.. По мнению Кесслера, этот молодчик принадлежал к одной из неонацистских группировок — Эрих назвал их «потомками НСДАП» и "занозами в теле «Одессы».
— А каким образом они могли узнать про Женеву?
— Я и об этом спросил у Кесслера. Он ответил, что денежные манипуляции такого масштаба очень трудно сохранить в тайне. Кто-то где-то вполне мог разнюхать про Женеву.
— Но ведь вся суть Женевы в секретности. Если о тайне кто-то узнает, то неминуем крах.
— Значит, все дело в степени секретности. Когда тайна становится тайной? И в чем различие между информацией секретной и совершенно секретной? Горстка людей, разузнав про Женеву, хочет помешать нам получить деньги и использовать их по назначению. Деньги нужны им самим, а значит, рассекречивать Женеву нашим конкурентам нет смысла.
— Но если они узнали про Женеву, то должны знать и то, что денег получить не смогут.
— Совсем не обязательно.
— Тогда им надо об этом сказать!
— Именно так я и поступил в том темном переулке. Но убедить незнакомца не сумел. Впрочем, даже если я его и убедил, то теперь это уже не имеет никакого значения.
— Но... как ты не понимаешь?! Надо разыскать этих людей — кто бы они ни были — и сказать им, что они ничего не добьются, остановив тебя, моего брата и Кесслера.
Холкрофт пригубил виски.
— Не думаю, что нам следует поступать таким образом. Кесслер сказал мне вчера одну фразу, которая не дает мне покоя до сих пор. «Вы, — заявил он, очевидно, подразумевая под местоимением „вы“ тех, кто не занимался изучением вопроса специально, — никогда не понимали нацистских ультра». Оказывается, для наци в равной степени важны как собственный успех, так и чужой провал. Кесслер назвал это «неотъемлемой деструктивностью наци». Хелден вновь нахмурила брови:
— Значит, если им все рассказать, то они начнут за вами охотиться. И постараются убить вас троих, потому что без вас нет и Женевы.
— Ее не будет для нашего поколения, но не для следующего. Это очень мощный аргумент в нашу пользу. Если нас убьют, то деньги еще на тридцать лет вернутся в подвалы банка.
Хелден в ужасе прикрыла рот рукой:
— Погоди минутку... Тут что-то не так. Они хотели убить тебя. Тебя! С самого начала... тебя! Холкрофт покачал головой:
— В этом нельзя быть уверенным...
— Нельзя?!- взвилась Хелден. — Господи Боже мой, что же тебе еще нужно?! Нож, которым тебя пырнули в толпе. Стрихнин в самолете, выстрелы в Рио... Что тебе еще нужно?!
— Мне нужно знать, кто за всем этим стоит. Именно поэтому я хочу завтра встретиться с твоим братом.
— Но о чем тебе может рассказать Иоганн?
— О том, кого он убил в Рио.
Хелден принялась было протестовать, но Холкрофт взял ее за руку:
— Позволь мне все объяснить. Я полагаю, что мы оказались — вернее, я оказался — в гуще двух схваток, никоим образом не связанных друг с другом. То, что случилось в Рио с твоим братом, не имело никакого отношения к Женеве. В этом моя ошибка: я все происшествия привязывал к Женеве. А это не так. Здесь две разные игры.
— Я уже пыталась тебя в этом убедить, — напомнила Хелден.
— Я плохо соображал. Но тогда в меня еще не стреляли, не пытались отравить, не пыряли ножом в живот. А такие шуточки чертовски развивают мыслительный процесс. Мой, во всяком случае.
— Должна предупредить тебя, Ноэль, что Иоганн очень противоречивый человек, — сказала Хелден. — Он может быть обаятельным, элегантным, но в то же время скрытным. Такова его натура. Брат живет очень странной жизнью. Иногда он кажется мне похожим на овода: так же порхает с места на место, постоянно меняет пристрастия, сверкает, повсюду оставляет свою метку, но не всегда желает, чтобы эту метку опознавали.
— "Он здесь, он там, он повсюду!" — передразнил ее Холкрофт. — Прямо Фигаро какой-то.
— Именно. Иоганн может не сказать тебе о том, что произошло в Рио.
— Он обязан. Мне это нужно знать.
— Если происшествие не имеет отношения к Женеве, то Иоганн может отказаться что-либо рассказывать.
— Тогда я попытаюсь убедить его. Мы должны знать, насколько уязвима его позиция.
— Допустим, она уязвима. Что тогда?
— Тогда он будет отстранен от участия в Женеве; мы знаем, что он убил кого-то. Ты сама слышала, как тот человек — ты еще подумала тогда, что он, должно быть, богач и большая шишка, — как он говорил, что мечтал бы увидеть твоего брата вздернутым на виселице за убийство. Я знаю, что Иоганн якшался с Граффом, а это значит — с «Одессой». Ему пришлось бежать, чтобы спасти свою шкуру. Хоть он и взял с собою тебя и Гретхен, но спасал он только себя. Твой брат замешан во множестве подозрительных дел; за ним постоянно следят, и у меня есть основания предполагать, что его могут шантажировать. Тогда Женева даст трещину, и все пойдет насмарку.
