Услышав донесшийся с пола звук, Пиппа осторожно повернула голову. На груде соломы, покрытой одеялами, сидел Лайонел. Пиппа затаила дыхание, не зная, почему не хочет показывать, что проснулась. Просто не желает, и все.
Он осторожно встал, очевидно, боясь ее разбудить, и тихо подобрался к лужице лунного света под незастекленным круглым окном, прорезанным высоко в стене. Оказалось, что Лайонел полностью одет, если не считать плаща.
Она не сводила глаз с его напряженной" спины, линий сильной шеи, очертаний профиля. Он поднял голову к луне, словно искал тепла в ее бледном сиянии, и Пиппа поняла, что Лайонел думает о сестре. Воскрешает в памяти собственную беспомощность перед лицом ее смертной агонии.
Ей хотелось подбежать к нему, обнять и ободрить, как когда-то ободрял ее он. Но ее раны были так же глубоки, как у него, и хотя он не сумел предотвратить гибель сестры, имел полную возможность помешать мучителям Пиппы.
Она продолжала смотреть на него. Возможно ли простить такое? А если нет, способны ли они дать друг другу хоть какое-то утешение?
Так ничего и не решив, она соскользнула с топчана и на цыпочках направилась к нему. Он не обернулся: то ли не ощутив ее приближения, то ли намеренно. Она встала позади, обняла его за талию и прислонилась головой к спине. Лайонел слегка вздрогнул, но не пошевелился. Воля и силы вдруг покинули его. Испарились куда-то в этой залитой лунным светом крохотной каморке. С него будто сняли броню, и он остался голым, беззащитным, открывшим всему свету свои сомнения, страхи, обычные человеческие слабости, в которых он не позволял себе признаваться из опасения, что они помешают осуществлению великой цели. И теперь, ощущая, как прижимается к нему тело Пиппы, вдруг осознал, что до сих пор недооценивал важности самых простых вещей. И эта ошибка будет стоить ему надежды на счастье.
– Ты думаешь о Маргарет, – тихо сказала она, овевая его теплом своего дыхания.
– Да.
– О том, как ты был бессилен ей помочь.
Лайонел не ответил. Но она не отстранилась, продолжая обнимать его. Босые ноги мерзли на деревянном полу, ночной ветерок холодил кожу. Но его тепло согревало, и она прильнула к нему с жадной, мучительной потребностью развеять собственные обиды и одиночество.
– Они стояли и смотрели, как она умирает. Сотни тупых, равнодушных лиц. Таких, как они, нельзя ничем тронуть. Нельзя расшевелить. Эти люди стояли неподвижно… серая покорная масса, – проговорил он хрипло. – И я подобно им стоял и смотрел, как Филипп насилует тебя. Но, клянусь могилой Маргарет, хотя я хранил молчание, твои несчастья не оставили меня безразличным.
– Возможно, толпа тоже сострадала Маргарет. Они просто боялись заговорить, – заметила она.
– Я молчал не из страха!
– Нет, – согласилась она, опуская руки. – Ради высшей цели.
Лайонел медленно обернулся.
– Я не стану оправдываться, Пиппа. Все твои обвинения справедливы.
Пиппа молча смотрела ему в лицо. Он отвечал ей ясным прямым взглядом. Потом вдруг сжал ее лицо ладонями и поцеловал, осторожно, нерешительно… будто вопрошая.
Пиппа стояла, как приросшая к месту, не сводя с него взгляда, пока его губы легко касались ее рта. Неужели есть что-то извращенное в потребности постоянно чувствовать его рядом, сознавать близость родного человека?
Ведь он тоже испытывает нечто подобное, она понимает это по тому, как большие ладони бережно гладят ее щеки.
Он повел ее к постели, дотронулся до грудей сквозь ткань сорочки. Какими они стали чувствительными!
Она не успела опомниться, как он распахнул ворот сорочки и стал целовать чуть набухшие холмики. Каждое его движение было робким… он будто боялся отказа. Но Пиппа провела руками по его волосам и, прижав к себе его голову, поцеловала в макушку. Уже откидываясь назад, она вцепилась в его плечи.
Позже он подвинулся, обнял ее, и она заснула, как усталый ребенок, положив голову ему на грудь.
Лайонел не спал. Сторожил свою вновь обретенную любовь, исполненный столь неукротимой жажды уберечь и защитить ее, что казалось, больше сон никогда не смежит его веки.
Глава 23
Малколм покинул гостиницу, едва небо на горизонте чуть посветлело. Несколько минут спустя сонный Джем запряг коней в экипаж и свернул на лондонскую дорогу. Мальчишка в кухне разворошил угли в очаге и подбросил дров: нужно спешить. Скоро зевающие хозяева спустятся вниз из своей каморки наверху, и не дай Бог попасть им под горячую руку.
Луиза, пролежавшая почти всю ночь с открытыми глазами рядом с Нелл, спавшей здоровым сном наработавшегося за день человека, гадала, как можно встать, не оскорбив правил приличия, если за занавесками на топчане лежит Робин.
Луиза перегнулась и отодвинула занавески. Нелл застонала и, открыв глаза, села.
– Господи помилуй! Миссус мне задаст! – ахнула она и, вскочив, одернула нижние юбки. – Сейчас прибегу, принесу горящих угольев!
С этими словами она исчезла. Робин встал, поправил камзол, потер бородку, которая, казалось, всего за одну ночь отросла и выглядела неопрятной и всклокоченной, и пошел к двери.
– Я буду в пивной, – промямлил он Луизе, высунувшей растрепанную, похожую на осеннюю маргаритку головку между занавесок.
Подождав, пока дверь закроется, Луиза соскользнула с кровати. Она была в сорочке и нижней юбке, и босые ноги, коснувшись пола, немедленно замерзли. Фижмы, корсаж и платье лежали там, где она с помощью Нелл сбросила их на сундук у изножья кровати. Но без служанки ей будет трудно одеться! Кстати, и Пиппе тоже. Придется им помочь друг другу.
Луиза завернулась в плащ и собрала предметы одежды в вышитую сумку, содержавшую все ее остальные вещи. Дон Аштон сказал, что прачечная находится за кухней.
Она нашла кухонную дверь. Зевающие слуги, топившие очаг и жарившие бекон, не обратили на нее внимания. Впрочем, как и она на них. Выйдя во двор кухни, она мигом определила прачечную по запаху мыла, сваренного на свином жиру, и щелока.
Девушка поднялась по шаткой лестнице и, уже успев постучать, сообразила, что дон Аштон делит комнату с Пиппой!
Ее стук прозвучал трубой архангела Гавриила.
– Кто там? – спросил дон Аштон, но теперь Луиза не могла отступить. Да и куда отступать, когда руки заняты шнуровкой, а ступеньки отчаянно скрипят?
– Это я, Луиза, – дрожащим голоском пролепетала она.
– Святые угодники!
Дверь распахнулась. На пороге стоял дон Аштон в шоссах и рубашке, с сапогами в руках. Рубашка была распахнута на груди, и Луиза как зачарованная уставилась на темную поросль волос. Какие у него твердые, маленькие, коричневые соски! Раньше она никогда не видела полуобнаженного мужчину!
Несколько мгновений Лайонел смотрел на нее, словно не узнавая, но тут же сообразил, что она глазеет на пего с открытым ртом, широко раскрыв аквамариновые глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103