Зато я вдруг обнаружил, что из нас двоих неловкость испытываю именно я; я чувствовал себя громоздким и нескладным в этой крошечной комнате, а стул, на котором я сидел, годился бы только карлику. Неудобная поза – самое губительное для того, кто хочет выглядеть раскованно и непринужденно, и меня мучило то, как я выгляжу, сидя на этом проклятом стуле, неуклюже подобрав под него чересчур большие ноги и свесив по бокам длинные руки.
– Веллингтон хлыстом указал мне на подъездную аллею к дому мистера Кендалла, – сказала она, – и я подумала, что из учтивости следовало бы засвидетельствовать ему свое почтение. Но было уже поздно. Лошади промчались мимо ворот, и к тому же я очень хотела поскорее оказаться… здесь.
Она помедлила, прежде чем произнести слово «здесь», и я догадался, что она чуть было не сказала «дома», но вовремя удержалась.
– Эмброз все так хорошо описал мне, – продолжала она, – от холла до последней комнаты в доме. Он даже набросал для меня план, и я почти уверена, что сегодня с закрытыми глазами нашла бы дорогу. – На мгновение она замолкла, затем сказала:
– Вы проявили редкую проницательность, отведя мне эти комнаты. Именно их мы и собирались занять, если бы были вместе. Эмброз хотел, чтобы вы переехали в его комнату; Сиком сказал, что вы так и сделали.
Эмброз был бы рад.
– Надеюсь, вам будет удобно, – сказал я. – Кажется, здесь никто не жил после особы, которую звали тетушка Феба.
– Тетушка Феба заболела от любви к некоему викарию и уехала залечивать раны сердца в Тонбридж, – сказала она. – Но сердце оказалось упрямым, и тетушка Феба подхватила простуду, которая длилась двадцать лет. Неужели вы не слышали об этой истории?
– Нет, – ответил я и украдкой взглянул на нее. Она смотрела на огонь и улыбалась, скорее всего, воспоминанию о тетушке Фебе. Ее сжатые руки лежали на коленях. Никогда прежде не видел я таких маленьких рук у взрослого человека. Они были очень тонкие, очень узкие, как руки на незаконченных портретах старых мастеров.
– Итак, – сказал я, – какова же дальнейшая история тетушки Фебы?
– Простуда оставила ее через двадцать лет – после того, как взору тетушки явился другой викарий. Но к тому времени тетушке Фебе исполнилось сорок пять, и сердце ее было уже не таким хрупким. Она вышла замуж за второго викария.
– Брак был удачным?
– Нет, – ответила кузина Рейчел, – в первую брачную ночь она умерла от потрясения.
Она обернулась и посмотрела на меня, губы ее слегка подрагивали, однако глаза были все так же серьезны. Я вдруг представил себе, как Эмброз рассказывает ей эту историю: он, сгорбившись, сидит в кресле, плечи его трясутся, а она смотрит на него снизу вверх, совсем как сейчас, едва сдерживая смех. Я не выдержал. Я улыбнулся кузине Рейчел… c ее глазами что-то произошло, и она тоже улыбнулась мне.
– Думаю, что вы на ходу сочинили всю эту историю, – сказал я, сразу пожалев о своей улыбке.
– Ничего подобного, – возразила она. – Сиком наверняка знает ее.
Спросите его.
Я покачал головой:
– Он сочтет неуместным вспоминать о ней. И буцет глубоко потрясен, если решит, что вы мне ее рассказали. Я забыл вас спросить: принес ли он вам что-нибудь на обед?
– Да. Чашку супа, крыло цыпленка и почки с пряностями. Все было восхитительно.
– Вы, конечно, уже поняли, что в доме нет женской прислуги?
Прислуживать вам, развешивать ваши платья у нас некому; только молодые Джон и Артур, которые наполнят для вас ванну.
– Тем лучше. Женщины так болтливы. А что до платьев, то траур всегда одинаков. Я привезла только то, которое сейчас на мне, и еще одно. У меня есть прочные туфли для прогулок.
– Если завтра будет такой же день, вам придется не выходить из дома, – сказал я. – В библиотеке много книг. Сам я не слишком охоч до чтения, но вы могли бы найти что-нибудь себе по вкусу.
Ее губы снова дрогнули, и она серьезно посмотрела на меня:
– Я могла бы посвятить свое время чистке серебра. Никак не думала, что его у вас так много. Эмброз не раз говорил мне, что оно темнеет от морского воздуха.
По выражению ее лица я был готов поклясться, что она догадалась, что вся эта масса семейных реликвий извлечена из какого-нибудь забытого шкафа, и в глубине души смеется надо мной.
Я отвел глаза. Однажды я уже улыбнулся ей, и будь я проклят, если улыбнусь еще раз.
– На вилле, – сказала она, – когда бывало очень жарко, мы любили сидеть во дворике с фонтаном. Эмброз просил меня закрыть глаза и, слушая воду, вообразить, будто это дождь стучит в окна нашего дома в Англии. Он полагал, что я вся съежусь и буду постоянно дрожать в английском климате, особенно в сыром климате Корнуолла; он называл меня тепличным растением, которое требует заботливого ухода и совершенно не приспособлено к обыкновенной почве. Я выросла в городе, говорил он, и чересчур цивилизованна. Помню, как однажды я вышла к обеду в новом платье и он сказал, что от меня веет ароматом Древнего Рима. «Дома в таком наряде вас побьет морозом, – сказал он. – Придется сменить его на фланель и шерстяную шаль.» Я не забыла его совет и привезла с собой шаль.
– В Англии, – сказал я, – особенно здесь, на побережье, мы придаем большое значение погоде. Должны придавать, ведь живем у моря. Видите ли, в наших краях условия для сельского хозяйства не слишком благоприятные, не то что в центре страны. Почва тощая, из семи дней в неделю четыре дня идет дождь, поэтому мы очень зависим от солнца, когда оно появляется. Думаю, завтра прояснится и вы сможете совершить прогулку.
– Бове-таун и Боденский луг, – сказала она. – Кемпов тупик и Бычий сад, Килмурово поле, мимо маяка, через Двадцать акров и Западные холмы.
Я с изумлением посмотрел на нее:
– Вам известны все названия Бартонских земель?
– Ну конечно, вот уже полтора года я знаю их наизусть.
Я молчал. Мне нечего было сказать. Затем:
– Это нелегкая прогулка для женщины, – угрюмо заметил я.
– У меня есть прочные туфли, – возразила она.
Черная бархатная туфелька на ноге, чуть высунутая из-под платья, показалась мне на редкость не подходящей для пеших прогулок.
– Вот эти? – спросил я.
– Разумеется, нет; кое-что попрочнее.
Я не мог себе представить, как она бредет по камням, даже если сама она и верила в то, что способна выдержать такую прогулку. А в моих рабочих сапогах она просто утонула бы.
– Вы ездите верхом? – спросил я.
– Нет.
– А сможете держаться в седле, если вашу лошадь поведут под уздцы?
– Пожалуй, да, – ответила она. – Только мне надо держаться обеими руками за седло. А нет ли у вас… кажется, это называется лука, на которой балансируют?
Она задала вопрос самым невинным тоном, ее глаза смотрели серьезно, и тем не менее я вновь не сомневался, что в них прячется смех и она хочет подразнить меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– Веллингтон хлыстом указал мне на подъездную аллею к дому мистера Кендалла, – сказала она, – и я подумала, что из учтивости следовало бы засвидетельствовать ему свое почтение. Но было уже поздно. Лошади промчались мимо ворот, и к тому же я очень хотела поскорее оказаться… здесь.
Она помедлила, прежде чем произнести слово «здесь», и я догадался, что она чуть было не сказала «дома», но вовремя удержалась.
– Эмброз все так хорошо описал мне, – продолжала она, – от холла до последней комнаты в доме. Он даже набросал для меня план, и я почти уверена, что сегодня с закрытыми глазами нашла бы дорогу. – На мгновение она замолкла, затем сказала:
– Вы проявили редкую проницательность, отведя мне эти комнаты. Именно их мы и собирались занять, если бы были вместе. Эмброз хотел, чтобы вы переехали в его комнату; Сиком сказал, что вы так и сделали.
Эмброз был бы рад.
– Надеюсь, вам будет удобно, – сказал я. – Кажется, здесь никто не жил после особы, которую звали тетушка Феба.
– Тетушка Феба заболела от любви к некоему викарию и уехала залечивать раны сердца в Тонбридж, – сказала она. – Но сердце оказалось упрямым, и тетушка Феба подхватила простуду, которая длилась двадцать лет. Неужели вы не слышали об этой истории?
– Нет, – ответил я и украдкой взглянул на нее. Она смотрела на огонь и улыбалась, скорее всего, воспоминанию о тетушке Фебе. Ее сжатые руки лежали на коленях. Никогда прежде не видел я таких маленьких рук у взрослого человека. Они были очень тонкие, очень узкие, как руки на незаконченных портретах старых мастеров.
– Итак, – сказал я, – какова же дальнейшая история тетушки Фебы?
– Простуда оставила ее через двадцать лет – после того, как взору тетушки явился другой викарий. Но к тому времени тетушке Фебе исполнилось сорок пять, и сердце ее было уже не таким хрупким. Она вышла замуж за второго викария.
– Брак был удачным?
– Нет, – ответила кузина Рейчел, – в первую брачную ночь она умерла от потрясения.
