Ему даже казалось, что где-то в глубине души эта женщина таит уже вспыхнувший огонь, но сознательно не дает ему прорваться наружу. Эта догадка окрепла в нем после того, как в конце пира Табана налила всем чары в последний раз, подошла к нему и сказала:
– Выпей и по обычаю нашему поблагодари хозяйку за угощение поцелуем.
Охмелевший Фарзой поцеловал княгиню в губы и почувствовал, что она вздрогнула.
На обратном пути после долгого молчания Марсак, служивший князю на пире, заметил:
– Любят тебя боги, князь, и открывают перед тобою дорогу славы!.. