— Я думала, ты уже никогда не вернешься к нам в Паводок. Что? Говори в это ухо, тем я вообще ничего не слышу. Годы со мной обошлись сурово.
— Я зашел повидать Шеннон. — Пи-Джей очень тщательно выговаривал слова, чтобы старая женщина могла читать по губам. — Она дома?
— Вот как! — Она хлопнула в ладоши и смахнула слезу со щеки. — Ты ее не забыл после стольких лет. Правду, стало быть, говорят, что у индейцев долгая память.
— Да. — Ему не хотелось вступать в долгие разговоры. — Так Шеннон дома?
— Она у себя, отдыхает. Но я думаю, она будет рада с тобой повидаться. Хотя сегодня она что-то не в настроении. Какая-то вся надутая. Как из церкви пришла — так и дуется. На обратном пути захвати мне таблетки, ладно? А то спина сильно болит. — Она притронулась к крестику у себя на груди. — Надеюсь, Господь уже скоро возьмет меня к себе. А то боли уже не проходят.
— Да, миссис Битс.
Она отвернулась и принялась бормотать себе под нос «Отче наш» на латыни.
Пи-Джей вошел в дом. Весь пол в коридоре завален каким-то мусором. На стене — картина. Юный Иисус поучает старейшин в Храме. Над камином — еще картина. Тайная Вечеря. А когда Пи-Джей повернулся в сторону кухни, он с удивлением обнаружил свою собственную работу. Набросок угольным карандашом. Портрет Шеннон, который он сделал еще тогда, в школе. Широкая открытая улыбка, челка лезет в глаза. Рисунок был в деревянной рамочке и висел над дверью в кухню. В доме было как-то сумрачно. Горела только одна керосиновая лампа. Пи-Джей припомнил, что у Битсов и раньше частенько отключали электричество.
— Шеннон? — позвал он, а потом вспомнил, где ее комната. Справа от камина. Двери нет, только занавеска из бусинок. Зеленых бусинок. В комнате не было света, поэтому Пи-Джей прихватил с собой керосиновую лампу.
Занавески на окне были плотно задернуты. Пи-Джей поставил лампу на тумбочку у кровати. Оранжевое пламя плясало и дергалось. Шеннон лежала в кровати. Голая. Наполовину прикрытая пестрым лоскутным одеялом.
— Шеннон? Шеннон, с тобой все нормально?
И вдруг он понял, что все бесполезно. Ее сон был сном несмерти. Он это видел. Она не дышала. В комнате пахло гнилью и разложением. Он присел на кровать рядом с ней. Ему не было страшно. Пока еще — нет. Был еще день. Она не проснется до сумерек.
Он прикоснулся к ее щеке. К ее губам. В уголках ее рта запеклась кровь. Интересно, подумал он, а почему она до сих пор не убила мать? Но потом вспомнил крестик на шее у Мамы Битс. На комоде стояло большое распятие. Оно было закрыто шерстяным платком, но край перекладины и рука, прибитая гвоздем, торчали из-под серой ткани.
Да, она стала вампиром. Все признаки налицо. То, как она неподвижно лежит. Кровь — и не только у нее на губах, но и под ногтями, на кончиках пальцев. Закрытое распятие. Задернутые занавески.
«Мне придется ее убить», — подумал он.
Он вспомнил тот день, когда он был в этой комнате в последний раз. Все именно здесь и случилось, да? Или на заднем сиденье «мустанга» Эрба Филпотта? Господи, он уже и не помнит. Кажется, он забрался в окно. Да, Мамы Битс не было в городе — она уехала играть в бинго в Оксвиль. Он не был готов к тому, что случилось. И она тоже была не готова. Хорошо еще, что она не забеременела. Он вспомнил: она просто лежала тут, на кровати, и почти не шевелилась, а комнату освещал только свет полной луны, отраженный от снега за окном. Он чего только не делал, чтобы ее возбудить, ласкал, целовал, облизывал где только можно, но гормоны все-таки взяли свое, и он засунул в нее свой член, хотя у нее там все было сухо, и принялся двигать тазом, очень надеясь, что он не делает ей больно, а потом он взглянул на ее лицо и увидел, что из ее крепко зажмуренных глаз текут слезы, и сразу же кончил — слишком рано, — вытащил из нее свою штуку — слишком поспешно — и увидел кровь, серебристо-черную в лунном свете.
— Прости, — прошептал он и сел, свесив ноги с кровати. Сгорбился, глядя в пол. И тогда она протянула руку и легонько коснулась его бедра.
— Все хорошо. Я сама хотела. А то достало уже вечно слушать про грех и не знать, что это такое. Какой он на вкус. — Потом она положила голову ему на колени и попробовала его грех на вкус. Медленно, очень медленно провела языком по его головке и взяла в рот. Она ничего не умела. Пару раз она больно его прикусила, и он ей сказал, чтобы она втянула губы — чтобы не царапать его зубами. А потом все стало просто замечательно — он себя чувствовал властелином мира, а не каким-то изгоем, сиротой-полукровкой из сгоревшего города, с которым никто даже не разговаривает в школе...
Или все-таки это случилось на заднем сиденье «мустанга»?
Вот бы спросить — но теперь у нее не спросишь. Многое стерлось из памяти. Словно все это было не с ним, а с кем-то другим...
Мне придется тебя убить.
Он огляделся в поисках чего-нибудь острого, что можно использовать вместо кола. Не нашел ничего подходящего, кроме разве что распятия. Встал, подошел к комоду и снял с распятия платок. Совершенно не острое. Но, может быть, все же получится пробить грудную клетку и достать до сердца. Надо только найти что-то тяжелое, чтобы ударить сверху. Пи-Джей вышел в гостиную. Может быть, где-то найдется ящик с инструментами. На диване в гостиной сидела миссис Битс.
— У вас есть молоток, миссис Битс? — спросил он и добавил про себя: Чтобы отправить вашу дочь в мир иной.
— Посмотри на кухне, — сказала она. — И принеси мне стакан воды, чтобы запить таблетки. Пришлось самой за ними идти. И не возись там весь день, избавляясь от Шеннон.
Это что, оговорка по Фрейду? — подумал он. Или она все знает? Может быть, Шеннон вернулась домой перед рассветом и попыталась напасть на мать, но ее отпугнул крестик на шее? Он пошел на кухню, налил миссис Битс стакан воды — холодильник не работал, так что холодной воды не было — и заметил в раковине головки чеснока. Он вернулся в гостиную и отдал стакан миссис Битс. Молоток он нашел на разделочном столике.
— А теперь будь хорошим мальчиком, — сказала она. — Я никому ничего не скажу.
Да. Теперь Пи-Джей уже не сомневался, что она знает о том, что произошло с ее дочерью.
— А если про нее будут спрашивать? — сказал он. — Из отеля придут: почему она не на работе?
— Сожгу дом, — сказала она. — Они не любят огня. Мне бабушка говорила. — Она перекрестилась, потом достала из-за пазухи пластмассовые четки и принялась начитывать «Радуйся, Мария».
Он вернулся в комнату Шеннон. Взял распятие и вбил его, головой вперед, в грудь своей бывшей подруги.
На первом ударе она открыла глаза.
И сразу расплакалась. Как в тот раз, когда они занимались любовью. Она заговорила с ним. Ее голос совсем не изменился со школы. Это был голос девочки, которой только еще предстояло вкусить греха.
— Пи-Джей, почему ты залез в окно, как вор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Я зашел повидать Шеннон. — Пи-Джей очень тщательно выговаривал слова, чтобы старая женщина могла читать по губам. — Она дома?
— Вот как! — Она хлопнула в ладоши и смахнула слезу со щеки. — Ты ее не забыл после стольких лет. Правду, стало быть, говорят, что у индейцев долгая память.
— Да. — Ему не хотелось вступать в долгие разговоры. — Так Шеннон дома?
— Она у себя, отдыхает. Но я думаю, она будет рада с тобой повидаться. Хотя сегодня она что-то не в настроении. Какая-то вся надутая. Как из церкви пришла — так и дуется. На обратном пути захвати мне таблетки, ладно? А то спина сильно болит. — Она притронулась к крестику у себя на груди. — Надеюсь, Господь уже скоро возьмет меня к себе. А то боли уже не проходят.
— Да, миссис Битс.
Она отвернулась и принялась бормотать себе под нос «Отче наш» на латыни.
Пи-Джей вошел в дом. Весь пол в коридоре завален каким-то мусором. На стене — картина. Юный Иисус поучает старейшин в Храме. Над камином — еще картина. Тайная Вечеря. А когда Пи-Джей повернулся в сторону кухни, он с удивлением обнаружил свою собственную работу. Набросок угольным карандашом. Портрет Шеннон, который он сделал еще тогда, в школе. Широкая открытая улыбка, челка лезет в глаза. Рисунок был в деревянной рамочке и висел над дверью в кухню. В доме было как-то сумрачно. Горела только одна керосиновая лампа. Пи-Джей припомнил, что у Битсов и раньше частенько отключали электричество.
— Шеннон? — позвал он, а потом вспомнил, где ее комната. Справа от камина. Двери нет, только занавеска из бусинок. Зеленых бусинок. В комнате не было света, поэтому Пи-Джей прихватил с собой керосиновую лампу.
Занавески на окне были плотно задернуты. Пи-Джей поставил лампу на тумбочку у кровати. Оранжевое пламя плясало и дергалось. Шеннон лежала в кровати. Голая. Наполовину прикрытая пестрым лоскутным одеялом.
— Шеннон? Шеннон, с тобой все нормально?
И вдруг он понял, что все бесполезно. Ее сон был сном несмерти. Он это видел. Она не дышала. В комнате пахло гнилью и разложением. Он присел на кровать рядом с ней. Ему не было страшно. Пока еще — нет. Был еще день. Она не проснется до сумерек.
Он прикоснулся к ее щеке. К ее губам. В уголках ее рта запеклась кровь. Интересно, подумал он, а почему она до сих пор не убила мать? Но потом вспомнил крестик на шее у Мамы Битс. На комоде стояло большое распятие. Оно было закрыто шерстяным платком, но край перекладины и рука, прибитая гвоздем, торчали из-под серой ткани.
Да, она стала вампиром. Все признаки налицо. То, как она неподвижно лежит. Кровь — и не только у нее на губах, но и под ногтями, на кончиках пальцев. Закрытое распятие. Задернутые занавески.
«Мне придется ее убить», — подумал он.
Он вспомнил тот день, когда он был в этой комнате в последний раз. Все именно здесь и случилось, да? Или на заднем сиденье «мустанга» Эрба Филпотта? Господи, он уже и не помнит. Кажется, он забрался в окно. Да, Мамы Битс не было в городе — она уехала играть в бинго в Оксвиль. Он не был готов к тому, что случилось. И она тоже была не готова. Хорошо еще, что она не забеременела. Он вспомнил: она просто лежала тут, на кровати, и почти не шевелилась, а комнату освещал только свет полной луны, отраженный от снега за окном. Он чего только не делал, чтобы ее возбудить, ласкал, целовал, облизывал где только можно, но гормоны все-таки взяли свое, и он засунул в нее свой член, хотя у нее там все было сухо, и принялся двигать тазом, очень надеясь, что он не делает ей больно, а потом он взглянул на ее лицо и увидел, что из ее крепко зажмуренных глаз текут слезы, и сразу же кончил — слишком рано, — вытащил из нее свою штуку — слишком поспешно — и увидел кровь, серебристо-черную в лунном свете.
— Прости, — прошептал он и сел, свесив ноги с кровати. Сгорбился, глядя в пол. И тогда она протянула руку и легонько коснулась его бедра.
— Все хорошо. Я сама хотела. А то достало уже вечно слушать про грех и не знать, что это такое. Какой он на вкус. — Потом она положила голову ему на колени и попробовала его грех на вкус. Медленно, очень медленно провела языком по его головке и взяла в рот. Она ничего не умела. Пару раз она больно его прикусила, и он ей сказал, чтобы она втянула губы — чтобы не царапать его зубами. А потом все стало просто замечательно — он себя чувствовал властелином мира, а не каким-то изгоем, сиротой-полукровкой из сгоревшего города, с которым никто даже не разговаривает в школе...
Или все-таки это случилось на заднем сиденье «мустанга»?
Вот бы спросить — но теперь у нее не спросишь. Многое стерлось из памяти. Словно все это было не с ним, а с кем-то другим...
Мне придется тебя убить.
Он огляделся в поисках чего-нибудь острого, что можно использовать вместо кола. Не нашел ничего подходящего, кроме разве что распятия. Встал, подошел к комоду и снял с распятия платок. Совершенно не острое. Но, может быть, все же получится пробить грудную клетку и достать до сердца. Надо только найти что-то тяжелое, чтобы ударить сверху. Пи-Джей вышел в гостиную. Может быть, где-то найдется ящик с инструментами. На диване в гостиной сидела миссис Битс.
— У вас есть молоток, миссис Битс? — спросил он и добавил про себя: Чтобы отправить вашу дочь в мир иной.
— Посмотри на кухне, — сказала она. — И принеси мне стакан воды, чтобы запить таблетки. Пришлось самой за ними идти. И не возись там весь день, избавляясь от Шеннон.
Это что, оговорка по Фрейду? — подумал он. Или она все знает? Может быть, Шеннон вернулась домой перед рассветом и попыталась напасть на мать, но ее отпугнул крестик на шее? Он пошел на кухню, налил миссис Битс стакан воды — холодильник не работал, так что холодной воды не было — и заметил в раковине головки чеснока. Он вернулся в гостиную и отдал стакан миссис Битс. Молоток он нашел на разделочном столике.
— А теперь будь хорошим мальчиком, — сказала она. — Я никому ничего не скажу.
Да. Теперь Пи-Джей уже не сомневался, что она знает о том, что произошло с ее дочерью.
— А если про нее будут спрашивать? — сказал он. — Из отеля придут: почему она не на работе?
— Сожгу дом, — сказала она. — Они не любят огня. Мне бабушка говорила. — Она перекрестилась, потом достала из-за пазухи пластмассовые четки и принялась начитывать «Радуйся, Мария».
Он вернулся в комнату Шеннон. Взял распятие и вбил его, головой вперед, в грудь своей бывшей подруги.
На первом ударе она открыла глаза.
И сразу расплакалась. Как в тот раз, когда они занимались любовью. Она заговорила с ним. Ее голос совсем не изменился со школы. Это был голос девочки, которой только еще предстояло вкусить греха.
— Пи-Джей, почему ты залез в окно, как вор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116