— В это время Джок всегда купает Йена. После этого он отдыхает, так что у меня есть три свободных часа. Я буду приходить сюда каждый день и работать над твоими штуковинами. Мы постепенно сблизимся, и тебе не так трудно будет… выполнить мою просьбу. Итак, что я должна сделать для начала?
— Уйти отсюда.
— Ты всегда надеваешь кожаные передники для работы. Где они висят? Я надену такой же.
— Если мне понадобится подмастерье, я попрошу Руэ-ла прислать кого-нибудь.
— Но ты не сможешь полностью довериться во всем чужим людям. Ты даже не позволяешь им убирать в твоей мастерской из боязни, что они могут нечаянно разбить какую-нибудь из статуэток, — торжествующе заявила Маргарет, довольная тем, что нашла нужные доводы. — Ты знаешь, что у меня ловкие руки, трудолюбием и сообразительностью меня Бог не обидел, и я сумею быстро научиться всему, что необходимо подмастерью великого мастера. У всех гениальных мастеров были подмастерья.
— Мадам, я не… — Он кинул взгляд на нее и решил изменить тактику: — Ты приходила ко мне три года подряд, и мы знаем друг друга достаточно хорошо.
— Ты знаешь меня. Но я-то понятия не имею о том, кто ты. Из нас двоих всегда говорила только я. Ты спрашивал, а я отвечала.
— Не без внутреннего сопротивления.
— Потому что я не из тех, кто любит показывать свое истинное настроение… Впрочем, ты сам знаешь это не хуже меня. — И она добавила: — Тогда ты был очень добр и внимателен. Почему же сейчас вдруг так ожесточился?
— Я намного более внимателен, чем ты думаешь, Маргарет. — Он посмотрел на нее долгим взглядом. — Ты очень настойчивая женщина. И ты ведь не отступишься от своего?
— Нет, конечно.
Картаук вскинул руки.
— Хорошо.
— Ты хочешь сказать, что согласен…
— Нет, черт возьми! — быстро ответил он. — Я имел в виду только то, что согласен взять тебя своим подмастерьем. Если тебя не нагрузить какой-нибудь работой, ты ни за что не угомонишься и будешь и дальше докучать мне своей болтовней.
— Я не болтаю…
— Ты приходишь ко мне, чтобы излить все, что в тебе накипело. И я выступаю в роли священника, который выслушивает твою исповедь. Отдаешь ли ты себе отчет в том, что если я исполню твою просьбу, то тебе уже не к кому будет прийти, чтобы снять тяжкий груз со своей души?
— Я должна думать не о себе, а о Йене.
— До чего же ты, оказывается, глупая женщина. Ты столько лет приносила себя в жертву своему отцу только потому, что он имел отношение к факту твоего рождения. А теперь ты готова принести себя в жертву Йену. — Он помолчал немного и продолжил: — Только из-за того, что считаешь, будто недостаточно любишь его.
От неожиданности у Маргарет перехватило дыхание.
— Как ты смеешь? Я люблю его.
Картаук покачал головой.
— Любовь предполагает взаимность, а твой отец ничего не давал тебе взамен.
Маргарет, все еще не в силах прийти в себя, смотрела на него во все глаза.
— Но Йен…
— Ты любила Йена как друга детства. Со временем это могло перерасти в настоящее чувство. Но обстоятельства сложились так, что тебе пришлось взять над ним опеку. Сейчас он заменил тебе дитя. И ты ведешь себя с ним как с ребенком, который нуждается в твоей защите.
— Ты лжешь, — яростно возразила Маргарет, упрямо вскинув голову. — Я люблю его всем сердцем.
— Не всем. Поэтому чувство вины толкает тебя на очередной акт самопожертвования.
— Ты не имеешь права бросать мне такие обвинения, — прошептала она.
— Почему? — спросил Картаук. — Я давно понял, что, будучи честной с другими, ты никогда не бывала честной сама с собой.
— Тогда почему ты не говорил мне этого раньше?
— Ты необычная, ты удивительная женщина. И мне не хотелось причинять тебе боль. Смущать твой покой. Лишать тебя душевного равновесия. — Он твердо встретил ее взгляд. — Но если ты собираешься продолжать в том же духе, я просто обязан остановить тебя. Я не позволю тебе прятаться от самой себя. Я разрушу любую стену, которую ты попытаешься возвести вокруг себя. Ты должна посмотреть правде в глаза. Никакой уютной пещеры, где бы ты могла спрятаться, больше не останется.
Маргарет с большим трудом заставила себя улыбнуться.
— Жизни действительно нужно смотреть прямо в глаза. Я взрослая женщина и не собираюсь прятаться в пещере. Ты ошибаешься, считая, что я боюсь правды.
— И готова выслушать ее?
— Я не трусиха. — Маргарет шагнула к столу и провела пальцем по кромке фриза. — Но сначала ответь, что ты собираешься изобразить на этой штуковине?
Картаук ответил не сразу. И Маргарет, вопросительно вскинувшая глаза, увидела, что он с едва уловимой улыбкой наблюдает за ней.
— А ты никогда не задумывалась, почему столь непочтительно именуешь мои работы «штуковинами»?
Она удивленно посмотрела на него.
— Потому что на самом деле чрезвычайно высоко ценишь мои произведения. Возможно, выше, чем кто-либо из тех, кого я знаю.
— Что ты хочешь этим сказать? — не без опаски поинтересовалась Маргарет.
— Я видел, каким восторгом светятся твои глаза, когда ты любуешься восходом или заходом солнца, когда на твоем пути встречается нечто прекрасное, — негромко проговорил Картаук. — И такое выражение на твоем лице, когда ты смотришь на мои «штуковины».
Легкая тревога пробежала по лицу Маргарет. Она знала, со сколь проницательным человеком ей приходится иметь дело, и изо всех сил пыталась скрыть истинные чувства.
— Зачем же тогда я стала бы делать вид, что не восхищаюсь ими?
— Может быть, потому, что красота не только доставляет радость, но и умеет задевать за самые больные точки, способна ранить тонких и чувствительных людей. Ты осознавала, что открытое восхищение моими произведениями подтачивает основы столь почитаемого тобой чувства долга.
— Это не… — Маргарет не договорила, испытывая такое чувство беспомощности, которого она не переживала со времен раннего детства.
— Нет тихой гавани, — продолжал все так же негромко Картаук. — И не жди снисхождения.
— Я никогда и ничего не просила ни у кого, — отвела она глаза. — Но мне кажется, что на этом мы можем поставить точку. Надеюсь, ты мне выдашь один из твоих кожаных передников, чтобы я могла приступить к работе?
— Вне всякого сомнения. — Улыбка Картаука была несколько печальной, когда он потянулся к тому месту, где висели его кожаные фартуки. — Иначе ты перепачкаешься с ног до головы. Твоя порывистость и нетерпеливость мне хорошо известны.
Трубный рев… грохот… крики людей…
Джейн проснулась и резко села.
До нее снова донесся трубный рев, а затем раздался грохот.
Полог ее палатки откинулся.
— Быстрей! Колея… — торопливо проговорил Ли Сунг, сжимая в руках винтовку.
Джейн, не медля больше ни секунды, отбросила в сторону одеяло и сунула ноги в ботинки:
— Что случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Уйти отсюда.
— Ты всегда надеваешь кожаные передники для работы. Где они висят? Я надену такой же.
— Если мне понадобится подмастерье, я попрошу Руэ-ла прислать кого-нибудь.
— Но ты не сможешь полностью довериться во всем чужим людям. Ты даже не позволяешь им убирать в твоей мастерской из боязни, что они могут нечаянно разбить какую-нибудь из статуэток, — торжествующе заявила Маргарет, довольная тем, что нашла нужные доводы. — Ты знаешь, что у меня ловкие руки, трудолюбием и сообразительностью меня Бог не обидел, и я сумею быстро научиться всему, что необходимо подмастерью великого мастера. У всех гениальных мастеров были подмастерья.
— Мадам, я не… — Он кинул взгляд на нее и решил изменить тактику: — Ты приходила ко мне три года подряд, и мы знаем друг друга достаточно хорошо.
— Ты знаешь меня. Но я-то понятия не имею о том, кто ты. Из нас двоих всегда говорила только я. Ты спрашивал, а я отвечала.
— Не без внутреннего сопротивления.
— Потому что я не из тех, кто любит показывать свое истинное настроение… Впрочем, ты сам знаешь это не хуже меня. — И она добавила: — Тогда ты был очень добр и внимателен. Почему же сейчас вдруг так ожесточился?
— Я намного более внимателен, чем ты думаешь, Маргарет. — Он посмотрел на нее долгим взглядом. — Ты очень настойчивая женщина. И ты ведь не отступишься от своего?
— Нет, конечно.
Картаук вскинул руки.
— Хорошо.
— Ты хочешь сказать, что согласен…
— Нет, черт возьми! — быстро ответил он. — Я имел в виду только то, что согласен взять тебя своим подмастерьем. Если тебя не нагрузить какой-нибудь работой, ты ни за что не угомонишься и будешь и дальше докучать мне своей болтовней.
— Я не болтаю…
— Ты приходишь ко мне, чтобы излить все, что в тебе накипело. И я выступаю в роли священника, который выслушивает твою исповедь. Отдаешь ли ты себе отчет в том, что если я исполню твою просьбу, то тебе уже не к кому будет прийти, чтобы снять тяжкий груз со своей души?
