Он не знал, что ответить Шеннон, поэтому он лишь улыбнулся и сказал:
— Пойду я, пожалуй, в номер.
Он ушел, а она осталась — сидела, с восхищением глядя на зеркальные стены. Чего-то ждала. Если бы она только знала, какой ад таится за этим зеркалом.
Если бы она знала, что она уже умерла.
* * *
• колдуны •
В номере отеля. Симона сидела, Дамиан ходил из угла в угол, а коробка с головой бывшего принца лежала на кровати.
— И чего ты хочешь добиться с помощью этого... этого существа, Симона? — причитал Дамиан. — Оно нечестивое... богомерзкое... и оно воняет. — Он снова побрызгал в комнате освежителем воздуха. Аэрозольное облачко повисло в воздухе, и его душный запах не смог разогнать даже кондиционер. Вид у него идиотский, подумала Симона. Он был из тех людей, которые реальны только на телеэкране. В реальном мире он был лишь пустой оболочкой. Симона умела чувствовать души мертвых — они роились вокруг и вопили в отчаянии, что их отделили от тел, источников жизни... но в этом живом человеке не чувствовалось души. В нем вообще ничего не чувствовалось. То есть, конечно, усмехнулась она про себя, можно сказать, что он давно потерял свою душу... запродал ее дьяволу, если кому-то захочется употребить эту затертую метафору.
— Ну, если это тебе поможет... — Она подхватила коробку и запихнула ее подальше в шкаф. Потом принялась раздеваться, ни капельки не стесняясь Дамиана.
— Ты что делаешь, Симона?
Только вопли и рев. Шум без драки.
— Буду тебя сношать, Дамиан.
— Мы так не договаривались, — воспротивился Дамиан. — Ты, конечно же, женщина... да... но не молоденькая хорошенькая секретарша, которая так и напрашивается на то, чтобы ее отымели. На самом деле ты уже не в том возрасте, прости, конечно... и если тебя возбуждают призывы чудовищ, жрущих дерьмо, то меня как-то нет.
— Слушай, заткнись. Сказать по правде, ты сам уже далеко не молодой свежий цыпленочек. Воистину сексуальный скандал! Но это не любовь, Дамиан. Это ебля. По правилам в этом соитии не должно быть никаких нежных чувств. И это все не для нашего удовольствия, а для закрепления магических уз. Так положено.
— Ага, — сказал Дамиан Питерс. — Так положено.
Симона улыбнулась. Из шкафа доносился приглушенный стук — это плененный дух не оставлял тщетных попыток вырваться на свободу.
— Да, — сказала Симона. — Нам нужно закутаться в темную магию. В соитие без любви. В отчаяние.
Позднее, дергаясь в объятиях проповедника, Симона решила, что в его натужных попытках изобразить страстные телодвижения было даже что-то трогательное. Интересно, он выказывал то же «рвение», когда соблазнял тех трех красоток, если верить CNN, на необузданной вечеринке в особняке одного сенатора из Атланты, куда его пригласили в качестве «свадебного генерала». Или в тот раз, когда он заплатил двум школьницам, чтобы они устроили для него показательную мастурбацию в люксе отеля «Милуоки Редженси». Симона решила, что слухи о его подвигах были сильно преувеличены. Ей было очень непросто сосредоточиться на Дамиане. Она ни капельки не сомневалась, что в его словаре нет даже такого слова — куннилингус. И тем не менее это было необходимо для закрепления магических чар.
Ей нужно, чтобы он спустил в нее свое семя — чтобы оно пролилось на аксолотля, которого она заранее засунула себе во влагалище. Семя жизни, чтобы согреть огненное существо, холодное, как смерть. Смерть внутри женского чрева — колыбели рождения новой жизни. Маленькая трагедия, что разыгрывалась у нее внутри, — самый сильный вид симпатической магии. Провоцируя путаницу между стихийными элементами, Симона тем самым симулировала хаос, который она собиралась выпустить на свободу. Это в теории. А на практике... она колыхалась, она волновалась, как море. Я — океан. Я — весь мир. Вспаши меня и засей. И собери урожай. Она тихонько шептала слова силы, обращенные к богу Шанго:
Оба косо
Онибанте ово йинвиннин
— Что ты такое там шепчешь, женщина?
Какой же он нудный, этот мужчина. Что вообще значат мужчины? Изначально, еще со времен неолита, миром правили женщины — все изменилось лишь несколько тысячелетий назад, когда в мире возникли агрессия и хаос, которые мужчины в своей высокомерной заносчивости обозвали цивилизацией.
Цивилизация!
Цивилизация породила Дамиана Питерса и низвела женщин, владеющих силой, до положения рабынь. Цивилизация украла у мира магию и низвергла богов в темноту. И теперь сильные женщины вроде самой Симоны вынуждены прозябать в тени — в мире мужчин. Но даже из тени возможно править. Наблюдая за этим жалким мужчинкой, который возился на ней и стонал в тусклой пародии на крутое порно, Симона Арлета подумала: все-таки хорошо, что я женщина.
* * *
• память: 119 н.э. •
Наружу из клетки пепла и камня...
Темно. Он знает лишь темноту. Ночь — хорошая. Добрая. Ночь — это мама, которая утоляет голод.
Помпеи: теперь здесь нет ничего. Ему не хочется вспоминать ночь огня, но пламя облизывает края памяти, и он чувствует жар, видит, как кровь брызжет брызжет брызжет кипит на горячих камнях. Когда-то я был живым. Я служил Сивилле. И они с Магом превратили меня в того, кто я теперь.
Город умер. Под коркой застывшей лавы звучит беззвучная музыка — песня мертвых. Они все похоронены здесь. Даже Сивилла с Магом, ибо они выкупили у бессмертия возможность умереть — выкупили ценой его девственной мужественности, вырванной у него насильно, когда с неба лилась раскаленная сера. Они выкупили свою смерть и прокляли его своим бессмертием. Насильно всучили ему дар ночи.
Вечной ночи. Вечного одиночества.
Восставший из пепла и камня, он уже больше не человек. Даже собственное тело кажется ему текучим и зыбким. Иногда, когда он крадется по кромке леса вдоль дороги к Неаполю, он превращается в лесного зверя — в волка, может быть, или пантеру. Сейчас разгар лета, и ночь коротка. Он уже чувствует приближение дня — приближение пагубного света, — хотя небо еще черно, и звезды искрятся в туманной дымке. Он бежит. Перепрыгивает коряги. Лапы ударяются о мостовую. Его мучает голод. Он не чувствует ничего — только голод. Другие чувства еще не проснулись. Не родились. Есть только голод — всепоглощающий, запредельный. Он еще даже не знает, чем утолить этот голод. Он просто бежит вперед.
Везувий у него за спиной еще дымится. В воздухе пахнет серой. Он бежит.
Впереди уже показался Неаполь. Теперь в воздухе пахнет солью. В воздухе пахнет потом, человеческими страданиями, пролитым семенем, кровью. Он помнит город, но смутно. За двенадцать лет человеческой жизни он почти ничего не видел; одиннадцать из этих двенадцати лет он жил в пещере Сивиллы Куманской — старухи в стеклянной бутылке, подвешенной к потолку, — она вдыхала пары мира мертвых и изрекала невразумительные пророчества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116