Меррик возникла передо мной в круге света, словно вышедшая на сцену актриса.
– Вот что мне досталось от твоей милой, – обратилась она к Луи, держа в руках небольшой сверток, обернутый бархатом. – Садись, прошу тебя. Позволь передать тебе в руки каждый из этих предметов. – Она снова заняла свое кресло рядом с торшером и положила бесценный сверток на колени.
Луи подчинился ей с готовностью школьника, восхищенного своим блестящим учителем. Он откинулся на спинку стула, готовый выполнить любое ее приказание.
Я любовался ее профилем, чувствуя, что душу мне наполняет одно-единственное чувство: самая настоящая примитивная ревность! Но, несмотря на переполнявшую меня любовь, в душе осталось место и для тревоги.
Что касается Луи, то я почти не сомневался, что Меррик его интересует ничуть не меньше вещей, принадлежавших когда-то Клодии.
– Вот четки. Зачем они ей понадобились? – спросила Меррик, извлекая из свертка нитку блестящих бусин. – Она ведь наверняка не молилась.
– Нет, они ей просто нравились чисто внешне, – ответил Луи, и во взгляде его, полном достоинства, читалась надежда, что Меррик все поймет. – Кажется, эти четки купил я и, скорее всего, даже не рассказал ей, для чего они предназначены. Учить чему-то Клодию было нелегко. Мы все время относились к ней как к ребенку, а ведь нам следовало знать, что внешность человека необъяснимым образом тесно связана с его характером.
– Каким образом? – поинтересовалась Меррик.
– Сама знаешь. – Луи скромно потупился. – Красивые сознают свою силу. И Клодия, очаровательное дитя, тоже сознавала свою силу, хотя относилась к ней пренебрежительно. – Луи замялся. Я видел, что он чувствует себя крайне неловко. – Мы суетились вокруг нее, безудержно баловали. Выглядела она лет на шесть или семь, не больше.
Огонь в его глазах на секунду потух, словно кто-то внутри щелкнул выключателем.
Меррик подалась вперед и снова взяла его за руку. Луи не сопротивлялся. Он лишь наклонил немного голову и приподнял руку, которую она держала, словно говоря: «Дай мне минуту».
– Ей нравились эти четки, – вскоре продолжил он. – Может быть, я и научил ее молиться. Не помню. Она любила иногда ходить со мной в собор. Ей нравилось слушать музыку во время вечерних служб. Клодия ценила все чувственное и красивое. И до конца сохраняла детский задор.
Меррик неохотно отпустила его руку.
– А что ты скажешь вот об этом? – спросила она, доставая небольшой дневник в белом кожаном переплете. – Давным-давно его нашли в тайнике квартиры на Рю-Рояль. Ты ведь не знал, что она вела дневник.
– Не знал, – подтвердил Луи. – Хорошо помню, что подарил ей эту тетрадь, но ни разу не видел, чтобы она делала в ней записи. То, что Клодия вела дневник, для меня полная неожиданность. Мне всегда казалось, что она предпочитает читать, а не писать. Она отлично разбиралась в поэзии. С легкостью запоминала стихи и часто цитировала то одно, то другое произведение. Сейчас я пытаюсь вспомнить ее любимых поэтов.
Луи уставился на дневник, словно боялся не только открыть его, но даже дотронуться. Можно было подумать, что дневник до сих пор принадлежит Клодии.
Меррик убрала тетрадь и достала куклу.
– Она никогда не любила кукол, – твердо заявил Луи. – Поначалу мы дарили ей много кукол, но, как выяснилось, это было ошибкой, и в конце концов ока просто запретила нам их покупать. Эта кукла не имеет никакого значения. Хотя, если меня не подводит память, ее нашли с дневником и четками. Не пойму, зачем она ее сохранила. Не пойму, зачем спрятала. Может быть, ей хотелось, чтобы в далеком будущем кто-то нашел эту куклу и погоревал о Клодии, ведь она сама была заперта в кукольное тельце. Может быть, ей хотелось, чтобы какая-то одинокая душа пролила за нее слезы. Да, должно быть, все так и было.
– Четки, кукла, дневник, – перечислила Меррик. – А ты знаешь, что записано в дневнике?
– Я знаю только ту запись, которую прочитала Джесс Ривз, а потом пересказала мне. В день рождения Лестат подарил Клодии куклу, которую она возненавидела. Клодия попыталась обидеть его, высмеяв, а он ответил ей строками из старой пьесы, которые я не могу забыть.
Луи склонил голову, но не поддался печали. Несмотря на всю боль, в глазах его не было слез, когда он процитировал:
В глазах мутится. – Ей закрой лицо! –
Да, молодою умерла она...
Воспоминание заставило меня поморщиться. Лестат проклял себя: произнося эти слова в присутствии Клодии, он сознательно навлекал на себя ее гнев, приносил себя в жертву. И Клодия это знала. Поэтому описала в дневнике весь инцидент: неудачный подарок Лестата, свою нелюбовь к игрушкам, злость на собственную ограниченность, а затем эти роковые строки.
Меррик немного помолчала, держа куклу на коленях, а потом вновь протянула Луи дневник.
– Здесь есть несколько записей, – сказала она. – Две из них пустяковые. Какую-то из записей я использую для обряда. Но среди них есть одна очень важная, и ты непременно должен ее прочесть, прежде чем мы продолжим.
Тем не менее Луи не спешил брать в руки дневник. Он смотрел на Меррик уважительно, как и раньше, но даже не сделал попытки дотронуться домаленькой белой тетради.
– Зачем мне ее читать? – спросил он Меррик.
– Луи, подумай, о чем ты меня просишь. Неужели ты не можешь найти в себе силы прочесть слова, написанные ее собственной рукой?
– Это было давно, Меррик, – сказал он. – Она спрятала дневник за много лет до смерти. Разве то, что мы сейчас делаем, не важнее? Возьми страницу, если она тебе нужна. Возьми любую страницу из дневника, используй как угодно. Для меня это не имеет значения. Только не проси, чтобы я прочел хоть слово.
– Нет, ты должен, – с удивительной нежностью произнесла Меррик. – Прошу тебя, прочти вслух последнюю запись. Мне и Дэвиду. Я знаю, что там написано, и ты должен знать, а Дэвид пришел, чтобы помочь нам обоим.
Он пристально посмотрел на Меррик сквозь тонкую пелену кровавых слез, навернувшихся на глаза, но потом он едва заметно кивнул и принял дневник из протянутой руки.
Он открыл тетрадь и уставился на запись. В отличие от смертных Луи не нуждался в свете, чтобы прочесть написанное.
– Вот видишь, – умоляюще произнесла Меррик, – ничего важного здесь нет. Клодия рассказывает только о том, как вы ходили вместе в театр. По ее словам, давали «Макбета», любимую пьесу Лестата.
Луи кивнул, перелистывая небольшие страницы.
– А вот еще одна пустяковая запись, – продолжала Меррик, словно указывая Луи путь сквозь огонь. – Здесь она рассказывает, что любит белые хризантемы и даже как-то раз купила несколько штук у древней старухи. Клодия называет их цветами для мертвых.
Мне опять показалось, что у Луи вот-вот сдадут нервы, но он сдержал слезы и снова перевернул несколько страниц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101