Изредка вздрагивал от икоты и не принимал участия в общем разговоре, вначале оживленном, но в разгаре пира все более терявшем свою напряженность и содержание. Речи становились невнятными, прерывались раскатами грубого хохота, кое-кто уже затягивал песню.
Жрец наклонился к царю, шевеля бесцветными губами. Палак в знак согласия кивнул головой и рассмеялся.
– Эй, кто там! Позовите шута Хрисогона! – хрипло крикнул он. – Пусть придет позабавит гостей!
– Позвать шута! – приказал Раданфир стражам.
Десятки проворных ног затопали в глубине гулких коридоров. Воины, слуги, рабы кинулись гурьбой искать шута, причем громко кричали, толкали друг друга, спотыкались и падали.
Шут стоял с Лайонаком возле царских конюшен и озабоченно говорил ему:
– Сегодня тебе не придется иметь беседу с царем! Палак пьян. Но завтра – обязательно! Переговори с Фарзоем, как говорил с Раданфиром. Молодой князь царю нравится, он поможет нам.
– Согласен, но Фарзой тоже пирует.
– Есть еще один человек, как я мог забыть!.. Вот кто поможет нам уговорить царя идти походом на Боспор!
Шут хлопнул себя по лбу, довольный своей догадкой.
– Кто же это?
– Царица!.. У меня родился небольшой план. Нам помогут Никия и Ирана!.. Тсс…
Подбежали запыхавшиеся воины.
– Давай, шут, спеши! Царь требует тебя в трапезную! Гостей забавлять.
– Что? – раскрыл рот изумленный Бунак. – Забавлять боспорцев?
– А то кого же! Иди скорей!
– Я же просил Раданфира не трогать меня сегодня!
Бунак посмотрел на Лайонака растерянным взглядом. Тот молчал, испытывая неприятное чувство, словно угадывая подвох, хотя не мог сказать, с чьей стороны.
– Идите, – сказал он воинам, – шут сейчас наденет скоморошью одежду и явится. А ты, Бунак, замажь лицо так, чтобы Саклей не узнал тебя.
На лице шута отразились печаль и внутреннее волнение, он стал похож на плачущего сатира. Смотря на его вывернутую нижнюю губу и комично вздернутые брови, воины не могли удержаться от смеха. Царский дурак даже в печали продолжал быть забавным. Лайонак и тот подумал на миг, что его друг гримасничает «на пробу» перед выходом к царским гостям. Но Бунак вздохнул тяжело и с душевной горечью произнес:
– Эта встреча с Саклеем тревожит меня. Недаром я вчера столкнулся на улице с черным теленком, а Никия видела во сне вшей.
– Пусть это тебя не беспокоит, ведь ты в свободной Скифии, и никто не позволит Саклею обидеть тебя.
– Я не боюсь. Но если Саклей узнает меня, я убью его кинжалом!
– Что ты, что ты!.. Не забывай, что ты обещал помочь мне в моем деле, а необдуманный поступок может все испортить!
– Наоборот, тогда Палак скорее поссорится с Перисадом. А это то, что нам надо. Не так ли?
– Боюсь, что нет. Тебя на месте заколют царские стражи, а потом и до меня доберутся!
– Хорошо, я понял тебя…
Вскоре дружный хохот донесся из зала. Шут прошелся колесом, насмешил всех своим пестрым костюмом, забавными ужимками и гримасами. Он старался не поворачиваться лицом к Саклею, но Тойлак с коварной усмешкой окликнул его и приказал поднять с пола упавший фиал. Жрец успел при этом, словно мимоходом, бросить Саклею:
– Посмотри, почтенный гость, насколько бесоподобен лик у нашего дурака! Другого такого нет нигде!
Саклей всмотрелся в лицо шута. Они встретились глазами, и оба вздрогнули одновременно.
– Лови, дурак! – крикнул царь, бросая Бунаку золотую монету.
Шут кинулся за наградой со всех ног, как полагалось в таких случаях, повернулся к Саклею рваным ухом.
– Он!.. – глухо молвил Саклей, сразу меняясь в лице.
Теперь ни его глаза, ни губы не точили мед и патоку. Что-то дикое мелькнуло в его взгляде, тонкие губы побелели и искривились, готовые раскрыться и отдать гневный приказ: «Взять его!»
– Что ты говоришь? – в пьяном благодушии спросил царь, поворачивая голову.
Боспорец сделал внутреннее усилие и попытался изобразить улыбку. Комкая костлявой рукой шитый рушник, он прохрипел в ответ:
– Смешной шут у тебя, великий царь, очень смешной!
– Что, разве у брата моего Перисада нет такого потешника?
– Такого? – в рассеянии повторил Саклей, ловя какую-то мысль. – Нет, такого нет!..
Шут исчез. Охмелевший царь хохотал ему вслед. Раданфир все видел и становился все более угрюмым.
– Не нравится мне старый боспорец, – шепнул он Фарзою, – хитер и коварен! С ним надо держать ухо востро!
