В турне хозяева кабаре предлагали Терезе гроши, но, если она желает получать больше, обещали увеличить жалованье за счёт щедрых посетителей заведения: звание артистки, имя на рекламе, афишах и в газетах повышают цену женщине, дают успех и хороший сбор. И вот перед Терезой опять встал вопрос: продавать ли себя, своё истерзанное болью и тоской тело?
Почему она думала, что, возможно, будет весело жить с врачишкой, получать удовольствие, ложась с ним в постель, а может, даже желать его? Находя его привлекательным, она вообразила, кто знает, может, его дружба поможет ей забыть того капитана парусника; вырвать из её груди любовь к Жануарио Жеребе, что как кинжал торчит в её сердце. Мечтать просто, а осуществлять трудно, Жануарио владел ею целиком; она же была глуха и безразлична ко всем и ко всему. Что только придумала, дурная голова!
Когда в Букиме она легла с врачишкой, когда он взял её, холод сковал Терезу. Да, такой холод в постели проститутки позволял ей быть безразличной к происходящему, далёкой от совершающегося акта, в котором продаются красота и умение в подобных делах. Но здесь-то, идиотка, чего ждала она? Ждала чувств, которые помогут забыть вкус соли и морского ветра и той груди, что походила на киль корабля.
Тело её было холодным и безразличным, почти враждебным и закрытым, опять девственница, и потому особенно желанная. Врачишка обезумел от неожиданности, никогда он не видел ничего подобного, никакая девственница с ней не сравнится, можно с ума сойти! Но Терезу в очередной раз мучили всё те же мысли: как могла она надеяться, глупая? «Это ты, Жануарио Жереба, запер моё сердце, грудь и тело!»
К
Как могла выносить Тереза Батиста такую вот неистовую, всевозрастающую страсть врачишки, который желал её и днём и ночью, думая, что и она испытывает те же самые чувства? Ведь таким же был капитан, в его руках она была рабой, её чувства его не волновали. К тому же в Букиме врач располагал своим временем как хотел, а потому ночь его длилась до полудня, и он не замечал безразличия Терезы, он-то получал удовольствие и считал его взаимным. Нет, для Терезы это была тяжкая обязанность.
Но как сказать ему, что она уезжает, что ничто и никто её здесь не держит, что она устала, не может больше играть, на такое способна проститутка, но не подруга и любовница? Как сказать ему всё это, если она согласилась с ним ехать, ведь он был с ней вежлив, нежен и даже стал менее циничным и самовлюблённым? Как оставить его здесь одного, в городке, где нечем заполнить время? Однако она должна это сделать, всё это ей больше не под силу, как и надетая маска, под которой она задыхается.
И длилось всё это четверо суток — как раз то время, в течение которого заражённое оспой тело покрывается гнойными пузырьками в обречённом на смерть городе.
Л
«Любовь, я жду тебя!» — зазывают прохожего написанные чёрной краской буквы на двери плохонького погребка, в котором даже нет электрического освещения. Здесь горит коптящая керосиновая лампа. Несколько человек пьют кашасу, жуют табак, компанию им составляют очень похожие на бабушку и внучку старая Грегория и худющая, бледная, почти зелёная, девочка по прозвищу Козочка. Обе они ждут клиентов в надежде хоть что-то заработать, сколько бы ни было, это ведь так редко случается.
Входит Закариас, здоровенный детина, арендатор с фазенды полковника Симона Ламего, он облокачивается на стойку, свет лампы освещает его лицо. Миссу, хозяин заведения, в немом испуге поднимает брови.
— Чистой!
Миссу выливает кашасу по мерке, указанной арендатором, тот с любопытством посматривает на жмущуюся к стене девочку: целый месяц он постился, не было денег. Вытирает рот тыльной стороной руки, перед тем как опрокинуть стакан со спиртным. Миссу переводит взгляд с лица посетителя на его руки. Закариас поднимает толстый стакан, открывает рот, гнойные пузырьки вокруг его губ становятся выпуклее. Миссу хорошо знает оспу, он сам болел и выжил, но кожа его лица и тела изрыта этой страшной болезнью. Закариас опрокидывает стакан, ставит его на прилавок, сплёвывает на глинобитный пол, расплачивается и снова оглядывает девочку. Миссу берёт монеты и говорит:
— А знаешь ли, друг, что у тебя оспа?
— Оспа? Да нет, это прыщи.
