Много разбитых сердец, а? Сколько мужей и домашних очагов под угрозой? — Беатрис проявляла живой интерес к любовным делам сыновей, которые доверяли ей свои планы, и бывала соучастницей, когда Дан спутывался с одной из её подруг по картам.
— Да какие здесь женщины, мама? А видела бы, как держатся. А те, что торчат у окон? Никогда не видел ничего подобного. Но всё это интереса не вызывает.
— Так ничто тебя и не привлекло здесь? А говорят, здешние девушки — хоть и проститутки, но страстные. — Она повернулась к мужу: — Этот твой сын, Эустакио, победитель сердец номер один в столице.
— Преувеличение, отец, не верь, это говорит материнская любовь. Вот старушки ко мне неравнодушны, романтические связи. Ерунда, в общем.
Судья молча посмотрел на жену, сосредоточенно смотрящую на свои ногти, и на зевающего сына — они так похожи друг на друга и такие ему чужие. В конце концов, что у него в этом мире есть? Встречи с местными гениями, муки творчества, вечера и ночи в объятиях Белиньи. Нежная, заботливая Белинья, стыдливая и простодушная, правда, у неё двоюродный брат, это, конечно, грех, но…
Тут послышался стук в дверь, прибыла супруга префекта с визитом к супруге судьи. Даниэл поднялся и пошёл бродить вокруг магазина капитана.
— Я неисправимый романтик, что тут поделаешь? — говаривал Даниэл во дворе факультета. Студент юридического, доктор безделья, с законченным курсом наук в кабаре, публичных домах, пансионах, высокий, стройный, томный, красивый юноша. Глаза большие, печальные, с поволокой (раньше такие глаза по восточной моде были у доны Беатрис), блудливый взгляд, как говорили его сокурсники, полные чувственные губы, вьющиеся волосы, но в этой несколько женской красоте было что-то болезненное. Дан стал любимцем проституток и элегантных дам высшего общества, многие из которых, сделав последние возможные пластические операции, уже вышли на финишную прямую. От тех и других он охотно принимал подарки и деньги и даже с гордостью их показывал — галстуки, пояса, часы, отрезы материи, крупные купюры, иллюстрируя ими свои пикантные, разгонявшие тоску на лекциях рассказы.
Заза Сладкий Ротик незаметно, чтобы не оскорбить его чувств, совала ему в карман пиджака большую часть своего дневного заработка; Дан заходил за ней на рассвете в дом терпимости Изауры Манеты, и они, спокойно спускаясь по улице Сан-Франсиско, шли в уютную комнату, цементный пол которой был устлан душистыми листьями питанги, постель накрыта чистыми простынями, пахнущими лавандой. Вот по дороге Заза и выбирала удобный момент положить ему в карман, но чтобы он не заметил, наивно думала она, эти самые деньги.
— Стоит мне прикинуться грустным — и денежки текут в мой карман, не нанося душевных ран, — говорил Даниэл.
Дона Асунта Менендес до Аррабал, сорокалетняя аппетитная дамочка, муж которой был владельцем хлебопекарни, выкладывала Дану подарки и деньги в постели, тут же объявляя их цену: это дорогой подарок, красавец, куча денег (она пользовалась скидкой в магазинах друзей мужа). Говорила, где товар изготовлен, и хвалила его качество: английский кашемир, контрабанда, вешала на голого Дана галстуки, покрывала его живот кредитками — вот так-то, красавец.
Имея прекрасные физические данные жиголо, внешность херувима, и легкомысленного, и порочного одновременно, владеющего всем необходимым из арсенала благородного ремесла: он хорошо танцевал, с лёгкостью болтал на любые темы, голос тёплый, мягкий, обволакивающий, хорош в постели и с бутылкой, выпивоха в Баии, на Северо-Востоке, а может, и в Бразилии один из первых, — и вот при всех этих качествах профессионалом так и не стал, как признавался своим друзьям:
— Я неизлечимый романтик, что тут поделаешь? Влюбляюсь, как безумная корова, отдаю себя задаром и даже трачу собственные деньги. Где вы видели уважающего себя жиголо, тратящего деньги на женщин? Я дилетант, не более.
Друзья смеялись над подобным бесстыдством, Дан был неисправимым, пропащим человеком, беспардонным циником, хотя близкие утверждали, что иногда он увлекался по-настоящему, бросал богатых покровительниц и удобных любовниц. Его везение в любви было известно в студенческих и богемных кругах, ему приписывали любовниц, преувеличивая их число. Ведь, ещё будучи подростком, Дан зарабатывал деньги у женщин и на женщин их тратил.