Молодой князь слегка охмелел и смотрел на всех пирующих с еще неостывшим любопытством свежего человека. От него также не ускользнула манера посла держаться с особой льстивой мягкостью и настороженностью, его умеренность в пище и питье и та жадность, с которой он вслушивался в разговоры окружающих. Глядя на Бунака, он на миг из лисы превратился в волка. Фарзою показалось, что он даже выставил и тут же спрятал клыки. «Он остер и едок, как отравленная стрела», – подумал князь. Но не вполне понял замечание Раданфира о необходимости быть начеку. Для него было неясно, что может сделать боспорец здесь, среди скифов, чем он опасен.
– Он все вынюхивает что-то, – ответил он Раданфиру, – как гончая собака! Но ничего не учует, кроме мощи сколотской. Я немало встречался с такими греческими пронырами…
В конце пира царь одарил посла связкой дорогих мехов, привезенных с далекого севера, и десятком кобылиц. Угощал вином из самых дорогих чаш-черепов. На его лице появилось выражение хвастливой удали, желания поразить посольство чем-либо необыкновенным, чтобы потом рассказывали в Пантикапее о богатстве, власти и щедрости скифского царя. Раданфир встревожился, потянулся к царю, что-то шепнул на ухо, но Палак с пренебрежением, смеясь, отмахнулся от него.
На физиономии Саклея отразилось восхищение, когда царь вдруг махнул рукой и вскричал:
– Проси сам! Бери все, что тебе любо!..
Это был сколотский обычай – одаривать дорогого гостя той вещью, которая ему понравилась.
На стенах висели заморские ковры, дорогие чепраки, наборные узды, позлащенное оружие, сверкающее самоцветами. На полу было много дорогой посуды. Все это обвел Саклей своим хитрым взглядом, как бы выбирая, потом тихо захихикал.
– Велики твои богатства, царь сколотов, много у тебя золота, серебра, красивых вещей!.. От одного вида их голова кружится и страшно подумать о том, чтобы увезти из твоего дворца такую, скажем, чашу, как эта.
Саклей поднял в уровень с глазами золотую литую чашу с рубинами. Раданфир закусил губу. Чаша была стариннейшей фамильной драгоценностью скифских царей. Ее вынесли из тайника специально для того, чтобы показать послам, насколько еще богато сколотское царство, даже после минувшего поражения.
– Если она люба тебе, она твоя! – вскрикнул Палак с пьяной удалью.
Князья ахнули, несмотря на хмель, бродивший в их головах. Саклей покачал головой и бережно поставил чашу на ковер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202
Жрец наклонился к царю, шевеля бесцветными губами. Палак в знак согласия кивнул головой и рассмеялся.
– Эй, кто там! Позовите шута Хрисогона! – хрипло крикнул он. – Пусть придет позабавит гостей!
– Позвать шута! – приказал Раданфир стражам.
Десятки проворных ног затопали в глубине гулких коридоров. Воины, слуги, рабы кинулись гурьбой искать шута, причем громко кричали, толкали друг друга, спотыкались и падали.
Шут стоял с Лайонаком возле царских конюшен и озабоченно говорил ему:
– Сегодня тебе не придется иметь беседу с царем! Палак пьян. Но завтра – обязательно! Переговори с Фарзоем, как говорил с Раданфиром. Молодой князь царю нравится, он поможет нам.
– Согласен, но Фарзой тоже пирует.
– Есть еще один человек, как я мог забыть!.. Вот кто поможет нам уговорить царя идти походом на Боспор!
Шут хлопнул себя по лбу, довольный своей догадкой.
– Кто же это?
– Царица!.. У меня родился небольшой план. Нам помогут Никия и Ирана!.. Тсс…
Подбежали запыхавшиеся воины.
– Давай, шут, спеши! Царь требует тебя в трапезную! Гостей забавлять.
– Что? – раскрыл рот изумленный Бунак. – Забавлять боспорцев?
– А то кого же! Иди скорей!
– Я же просил Раданфира не трогать меня сегодня!
Бунак посмотрел на Лайонака растерянным взглядом. Тот молчал, испытывая неприятное чувство, словно угадывая подвох, хотя не мог сказать, с чьей стороны.
– Идите, – сказал он воинам, – шут сейчас наденет скоморошью одежду и явится. А ты, Бунак, замажь лицо так, чтобы Саклей не узнал тебя.
На лице шута отразились печаль и внутреннее волнение, он стал похож на плачущего сатира. Смотря на его вывернутую нижнюю губу и комично вздернутые брови, воины не могли удержаться от смеха. Царский дурак даже в печали продолжал быть забавным. Лайонак и тот подумал на миг, что его друг гримасничает «на пробу» перед выходом к царским гостям. Но Бунак вздохнул тяжело и с душевной горечью произнес:
– Эта встреча с Саклеем тревожит меня. Недаром я вчера столкнулся на улице с черным теленком, а Никия видела во сне вшей.