— Должны ли об этом знать банкиры? — спросила она. Ноэль прикоснулся к щеке Хелден и повернул ее лицо к себе.
— Мне придется рассказать им. Речь идет о семистах восьмидесяти миллионах долларов — о благородном жесте, который три выдающихся человека сделали для самой Истории. Если твой брат хочет сорвать Женеву или рассчитывает использовать деньги не по назначению, то пусть лучше эти миллионы покоятся в земле, пока не подрастет следующее поколение. Впрочем, такой исход дела маловероятен. Согласно завету, душеприказчицей фон Тибольта можешь стать и ты.
Хелден пристально посмотрела на Холкрофта:
— Я не могу этого принять, Ноэль. Душеприказчиком должен быть Иоганн. Не только потому, что он больше меня подходит для Женевы, но и потому, что Иоганн этого заслуживает больше, чем я. Я не могу отнять у него право участвовать в Женеве.
— А я не могу дать ему это право, если он хоть в самой малой степени способен причинить вред договору. Давай поговорим об этом завтра, после того как я с ним встречусь.
Хелден внимательно изучала лицо Холкрофта. Он смутился. Она сняла ладонь Ноэля со своей щеки и крепко-крепко сжала ее в своих ладонях.
— Ты человек высоких моральных принципов, да?
— Совсем не обязательно. Я просто рассерженный человек. Меня уже мутит от коррупции, процветающей в политической и финансовой системах. Таких деляг полным-полно в моей стране.
— В политической и финансовой системах?
— Это выражение из письма отца.
— Как странно, — заметила Хелден.
— Что именно?
— Ты всегда называл его либо Клаузеном, либо Генрихом Клаузеном. Официально так, отстраненно... Холкрофт кивнул. Хелден верно подметила.
— Действительно, забавно, — сказал он. — Ведь я знаю о нем не больше, чем знал прежде. Правда, мне его описали. Рассказали, как он выглядел, как говорил, как люди завороженно слушали его.
— Значит, теперь ты все-таки знаешь его лучше.
— Вряд ли. Это были всего лишь чужие впечатления. Притом детские. Хотя, надо признать, знаний об отце у меня чуточку прибавилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
— А каким образом они могли узнать про Женеву?
— Я и об этом спросил у Кесслера. Он ответил, что денежные манипуляции такого масштаба очень трудно сохранить в тайне. Кто-то где-то вполне мог разнюхать про Женеву.
— Но ведь вся суть Женевы в секретности. Если о тайне кто-то узнает, то неминуем крах.
— Значит, все дело в степени секретности. Когда тайна становится тайной? И в чем различие между информацией секретной и совершенно секретной? Горстка людей, разузнав про Женеву, хочет помешать нам получить деньги и использовать их по назначению. Деньги нужны им самим, а значит, рассекречивать Женеву нашим конкурентам нет смысла.
— Но если они узнали про Женеву, то должны знать и то, что денег получить не смогут.
— Совсем не обязательно.
— Тогда им надо об этом сказать!
— Именно так я и поступил в том темном переулке. Но убедить незнакомца не сумел. Впрочем, даже если я его и убедил, то теперь это уже не имеет никакого значения.
— Но... как ты не понимаешь?! Надо разыскать этих людей — кто бы они ни были — и сказать им, что они ничего не добьются, остановив тебя, моего брата и Кесслера.
Холкрофт пригубил виски.
— Не думаю, что нам следует поступать таким образом. Кесслер сказал мне вчера одну фразу, которая не дает мне покоя до сих пор. «Вы, — заявил он, очевидно, подразумевая под местоимением „вы“ тех, кто не занимался изучением вопроса специально, — никогда не понимали нацистских ультра». Оказывается, для наци в равной степени важны как собственный успех, так и чужой провал. Кесслер назвал это «неотъемлемой деструктивностью наци». Хелден вновь нахмурила брови:
— Значит, если им все рассказать, то они начнут за вами охотиться. И постараются убить вас троих, потому что без вас нет и Женевы.
— Ее не будет для нашего поколения, но не для следующего. Это очень мощный аргумент в нашу пользу. Если нас убьют, то деньги еще на тридцать лет вернутся в подвалы банка.
Хелден в ужасе прикрыла рот рукой:
— Погоди минутку... Тут что-то не так. Они хотели убить тебя. Тебя! С самого начала... тебя! Холкрофт покачал головой:
— В этом нельзя быть уверенным...