Старая Грегория подходит к арендатору в надежде: если вдруг девочка не подойдёт, может, приглянется она, ведь ей-то добыть клиента с каждым днём всё труднее и труднее. Услышав слова Миссу, она внимательно всматривается в лицо парня, ей эта болезнь тоже знакома: пережила не одну эпидемию оспы, и почему не заразилась, неизвестно, да, это оспа, и чёрная. Она быстро отходит; хватает за руку Козочку и тащит её к двери.
— Эй, куда вы?! Подождите! — кричит Закариас.
В черноте вечера женщины скрываются. Закариас обращается к другим посетителям, что молча жуют табак, уставившись в пол:
— Это же прыщи, простые прыщи.
— А я считаю, что оспа, — настаивает Миссу. — И лучше бы вам идти к доктору, пока не поздно.
Закариас обводит взглядом тесное помещение, сидящие молчат, он смотрит на свои руки, вздрагивает и выходит на улицу. Где-то впереди маячит фигура старой Грегории, которая тащит Козочку, а та сопротивляется, не понимая, почему же старуха не даст ей заработать немного денег, хоть это и очень трудно. Зловоние болота, грязная земля, огромное звёздное небо, и пришибленный страхом Закариас пускается в сторону города.
М
Может, всё-таки закон издаётся, чтобы его выполняли? Закон, распорядок, часы работы? Часы работы пункта здравоохранения написаны на самом видном месте — на входной двери: с девяти утра до полудня и с двух до пяти вечера. Но одно дело написать, а другое — выполнять. Так вот, ни Масимиано, ни Жураси не любят, чтобы их отрывали; его — от изучения и заполнения карточек лотереи, её — от сочинения ежедневных трогательных писем жениху — священное время. Что же касается самого врача, то он и вовсе не придерживается никакого расписания, появляясь на пункте, когда ему взбредёт в голову, утром или вечером, но всегда на короткое время и второпях; в случаях же срочной необходимости достаточно медсестре или сторожу перейти улицу — квартира врача находится на противоположной стороне, — и можно позвать его, вытащив, как правило, из постели, где он если не забавляется с Терезой, то спит мёртвым сном, забыв обо всём на свете, даже о своих честолюбивых мечтах и политике, проекте организовать избирательный округ в муниципалитете.
Закариас, устав хлопать в ладоши и кричать: «Эй, есть кто в доме?» — колотит в дверь кулаками. Аптекарь Тезоура отсутствует — уехал в Аракажу, доктор Эвалдо — у больного, на пункте здравоохранения лишь один молодой врач. Закариас, охваченный страхом, грозит выломать дверь. Из-за угла появляется какой-то человек, убыстряет шаг, подходит к арендатору:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Почему она думала, что, возможно, будет весело жить с врачишкой, получать удовольствие, ложась с ним в постель, а может, даже желать его? Находя его привлекательным, она вообразила, кто знает, может, его дружба поможет ей забыть того капитана парусника; вырвать из её груди любовь к Жануарио Жеребе, что как кинжал торчит в её сердце. Мечтать просто, а осуществлять трудно, Жануарио владел ею целиком; она же была глуха и безразлична ко всем и ко всему. Что только придумала, дурная голова!
Когда в Букиме она легла с врачишкой, когда он взял её, холод сковал Терезу. Да, такой холод в постели проститутки позволял ей быть безразличной к происходящему, далёкой от совершающегося акта, в котором продаются красота и умение в подобных делах. Но здесь-то, идиотка, чего ждала она? Ждала чувств, которые помогут забыть вкус соли и морского ветра и той груди, что походила на киль корабля.
Тело её было холодным и безразличным, почти враждебным и закрытым, опять девственница, и потому особенно желанная. Врачишка обезумел от неожиданности, никогда он не видел ничего подобного, никакая девственница с ней не сравнится, можно с ума сойти! Но Терезу в очередной раз мучили всё те же мысли: как могла она надеяться, глупая? «Это ты, Жануарио Жереба, запер моё сердце, грудь и тело!»
К
Как могла выносить Тереза Батиста такую вот неистовую, всевозрастающую страсть врачишки, который желал её и днём и ночью, думая, что и она испытывает те же самые чувства? Ведь таким же был капитан, в его руках она была рабой, её чувства его не волновали. К тому же в Букиме врач располагал своим временем как хотел, а потому ночь его длилась до полудня, и он не замечал безразличия Терезы, он-то получал удовольствие и считал его взаимным. Нет, для Терезы это была тяжкая обязанность.
Но как сказать ему, что она уезжает, что ничто и никто её здесь не держит, что она устала, не может больше играть, на такое способна проститутка, но не подруга и любовница? Как сказать ему всё это, если она согласилась с ним ехать, ведь он был с ней вежлив, нежен и даже стал менее циничным и самовлюблённым? Как оставить его здесь одного, в городке, где нечем заполнить время? Однако она должна это сделать, всё это ей больше не под силу, как и надетая маска, под которой она задыхается.
И длилось всё это четверо суток — как раз то время, в течение которого заражённое оспой тело покрывается гнойными пузырьками в обречённом на смерть городе.
Л
«Любовь, я жду тебя!» — зазывают прохожего написанные чёрной краской буквы на двери плохонького погребка, в котором даже нет электрического освещения. Здесь горит коптящая керосиновая лампа. Несколько человек пьют кашасу, жуют табак, компанию им составляют очень похожие на бабушку и внучку старая Грегория и худющая, бледная, почти зелёная, девочка по прозвищу Козочка. Обе они ждут клиентов в надежде хоть что-то заработать, сколько бы ни было, это ведь так редко случается.
Входит Закариас, здоровенный детина, арендатор с фазенды полковника Симона Ламего, он облокачивается на стойку, свет лампы освещает его лицо. Миссу, хозяин заведения, в немом испуге поднимает брови.
— Чистой!
Миссу выливает кашасу по мерке, указанной арендатором, тот с любопытством посматривает на жмущуюся к стене девочку: целый месяц он постился, не было денег. Вытирает рот тыльной стороной руки, перед тем как опрокинуть стакан со спиртным. Миссу переводит взгляд с лица посетителя на его руки. Закариас поднимает толстый стакан, открывает рот, гнойные пузырьки вокруг его губ становятся выпуклее. Миссу хорошо знает оспу, он сам болел и выжил, но кожа его лица и тела изрыта этой страшной болезнью. Закариас опрокидывает стакан, ставит его на прилавок, сплёвывает на глинобитный пол, расплачивается и снова оглядывает девочку. Миссу берёт монеты и говорит:
— А знаешь ли, друг, что у тебя оспа?
— Оспа? Да нет, это прыщи.
Старая Грегория подходит к арендатору в надежде: если вдруг девочка не подойдёт, может, приглянется она, ведь ей-то добыть клиента с каждым днём всё труднее и труднее. Услышав слова Миссу, она внимательно всматривается в лицо парня, ей эта болезнь тоже знакома: пережила не одну эпидемию оспы, и почему не заразилась, неизвестно, да, это оспа, и чёрная. Она быстро отходит; хватает за руку Козочку и тащит её к двери.
— Эй, куда вы?! Подождите! — кричит Закариас.
В черноте вечера женщины скрываются. Закариас обращается к другим посетителям, что молча жуют табак, уставившись в пол:
— Это же прыщи, простые прыщи.
— А я считаю, что оспа, — настаивает Миссу. — И лучше бы вам идти к доктору, пока не поздно.
Закариас обводит взглядом тесное помещение, сидящие молчат, он смотрит на свои руки, вздрагивает и выходит на улицу. Где-то впереди маячит фигура старой Грегории, которая тащит Козочку, а та сопротивляется, не понимая, почему же старуха не даст ей заработать немного денег, хоть это и очень трудно. Зловоние болота, грязная земля, огромное звёздное небо, и пришибленный страхом Закариас пускается в сторону города.
М
Может, всё-таки закон издаётся, чтобы его выполняли? Закон, распорядок, часы работы? Часы работы пункта здравоохранения написаны на самом видном месте — на входной двери: с девяти утра до полудня и с двух до пяти вечера. Но одно дело написать, а другое — выполнять. Так вот, ни Масимиано, ни Жураси не любят, чтобы их отрывали; его — от изучения и заполнения карточек лотереи, её — от сочинения ежедневных трогательных писем жениху — священное время. Что же касается самого врача, то он и вовсе не придерживается никакого расписания, появляясь на пункте, когда ему взбредёт в голову, утром или вечером, но всегда на короткое время и второпях; в случаях же срочной необходимости достаточно медсестре или сторожу перейти улицу — квартира врача находится на противоположной стороне, — и можно позвать его, вытащив, как правило, из постели, где он если не забавляется с Терезой, то спит мёртвым сном, забыв обо всём на свете, даже о своих честолюбивых мечтах и политике, проекте организовать избирательный округ в муниципалитете.
Закариас, устав хлопать в ладоши и кричать: «Эй, есть кто в доме?» — колотит в дверь кулаками. Аптекарь Тезоура отсутствует — уехал в Аракажу, доктор Эвалдо — у больного, на пункте здравоохранения лишь один молодой врач. Закариас, охваченный страхом, грозит выломать дверь. Из-за угла появляется какой-то человек, убыстряет шаг, подходит к арендатору:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142