Лето уже на подходе. Все самое интересное началось через пару недель после Дня поминовения. В город приехал цирк.
Ну, то есть цирк — не в буквальном смысле, а кое-что даже покруче. Съемочная группа из Голливуда, которая будет снимать тут в окрестностях фильм про Тимми Валентайна. Кое-кто из команды приехал пораньше — они жили здесь всю весну. Готовили съемочную площадку, мотались в Узел — выбирали натуру. Но, разумеется, самое интересное началось, когда приехали актеры. Весь апрель и май Шеннон с подругами только об этом и говорили.
Она устроила так, чтобы дежурить в тот день, когда приедет этот Эйнджел Тодд. Загодя обвела этот день в календарике, договорилась поменяться сменами с Верной Холбейн, раздражительной старушенцией, и утром встала на час пораньше, чтобы сделать прическу и макияж. Все это заметили и стали ее поддразнивать. Но она не обращала внимания.
Только Эйнджел не приехал. И никто вообще не приехал. То есть кто-то, конечно, приехал. Главный оператор влетел, как шторм, задымил весь вестибюль своими вонючими сигаретами. Потом еще — помощник режиссера. Такой весь из себя деловой, с блокнотом. Какие-то еще люди из съемочной группы. Они все суетились, носились туда-сюда... и Шеннон скоро поняла, что их работа мало чем отличалась от ее собственной: обзывается вроде солидно, а в сущности — те же мальчики-девочки на побегушках.
Такого переполоха в Паводке не было уже давно — с тех пор как сгорел Узел. Шеннон тогда была совсем маленькой. И папа был жив.
Ей нравилась эта шумная суета. Интересно, оно так всегда — там, откуда приехали эти люди? Они были совсем не похожи на нормальных людей — разговаривали по-чудному, одевались вообще непонятно как, и образ мыслей у них был какой-то вообще не такой. Они задавали совершенно не те вопросы, которые нормальные люди задают дежурной, когда въезжают в гостиницу. Например, где тут можно вкусно покушать в два часа ночи. Или где тут гей-бар. (Причем спрашивали с таким видом, как будто хотели узнать дорогу к ближайшей церкви.) Где тут найти более или менее пристойный снег. Ответ на последний вопрос был, казалось бы, очевидным, и Шеннон только потом сообразила, что имеется в виду снег в виде белого порошочка, расфасованного по таким маленьким пакетикам. Между собой они разговаривали об очистке кишечника, половой жизни карликовых песчанок и других странных и извращенных вещах, о которых Шеннон даже задумываться не хотелось. Она даже не сомневалась, что все они — закоренелые грешники. И то, о чем они говорят, — это смертный грех. Она и не думала, что есть столько всяких грехов, о которых она даже не слышала. Наверняка эти люди — все, как один — будут гореть в аду, как говорит Дамиан Питерс в своем ежедневном «Часе небесной любви». Господи, слышала бы их мама...
Но зато они спокойно платили доллар за порцию воздушной кукурузы (дирекция подняла цены во всех автоматах за неделю до того, как должно было начаться основное заселение) и давали хорошие чаевые. Режиссер, мистер Бэр, дал ей десятку только за то, что она вызвала коридорного, чтобы забрать его багаж. Такой поистаскавшийся мужичина несвежего вида, в темных очках, волосы торчат во все стороны, а в ухе — серьга-висюлька в виде мужского члена. С виду — панк панком, сразу вот так и не скажешь, что он — известный кинорежиссер, пока не увидишь его кредитную карточку, золотой «Ролекс» и бумажник, набитый сотнями. Господи, у нее глаза на лоб полезли, когда она это увидела.
Она осталась работать в ночную смену — сама напросилась, — потому что ей сказали, что актеры должны приехать в два часа ночи. В час в вестибюле было по-прежнему полно народу. Они любят ночь, эти люди — они как вампиры. Менеджер поставил на уши всю кухню. Съели все подчистую. Потому что ближайшее место, где можно было поесть в такой поздний час, — это «Денни» в соседнем городе или на круглосуточной автозаправке в сорока пяти милях по шоссе.
В половине второго им позвонили и сообщили, что актеры приедут только завтра, ближе к вечеру. Забронированные номера пусть остаются. Все равно за все заплачено вперед.
Шеннон не сумела скрыть своего огорчения. Она уже всем подругам похвасталась, что будет дежурить, когда приедут кинозвезды, так что она их увидит воочию и, может быть, даже добудет автографы, хотя бы в качестве росписи на квитанции кредиток. Она положила трубку — она сама отвечала на телефон, потому что в ночную смену они работали по одному — и принялась разбирать регистрационные карты на бронь. У них в гостинице даже компьютера не было. И банкомата — тоже. Господи Боже, какие они все же дремучие, прямо перед людьми стыдно.
Шеннон откинулась в кресле. Сковырнула ногтем кусочек растрескавшейся виниловой обивки и осушила полчашки кофе одним глотком. И чего, спрашивается, она так рвалась остаться в ночную смену? Мало того, что такое расстройство — так еще и тоска зеленая.
Часам к трем ночи вестибюль наконец опустел. Шеннон вдруг поняла, что она — совершенно одна. Она подняла глаза и увидела дюжину своих отражений в зеркальной обшивке на стенах. Она невольно прищурилась — свет показался ей слишком ярким. Кофе давно остыл, но она не могла сейчас сходить за новым — нельзя оставлять вестибюль без присмотра. Весь остальной персонал, занятый в ночную смену, собрался в «диспетчерской» — они там меняли пластинки в музыкальном автомате. По распоряжению старшего менеджера, которому почему-то вдруг стукнуло в голову, что все время, пока будут проходить съемки, в баре должны звучать исключительно записи Тимми Валентайна, всех его старых альбомов. Человек, который обычно настраивал автомат, жил в трех часах быстрой езды на машине. Ехать за ним никому не хотелось, поэтому они решили попробовать поменять записи самостоятельно. Как оказалось, это было не так уж и просто. В общем, все, кроме Шеннон, колдовали над автоматом, так что за стойкой она осталась одна. В вестибюле воцарилась какая-то жутковатая тишина. Шеннон стало не по себе. Так неуютно в этом безжалостном ярком свете — как будто ты у всех на виду, открытый и уязвимый. Она допила свой кофе. Холодный и кислый, он совсем не бодрил.
— Шеннон.
Она, наверное, задремала. Чья-то рука на стойке, легонько касается ее руки... грубая рука, шершавая. Она моргнула и увидела тонкие бледные пальцы с обгрызенными ногтями.
— Шеннон Битс. Вот так встреча. Я и не думал, что мы когда-нибудь встретимся.
— Пи-Джей?
Да, это он. Стал выше ростом, но волосы те же — черные, длинные. Волосы индейца и лицо ирландца. Они никогда особенно не дружили, просто вместе учились в девятом классе. И какое-то время встречалась.
— Рад, что ты меня не забыла, Шеннон.
Как можно забыть человека, который лишил тебя девственности?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116