— Нельзя?!- взвилась Хелден. — Господи Боже мой, что же тебе еще нужно?! Нож, которым тебя пырнули в толпе. Стрихнин в самолете, выстрелы в Рио... Что тебе еще нужно?!
— Мне нужно знать, кто за всем этим стоит. Именно поэтому я хочу завтра встретиться с твоим братом.
— Но о чем тебе может рассказать Иоганн?
— О том, кого он убил в Рио.
Хелден принялась было протестовать, но Холкрофт взял ее за руку:
— Позволь мне все объяснить. Я полагаю, что мы оказались — вернее, я оказался — в гуще двух схваток, никоим образом не связанных друг с другом. То, что случилось в Рио с твоим братом, не имело никакого отношения к Женеве. В этом моя ошибка: я все происшествия привязывал к Женеве. А это не так. Здесь две разные игры.
— Я уже пыталась тебя в этом убедить, — напомнила Хелден.
— Я плохо соображал. Но тогда в меня еще не стреляли, не пытались отравить, не пыряли ножом в живот. А такие шуточки чертовски развивают мыслительный процесс. Мой, во всяком случае.
— Должна предупредить тебя, Ноэль, что Иоганн очень противоречивый человек, — сказала Хелден. — Он может быть обаятельным, элегантным, но в то же время скрытным. Такова его натура. Брат живет очень странной жизнью. Иногда он кажется мне похожим на овода: так же порхает с места на место, постоянно меняет пристрастия, сверкает, повсюду оставляет свою метку, но не всегда желает, чтобы эту метку опознавали.
— "Он здесь, он там, он повсюду!" — передразнил ее Холкрофт. — Прямо Фигаро какой-то.
— Именно. Иоганн может не сказать тебе о том, что произошло в Рио.
— Он обязан. Мне это нужно знать.
— Если происшествие не имеет отношения к Женеве, то Иоганн может отказаться что-либо рассказывать.
— Тогда я попытаюсь убедить его. Мы должны знать, насколько уязвима его позиция.
— Допустим, она уязвима. Что тогда?
— Тогда он будет отстранен от участия в Женеве; мы знаем, что он убил кого-то. Ты сама слышала, как тот человек — ты еще подумала тогда, что он, должно быть, богач и большая шишка, — как он говорил, что мечтал бы увидеть твоего брата вздернутым на виселице за убийство. Я знаю, что Иоганн якшался с Граффом, а это значит — с «Одессой». Ему пришлось бежать, чтобы спасти свою шкуру. Хоть он и взял с собою тебя и Гретхен, но спасал он только себя. Твой брат замешан во множестве подозрительных дел; за ним постоянно следят, и у меня есть основания предполагать, что его могут шантажировать. Тогда Женева даст трещину, и все пойдет насмарку.
— Должны ли об этом знать банкиры? — спросила она. Ноэль прикоснулся к щеке Хелден и повернул ее лицо к себе.
— Мне придется рассказать им. Речь идет о семистах восьмидесяти миллионах долларов — о благородном жесте, который три выдающихся человека сделали для самой Истории. Если твой брат хочет сорвать Женеву или рассчитывает использовать деньги не по назначению, то пусть лучше эти миллионы покоятся в земле, пока не подрастет следующее поколение. Впрочем, такой исход дела маловероятен. Согласно завету, душеприказчицей фон Тибольта можешь стать и ты.
Хелден пристально посмотрела на Холкрофта:
— Я не могу этого принять, Ноэль. Душеприказчиком должен быть Иоганн. Не только потому, что он больше меня подходит для Женевы, но и потому, что Иоганн этого заслуживает больше, чем я. Я не могу отнять у него право участвовать в Женеве.
— А я не могу дать ему это право, если он хоть в самой малой степени способен причинить вред договору. Давай поговорим об этом завтра, после того как я с ним встречусь.
Хелден внимательно изучала лицо Холкрофта. Он смутился. Она сняла ладонь Ноэля со своей щеки и крепко-крепко сжала ее в своих ладонях.
— Ты человек высоких моральных принципов, да?
— Совсем не обязательно. Я просто рассерженный человек. Меня уже мутит от коррупции, процветающей в политической и финансовой системах. Таких деляг полным-полно в моей стране.
— В политической и финансовой системах?
— Это выражение из письма отца.
— Как странно, — заметила Хелден.
— Что именно?
— Ты всегда называл его либо Клаузеном, либо Генрихом Клаузеном. Официально так, отстраненно... Холкрофт кивнул. Хелден верно подметила.
— Действительно, забавно, — сказал он. — Ведь я знаю о нем не больше, чем знал прежде. Правда, мне его описали. Рассказали, как он выглядел, как говорил, как люди завороженно слушали его.
— Значит, теперь ты все-таки знаешь его лучше.
— Вряд ли. Это были всего лишь чужие впечатления. Притом детские. Хотя, надо признать, знаний об отце у меня чуточку прибавилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144