Она обернулась и посмотрела на меня, губы ее слегка подрагивали, однако глаза были все так же серьезны. Я вдруг представил себе, как Эмброз рассказывает ей эту историю: он, сгорбившись, сидит в кресле, плечи его трясутся, а она смотрит на него снизу вверх, совсем как сейчас, едва сдерживая смех. Я не выдержал. Я улыбнулся кузине Рейчел… c ее глазами что-то произошло, и она тоже улыбнулась мне.
– Думаю, что вы на ходу сочинили всю эту историю, – сказал я, сразу пожалев о своей улыбке.
– Ничего подобного, – возразила она. – Сиком наверняка знает ее.
Спросите его.
Я покачал головой:
– Он сочтет неуместным вспоминать о ней. И буцет глубоко потрясен, если решит, что вы мне ее рассказали. Я забыл вас спросить: принес ли он вам что-нибудь на обед?
– Да. Чашку супа, крыло цыпленка и почки с пряностями. Все было восхитительно.
– Вы, конечно, уже поняли, что в доме нет женской прислуги?
Прислуживать вам, развешивать ваши платья у нас некому; только молодые Джон и Артур, которые наполнят для вас ванну.
– Тем лучше. Женщины так болтливы. А что до платьев, то траур всегда одинаков. Я привезла только то, которое сейчас на мне, и еще одно. У меня есть прочные туфли для прогулок.
– Если завтра будет такой же день, вам придется не выходить из дома, – сказал я. – В библиотеке много книг. Сам я не слишком охоч до чтения, но вы могли бы найти что-нибудь себе по вкусу.
Ее губы снова дрогнули, и она серьезно посмотрела на меня:
– Я могла бы посвятить свое время чистке серебра. Никак не думала, что его у вас так много. Эмброз не раз говорил мне, что оно темнеет от морского воздуха.
По выражению ее лица я был готов поклясться, что она догадалась, что вся эта масса семейных реликвий извлечена из какого-нибудь забытого шкафа, и в глубине души смеется надо мной.
Я отвел глаза. Однажды я уже улыбнулся ей, и будь я проклят, если улыбнусь еще раз.
– На вилле, – сказала она, – когда бывало очень жарко, мы любили сидеть во дворике с фонтаном. Эмброз просил меня закрыть глаза и, слушая воду, вообразить, будто это дождь стучит в окна нашего дома в Англии. Он полагал, что я вся съежусь и буду постоянно дрожать в английском климате, особенно в сыром климате Корнуолла; он называл меня тепличным растением, которое требует заботливого ухода и совершенно не приспособлено к обыкновенной почве. Я выросла в городе, говорил он, и чересчур цивилизованна. Помню, как однажды я вышла к обеду в новом платье и он сказал, что от меня веет ароматом Древнего Рима. «Дома в таком наряде вас побьет морозом, – сказал он. – Придется сменить его на фланель и шерстяную шаль.» Я не забыла его совет и привезла с собой шаль.
– В Англии, – сказал я, – особенно здесь, на побережье, мы придаем большое значение погоде. Должны придавать, ведь живем у моря. Видите ли, в наших краях условия для сельского хозяйства не слишком благоприятные, не то что в центре страны. Почва тощая, из семи дней в неделю четыре дня идет дождь, поэтому мы очень зависим от солнца, когда оно появляется. Думаю, завтра прояснится и вы сможете совершить прогулку.
– Бове-таун и Боденский луг, – сказала она. – Кемпов тупик и Бычий сад, Килмурово поле, мимо маяка, через Двадцать акров и Западные холмы.
Я с изумлением посмотрел на нее:
– Вам известны все названия Бартонских земель?
– Ну конечно, вот уже полтора года я знаю их наизусть.
Я молчал. Мне нечего было сказать. Затем:
– Это нелегкая прогулка для женщины, – угрюмо заметил я.
– У меня есть прочные туфли, – возразила она.
Черная бархатная туфелька на ноге, чуть высунутая из-под платья, показалась мне на редкость не подходящей для пеших прогулок.
– Вот эти? – спросил я.
– Разумеется, нет; кое-что попрочнее.
Я не мог себе представить, как она бредет по камням, даже если сама она и верила в то, что способна выдержать такую прогулку. А в моих рабочих сапогах она просто утонула бы.
– Вы ездите верхом? – спросил я.
– Нет.
– А сможете держаться в седле, если вашу лошадь поведут под уздцы?
– Пожалуй, да, – ответила она. – Только мне надо держаться обеими руками за седло. А нет ли у вас… кажется, это называется лука, на которой балансируют?
Она задала вопрос самым невинным тоном, ее глаза смотрели серьезно, и тем не менее я вновь не сомневался, что в них прячется смех и она хочет подразнить меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94