остались? Вы жили бы здесь, в этом доме, и, в известном смысле, держали бы меня у себя на службе? Мы жили бы здесь вместе, как живем сейчас?
– Да, – сказала она. – Да, пожалуй. Я об этом никогда не думала. Но тогда все было бы иначе. Не надо сравнивать.
– В чем иначе?
Она всплеснула руками:
– Как мне вам объяснить? Неужели вы не понимаете, что при нынешних обстоятельствах мое пребывание в вашем доме выглядит весьма двусмысленно просто потому, что я женщина. Ваш крестный первый согласился бы со мной. Он ничего не говорил, но я уверена: он считает, что мне пора уезжать. Если бы дом был моим, а вы, по вашему выражению, состояли бы у меня на службе, все выглядело бы совершенно иначе. Я была бы миссис Эшли, а вы – моим наследником. Но вышло так, что теперь вы – Филипп Эшли, а я – родственница, живущая вашими щедротами. Между тем и другим огромная разница, дорогой.
– Совершенно верно, – согласился я.
– И значит, – сказала она, – не будем больше говорить об этом.
– Нет, будем говорить, – сказал я, – поскольку это дело чрезвычайной важности. Что случилось с завещанием?
– Каким завещанием?
– Завещанием, которое Эмброз составил, но не подписал, в котором он оставляет все имущество вам?
Я заметил в ее взгляде еще большую тревогу.
– Как вы узнали про это завещание? Я вам о нем не рассказывала.
Порою ложь бывает во спасение, и я прибег к ней.
– Я всегда знал, что оно должно существовать, – ответил я, – но, видимо, осталось неподписанным и, следовательно, с точки зрения закона, лишено юридической силы. Зайду еще дальше в своих предположениях и скажу, что завещание находится здесь, при вас.
То был выстрел наугад, но он попал в цель. Она инстинктивно бросила взгляд на небольшое бюро, затем на стену и снова на меня.
– Чего вы добиваетесь? – спросила она.
– Ничего, кроме подтверждения, что оно существует.
После некоторого колебания она пожала плечами.
– Хорошо. Да, существует, – ответила она. – Но оно ничего не меняет.
Завещание не было подписано.
– Могу я его увидеть? – спросил я.
Она долго молча смотрела на меня. Было ясно, что она смущена и, пожалуй, встревожена. Она встала с кресла, подошла к бюро и, помедлив в нерешительности, снова взглянула на меня.
– С чего вдруг все это? – спросила она. – Почему мы никак не можем оставить прошлое в покое? В тот вечер в библиотеке вы обещали, что мы так и сделаем.
– Вы обещали тогда, что останетесь, – ответил я.
Давать мне завещание или нет – выбор был за ней. Я подумал о выборе, сделанном мною днем у гранитной плиты. К добру или к беде, но я решил прочесть письмо Эмброза. Теперь ей предстояло принять решение. Она достала ключ и открыла выдвижной ящик бюро. Из ящика она вынула лист бумаги и протянула его мне.
– Если вам так хочется – читайте, – сказала она.
Бумага была исписана почерком Эмброза, более четким и разборчивым, чем письмо, которое я прочел днем. На месте даты значился ноябрь позапрошлого года – к тому времени они были женаты семь месяцев. Заголовок гласил:
«Завещание Эмброза Эшли». Содержание было именно таким, как он описал в письме ко мне. Имение и все имущество отходило к Рейчел в пожизненное владение с условием, что я буду управлять ими при ее жизни, и после ее смерти переходило к старшему из детей от их брака, а в случае отсутствия таковых – ко мне.
– Могу я снять с него копию? – спросил я.
– Делайте что хотите, – ответила Рейчел. Она была бледна, и по ее равнодушному тону могло показаться, будто ей это совершенно безразлично. – С прошлым покончено, Филипп, и нет смысла говорить о нем.
– Я пока оставлю завещание у себя и заодно сниму с него копию.
Я сел к бюро и, взяв перо и бумагу, принялся за дело. Она полулежала в кресле, подперев голову рукой.
Я знал, что должен иметь подтверждение всему, о чем писал Эмброз, и хотя каждое слово, которое мне пришлось произнести, вызывало у меня отвращение, я все-таки заставил себя обратиться к ней с вопросом. Перо скрипело по бумаге; снятие копии с завещания было не более чем предлог: я мог не смотреть на нее.
– Я вижу, что оно датировано ноябрем, – сказал я. – У вас есть какие-нибудь соображения, почему Эмброз именно в этом месяце составил завещание? Ведь вы обвенчались в апреле.
Она не спешила с ответом, и я вдруг подумал о том, что, должно быть, испытывает хирург, зондируя едва затянувшуюся рану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94