Я снял с нее кожаные сандалеты и поставил рядом с кроватью. Но это был всего лишь предлог, чтобы коснуться ее, а вовсе не жест благородства.
Затем, отойдя от кровати и изредка поглядывая на алтарь в гостиной, я стал искать ее сумку.
Она лежала на одном из стульев, раскрытая, и внутри виднелся пухлый конверт, надписанный рукой Эрона – ошибиться я не мог.
«Что ж, – решил я, – она ведь украла у меня платок и ручку. Завладела моей кровью, которая никогда не должна попасть в руки агентов Таламаски. Да, конечно, она это делала не для ордена, а исключительно ради своей цели, ради колдовства, но все равно, как ни суди, это была кража. А я-то целовал ее всю дорогу в машине!»
Поэтому у меня было полное право ознакомиться с содержимым конверта. К тому же она сама спрашивала, нужны ли мне эти бумаги, а значит, хотела мне их отдать. Ну так я их возьму.
Я тут же выхватил конверт, открыл его и, убедившись в том, что это записи Эрона обо мне и о том, что со мной приключилось, решил взять бумаги с собой. Что до остального содержимого сумки, то там лежал дневник Меррик, дневник, читать который у меня не было никакого права (скорее всего, она использовала сложнейший французский шифр), пистолет с перламутровой ручкой, бумажник, набитый деньгами, дорогая сигара с этикеткой «Монте Кристо» и маленький флакончик одеколона «Флоридская вода».
Сигара заставила меня призадуматься. Разумеется, она приготовила ее не для себя. Сигара предназначалась для маленького Папы Легбы. Она привезла с собой статуэтку, «Флоридскую воду» и сигару – значит, заранее готовилась к колдовству. Да, поведение Меррик вывело меня из равновесия, но разве мог я ей помешать?
Я вернулся в гостиную и, стараясь не смотреть на статуэтку, которая казалась живой, схватил с импровизированного алтаря свое вечное перо, нашел в среднем ящике богато украшенного французского письменного стола почтовую бумагу с логотипом гостиницы, сел и написал записку:
"Что ж, моя дорогая, тебе удалось произвести впечатление. Со времени нашей последней встречи ты научилась многим новым трюкам. Однако я требую объяснить, зачем тебе понадобилось колдовать.
Я забрал бумаги Эрона. А также свой носовой платок и вечное перо. Можешь оставаться в гостинице, сколько тебе заблагорассудится.
Дэвид".
Послание получилось коротким, но после всего пережитого меня не тянуло на многословие. А кроме того, во мне росло неприятное чувство, что Папа Легба сердито смотрит на меня со своего разоренного алтаря. В приступе раздражения я добавил постскриптум:
«Эту ручку мне подарил Эрон!»
Вот теперь было сказано все.
С тревожным чувством я вернулся к алтарю и обратился с приветствием и молитвой к духу статуи – к тому, кто открывал врата Царства Небесного, – сначала на португальском, а затем на латыни. «Позволь мне во всем разобраться, – молился я, – и не воспринимай как оскорбление мои поступки, ведь я стремлюсь только к знанию и не хочу выказать неуважение. Не сомневайся в том, что я признаю твою силу. Будь уверен в моей искренности».
После этого я обратился к своей памяти не только за фактами, но и за ощущениями и сказал духу, заключенному в статуе, что я предан богу по имени Ошала, создателю, объяснил, что по-своему всегда был верен этому божеству, хотя и не соблюдал всех мелочей, которые другие считают обязательными. И все же я любил этого бога, любил его истории, его личность, любил все, что мне было о нем известно.
В душе моей зародилось, однако, дурное предчувствие. Разве может пьющий кровь быть верен богу-создателю? Разве сам факт насыщения кровью не является грехом против Ошала? Я задумался, но не отступил. Точно так же, как и много-много лет назад в Рио-де-Жанейро, все мои чувства и помыслы были обращены к Ошала. Бог-создатель принадлежал мне, а я – ему.
– Защити нас от наших же поступков, – шептал я.
Затем, призвав остатки решимости, я задул свечу, приподнял статуэтку, забрал свой платок, осторожно поставил фигурку на место и со словами: «До свидания, Папа Легба» – собрался было покинуть номер.
Я уже повернулся спиной к алтарю и лицом к двери, ведущей в коридор, но не смог пошевелиться. Точнее, меня охватила уверенность, что шевелиться не следует.
Постепенно все мысли покинули меня. Сосредоточившись лишь на своих физических ощущениях, я бросил взгляд на дверь, ведущую в спальню.
Там стояла, держась за ручку двери, сморщенная старуха. Разумеется, это была Большая Нанэнн. Она смотрела на меня, слегка наклонив голову набок, шевеля безгубым ртом, словно шептала что-то себе или кому-то невидимому.
Я шумно вздохнул и уставился на нее в ответ. Это крошечное видение, маленькая старушонка, глядевшая прямо на меня, не проявляла никаких признаков слабости. На ней была ночная фланелевая рубаха в редкий цветочек, сплошь в пятнах кофе – а может быть, и засохшей крови. Мне начало казаться, что с каждой секундой ее образ приобретает все больше деталей, становится все реальнее.
Босые ноги, ногти на ногах цвета пожелтевшей кости. Седая шевелюра, теперь четко видная, словно на нее направили луч света. Я даже разглядел вены на ее висках и тыльной стороне безвольно висевшей руки.
Так обычно выглядят только очень глубокие старики. Ну и, конечно, возникшее передо мной видение в точности совпадало с тем, что я видел чуть раньше на подъездной аллее. И точно такой же Большая Нанэнн была в день своей смерти. В той же рубашке. И даже пятна на ткани были теми же.
Не в силах оторвать взгляд от призрака, не в состоянии даже пальцем пошевелить, я весь покрылся потом и смог лишь проговорить шепотом:
– Думаешь, я смогу причинить ей вред?
Видение оставалось прежним. Маленький рот продолжал шевелиться, но я слышал лишь едва уловимый шепот, какой разносится по церкви, когда какая-нибудь старуха читает молитвы, перебирая четки.
– Ты полагаешь, я задумал что-то недоброе? – задал я еще один вопрос.
Фигура исчезла. Она давно исчезла. Я разговаривал с пустотой.
Я резко обернулся и в отчаянии взглянул на статую святого. Обычная гипсовая скульптура, не более. Я всерьез подумывал, не разбить ли ее, но мой мозг никак не мог отделить подлинные желания от гипотетических.
И вдруг раздался оглушительный стук в дверь.
Во всяком случае, мне он показался оглушительным. Хотя, подозреваю, стучали не очень громко.
Я безмерно перепугался и, не думая уже ни о чем, резко распахнул дверь и гаркнул:
– Какого черта вам здесь нужно?
К моему изумлению, я увидел перед собой одного из служащих гостиницы, который, естественно, не мог и предположить, что происходило в номере, а потому безмерно удивился моей реакции.
– Ничего, сэр, прошу меня простить. – Речь его отличалась характерной для южан неторопливостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101