Дети почтеннейшего судьи приезжали повидать отца в далёкий, глухой угол провинции очень редко. Доне Беатрис, блюдущей условности и хорошие манеры, неукоснительно следующей катехизису доводов и обетов, иногда всё же удавалось привезти с собой одного из них; посещать отца и супруга было занятием нудным, но необходимым для хорошей репутации. Самый строптивый из них и самый занятый, Даниэл вот уже лет пять не садился в поезд с Восточного вокзала: «Почему я должен ехать в эту дыру и на целый месяц похоронить себя там заживо, мама? Ведь повидаться с отцом я смогу и тогда, когда он сам приедет, не говоря о том, что у меня целая программа на каникулы». И он отправлялся в Рио, Сан-Пауло, Монтевидео, Буэнос-Айрес, естественно, в компании щедрых поклонниц своей красоты и талантов и за их счёт. Однако на этот раз доне Беатрис не пришлось его уговаривать. Даниэл сам принял решение: «Хочу переменить обстановку, мама!» Только так он мог освободиться от доны Перолы Шварц Леан, старухи, сохраняющей внешний вид благодаря косметике и дорогим украшениям. Жалкое подобие былой молодости, теперь уже даже не улыбающейся, так как кожа была подтянута на её лице так, что это не представлялось возможным, но богата чертовски и чертовски пахнет чесноком. Шестидесятилетняя сан-пауловская вдова, приехавшая посетить церкви Баии, встретила в церкви Святого Франциска юношу-студента, божественно прекрасного, и потеряла голову вместе со стыдом, сняла Дом на побережье и стала осыпать его деньгами. А он, в свою очередь, тратил их на кокотку Таню, курносую мулатку, недавно появившуюся в публичном доме Тибурсии. Это было очередное сильное увлечение Даниэла.
И вот он устал и от той, и от другой. Исходивший от Доны Перолы запах чеснока преследовал его, а её деньги и кокетство положили конец скромности, и она сделалась назойливой и требовательной, тогда как в костре страстей Дана дров было маловато. И он сбежал, уехал вместе с доной Беатрис на границу штата, где отец был жрецом правосудия и поэзии.
Сестра Веринья, только что ставшая Принцессой гимназии — титул Королевы уплыл от неё из-за пристрастности жюри, — обратила внимание братьев на некоторые отцовские сонеты, опубликованные в литературном приложении к газете «Атарде».
— Мальчики, а наш старикан, похоже, большой знаток женщин и страстный их почитатель, в его стихах только и говорится о грудях, животе, молоке любви и всем прочем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
— Да какие здесь женщины, мама? А видела бы, как держатся. А те, что торчат у окон? Никогда не видел ничего подобного. Но всё это интереса не вызывает.
— Так ничто тебя и не привлекло здесь? А говорят, здешние девушки — хоть и проститутки, но страстные. — Она повернулась к мужу: — Этот твой сын, Эустакио, победитель сердец номер один в столице.
— Преувеличение, отец, не верь, это говорит материнская любовь. Вот старушки ко мне неравнодушны, романтические связи. Ерунда, в общем.
Судья молча посмотрел на жену, сосредоточенно смотрящую на свои ногти, и на зевающего сына — они так похожи друг на друга и такие ему чужие. В конце концов, что у него в этом мире есть? Встречи с местными гениями, муки творчества, вечера и ночи в объятиях Белиньи. Нежная, заботливая Белинья, стыдливая и простодушная, правда, у неё двоюродный брат, это, конечно, грех, но…
Тут послышался стук в дверь, прибыла супруга префекта с визитом к супруге судьи. Даниэл поднялся и пошёл бродить вокруг магазина капитана.
— Я неисправимый романтик, что тут поделаешь? — говаривал Даниэл во дворе факультета. Студент юридического, доктор безделья, с законченным курсом наук в кабаре, публичных домах, пансионах, высокий, стройный, томный, красивый юноша. Глаза большие, печальные, с поволокой (раньше такие глаза по восточной моде были у доны Беатрис), блудливый взгляд, как говорили его сокурсники, полные чувственные губы, вьющиеся волосы, но в этой несколько женской красоте было что-то болезненное. Дан стал любимцем проституток и элегантных дам высшего общества, многие из которых, сделав последние возможные пластические операции, уже вышли на финишную прямую. От тех и других он охотно принимал подарки и деньги и даже с гордостью их показывал — галстуки, пояса, часы, отрезы материи, крупные купюры, иллюстрируя ими свои пикантные, разгонявшие тоску на лекциях рассказы.