— Я должна думать не о себе, а о Йене.
— До чего же ты, оказывается, глупая женщина. Ты столько лет приносила себя в жертву своему отцу только потому, что он имел отношение к факту твоего рождения. А теперь ты готова принести себя в жертву Йену. — Он помолчал немного и продолжил: — Только из-за того, что считаешь, будто недостаточно любишь его.
От неожиданности у Маргарет перехватило дыхание.
— Как ты смеешь? Я люблю его.
Картаук покачал головой.
— Любовь предполагает взаимность, а твой отец ничего не давал тебе взамен.
Маргарет, все еще не в силах прийти в себя, смотрела на него во все глаза.
— Но Йен…
— Ты любила Йена как друга детства. Со временем это могло перерасти в настоящее чувство. Но обстоятельства сложились так, что тебе пришлось взять над ним опеку. Сейчас он заменил тебе дитя. И ты ведешь себя с ним как с ребенком, который нуждается в твоей защите.
— Ты лжешь, — яростно возразила Маргарет, упрямо вскинув голову. — Я люблю его всем сердцем.
— Не всем. Поэтому чувство вины толкает тебя на очередной акт самопожертвования.
— Ты не имеешь права бросать мне такие обвинения, — прошептала она.
— Почему? — спросил Картаук. — Я давно понял, что, будучи честной с другими, ты никогда не бывала честной сама с собой.
— Тогда почему ты не говорил мне этого раньше?
— Ты необычная, ты удивительная женщина. И мне не хотелось причинять тебе боль. Смущать твой покой. Лишать тебя душевного равновесия. — Он твердо встретил ее взгляд. — Но если ты собираешься продолжать в том же духе, я просто обязан остановить тебя. Я не позволю тебе прятаться от самой себя. Я разрушу любую стену, которую ты попытаешься возвести вокруг себя. Ты должна посмотреть правде в глаза. Никакой уютной пещеры, где бы ты могла спрятаться, больше не останется.
Маргарет с большим трудом заставила себя улыбнуться.
— Жизни действительно нужно смотреть прямо в глаза. Я взрослая женщина и не собираюсь прятаться в пещере. Ты ошибаешься, считая, что я боюсь правды.
— И готова выслушать ее?
— Я не трусиха. — Маргарет шагнула к столу и провела пальцем по кромке фриза. — Но сначала ответь, что ты собираешься изобразить на этой штуковине?
Картаук ответил не сразу. И Маргарет, вопросительно вскинувшая глаза, увидела, что он с едва уловимой улыбкой наблюдает за ней.
— А ты никогда не задумывалась, почему столь непочтительно именуешь мои работы «штуковинами»?
Она удивленно посмотрела на него.
— Потому что на самом деле чрезвычайно высоко ценишь мои произведения. Возможно, выше, чем кто-либо из тех, кого я знаю.
— Что ты хочешь этим сказать? — не без опаски поинтересовалась Маргарет.
— Я видел, каким восторгом светятся твои глаза, когда ты любуешься восходом или заходом солнца, когда на твоем пути встречается нечто прекрасное, — негромко проговорил Картаук. — И такое выражение на твоем лице, когда ты смотришь на мои «штуковины».
Легкая тревога пробежала по лицу Маргарет. Она знала, со сколь проницательным человеком ей приходится иметь дело, и изо всех сил пыталась скрыть истинные чувства.
— Зачем же тогда я стала бы делать вид, что не восхищаюсь ими?
— Может быть, потому, что красота не только доставляет радость, но и умеет задевать за самые больные точки, способна ранить тонких и чувствительных людей. Ты осознавала, что открытое восхищение моими произведениями подтачивает основы столь почитаемого тобой чувства долга.
— Это не… — Маргарет не договорила, испытывая такое чувство беспомощности, которого она не переживала со времен раннего детства.
— Нет тихой гавани, — продолжал все так же негромко Картаук. — И не жди снисхождения.
— Я никогда и ничего не просила ни у кого, — отвела она глаза. — Но мне кажется, что на этом мы можем поставить точку. Надеюсь, ты мне выдашь один из твоих кожаных передников, чтобы я могла приступить к работе?
— Вне всякого сомнения. — Улыбка Картаука была несколько печальной, когда он потянулся к тому месту, где висели его кожаные фартуки. — Иначе ты перепачкаешься с ног до головы. Твоя порывистость и нетерпеливость мне хорошо известны.
Трубный рев… грохот… крики людей…
Джейн проснулась и резко села.
До нее снова донесся трубный рев, а затем раздался грохот.
Полог ее палатки откинулся.
— Быстрей! Колея… — торопливо проговорил Ли Сунг, сжимая в руках винтовку.
Джейн, не медля больше ни секунды, отбросила в сторону одеяло и сунула ноги в ботинки:
— Что случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119