– Пусть это тебя не беспокоит, ведь ты в свободной Скифии, и никто не позволит Саклею обидеть тебя.
– Я не боюсь. Но если Саклей узнает меня, я убью его кинжалом!
– Что ты, что ты!.. Не забывай, что ты обещал помочь мне в моем деле, а необдуманный поступок может все испортить!
– Наоборот, тогда Палак скорее поссорится с Перисадом. А это то, что нам надо. Не так ли?
– Боюсь, что нет. Тебя на месте заколют царские стражи, а потом и до меня доберутся!
– Хорошо, я понял тебя…
Вскоре дружный хохот донесся из зала. Шут прошелся колесом, насмешил всех своим пестрым костюмом, забавными ужимками и гримасами. Он старался не поворачиваться лицом к Саклею, но Тойлак с коварной усмешкой окликнул его и приказал поднять с пола упавший фиал. Жрец успел при этом, словно мимоходом, бросить Саклею:
– Посмотри, почтенный гость, насколько бесоподобен лик у нашего дурака! Другого такого нет нигде!
Саклей всмотрелся в лицо шута. Они встретились глазами, и оба вздрогнули одновременно.
– Лови, дурак! – крикнул царь, бросая Бунаку золотую монету.
Шут кинулся за наградой со всех ног, как полагалось в таких случаях, повернулся к Саклею рваным ухом.
– Он!.. – глухо молвил Саклей, сразу меняясь в лице.
Теперь ни его глаза, ни губы не точили мед и патоку. Что-то дикое мелькнуло в его взгляде, тонкие губы побелели и искривились, готовые раскрыться и отдать гневный приказ: «Взять его!»
– Что ты говоришь? – в пьяном благодушии спросил царь, поворачивая голову.
Боспорец сделал внутреннее усилие и попытался изобразить улыбку. Комкая костлявой рукой шитый рушник, он прохрипел в ответ:
– Смешной шут у тебя, великий царь, очень смешной!
– Что, разве у брата моего Перисада нет такого потешника?
– Такого? – в рассеянии повторил Саклей, ловя какую-то мысль. – Нет, такого нет!..
Шут исчез. Охмелевший царь хохотал ему вслед. Раданфир все видел и становился все более угрюмым.
– Не нравится мне старый боспорец, – шепнул он Фарзою, – хитер и коварен! С ним надо держать ухо востро!
Молодой князь слегка охмелел и смотрел на всех пирующих с еще неостывшим любопытством свежего человека. От него также не ускользнула манера посла держаться с особой льстивой мягкостью и настороженностью, его умеренность в пище и питье и та жадность, с которой он вслушивался в разговоры окружающих. Глядя на Бунака, он на миг из лисы превратился в волка. Фарзою показалось, что он даже выставил и тут же спрятал клыки. «Он остер и едок, как отравленная стрела», – подумал князь. Но не вполне понял замечание Раданфира о необходимости быть начеку. Для него было неясно, что может сделать боспорец здесь, среди скифов, чем он опасен.
– Он все вынюхивает что-то, – ответил он Раданфиру, – как гончая собака! Но ничего не учует, кроме мощи сколотской. Я немало встречался с такими греческими пронырами…
В конце пира царь одарил посла связкой дорогих мехов, привезенных с далекого севера, и десятком кобылиц. Угощал вином из самых дорогих чаш-черепов. На его лице появилось выражение хвастливой удали, желания поразить посольство чем-либо необыкновенным, чтобы потом рассказывали в Пантикапее о богатстве, власти и щедрости скифского царя. Раданфир встревожился, потянулся к царю, что-то шепнул на ухо, но Палак с пренебрежением, смеясь, отмахнулся от него.
На физиономии Саклея отразилось восхищение, когда царь вдруг махнул рукой и вскричал:
– Проси сам! Бери все, что тебе любо!..
Это был сколотский обычай – одаривать дорогого гостя той вещью, которая ему понравилась.
На стенах висели заморские ковры, дорогие чепраки, наборные узды, позлащенное оружие, сверкающее самоцветами. На полу было много дорогой посуды. Все это обвел Саклей своим хитрым взглядом, как бы выбирая, потом тихо захихикал.
– Велики твои богатства, царь сколотов, много у тебя золота, серебра, красивых вещей!.. От одного вида их голова кружится и страшно подумать о том, чтобы увезти из твоего дворца такую, скажем, чашу, как эта.
Саклей поднял в уровень с глазами золотую литую чашу с рубинами. Раданфир закусил губу. Чаша была стариннейшей фамильной драгоценностью скифских царей. Ее вынесли из тайника специально для того, чтобы показать послам, насколько еще богато сколотское царство, даже после минувшего поражения.
– Если она люба тебе, она твоя! – вскрикнул Палак с пьяной удалью.
Князья ахнули, несмотря на хмель, бродивший в их головах. Саклей покачал головой и бережно поставил чашу на ковер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202