Заза Сладкий Ротик незаметно, чтобы не оскорбить его чувств, совала ему в карман пиджака большую часть своего дневного заработка; Дан заходил за ней на рассвете в дом терпимости Изауры Манеты, и они, спокойно спускаясь по улице Сан-Франсиско, шли в уютную комнату, цементный пол которой был устлан душистыми листьями питанги, постель накрыта чистыми простынями, пахнущими лавандой. Вот по дороге Заза и выбирала удобный момент положить ему в карман, но чтобы он не заметил, наивно думала она, эти самые деньги.
— Стоит мне прикинуться грустным — и денежки текут в мой карман, не нанося душевных ран, — говорил Даниэл.
Дона Асунта Менендес до Аррабал, сорокалетняя аппетитная дамочка, муж которой был владельцем хлебопекарни, выкладывала Дану подарки и деньги в постели, тут же объявляя их цену: это дорогой подарок, красавец, куча денег (она пользовалась скидкой в магазинах друзей мужа). Говорила, где товар изготовлен, и хвалила его качество: английский кашемир, контрабанда, вешала на голого Дана галстуки, покрывала его живот кредитками — вот так-то, красавец.
Имея прекрасные физические данные жиголо, внешность херувима, и легкомысленного, и порочного одновременно, владеющего всем необходимым из арсенала благородного ремесла: он хорошо танцевал, с лёгкостью болтал на любые темы, голос тёплый, мягкий, обволакивающий, хорош в постели и с бутылкой, выпивоха в Баии, на Северо-Востоке, а может, и в Бразилии один из первых, — и вот при всех этих качествах профессионалом так и не стал, как признавался своим друзьям:
— Я неизлечимый романтик, что тут поделаешь? Влюбляюсь, как безумная корова, отдаю себя задаром и даже трачу собственные деньги. Где вы видели уважающего себя жиголо, тратящего деньги на женщин? Я дилетант, не более.
Друзья смеялись над подобным бесстыдством, Дан был неисправимым, пропащим человеком, беспардонным циником, хотя близкие утверждали, что иногда он увлекался по-настоящему, бросал богатых покровительниц и удобных любовниц. Его везение в любви было известно в студенческих и богемных кругах, ему приписывали любовниц, преувеличивая их число. Ведь, ещё будучи подростком, Дан зарабатывал деньги у женщин и на женщин их тратил.
Дети почтеннейшего судьи приезжали повидать отца в далёкий, глухой угол провинции очень редко. Доне Беатрис, блюдущей условности и хорошие манеры, неукоснительно следующей катехизису доводов и обетов, иногда всё же удавалось привезти с собой одного из них; посещать отца и супруга было занятием нудным, но необходимым для хорошей репутации. Самый строптивый из них и самый занятый, Даниэл вот уже лет пять не садился в поезд с Восточного вокзала: «Почему я должен ехать в эту дыру и на целый месяц похоронить себя там заживо, мама? Ведь повидаться с отцом я смогу и тогда, когда он сам приедет, не говоря о том, что у меня целая программа на каникулы». И он отправлялся в Рио, Сан-Пауло, Монтевидео, Буэнос-Айрес, естественно, в компании щедрых поклонниц своей красоты и талантов и за их счёт. Однако на этот раз доне Беатрис не пришлось его уговаривать. Даниэл сам принял решение: «Хочу переменить обстановку, мама!» Только так он мог освободиться от доны Перолы Шварц Леан, старухи, сохраняющей внешний вид благодаря косметике и дорогим украшениям. Жалкое подобие былой молодости, теперь уже даже не улыбающейся, так как кожа была подтянута на её лице так, что это не представлялось возможным, но богата чертовски и чертовски пахнет чесноком. Шестидесятилетняя сан-пауловская вдова, приехавшая посетить церкви Баии, встретила в церкви Святого Франциска юношу-студента, божественно прекрасного, и потеряла голову вместе со стыдом, сняла Дом на побережье и стала осыпать его деньгами. А он, в свою очередь, тратил их на кокотку Таню, курносую мулатку, недавно появившуюся в публичном доме Тибурсии. Это было очередное сильное увлечение Даниэла.
И вот он устал и от той, и от другой. Исходивший от Доны Перолы запах чеснока преследовал его, а её деньги и кокетство положили конец скромности, и она сделалась назойливой и требовательной, тогда как в костре страстей Дана дров было маловато. И он сбежал, уехал вместе с доной Беатрис на границу штата, где отец был жрецом правосудия и поэзии.
Сестра Веринья, только что ставшая Принцессой гимназии — титул Королевы уплыл от неё из-за пристрастности жюри, — обратила внимание братьев на некоторые отцовские сонеты, опубликованные в литературном приложении к газете «Атарде».
— Мальчики, а наш старикан, похоже, большой знаток женщин и страстный их почитатель, в его стихах только и говорится о грудях, животе, молоке любви и всем прочем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142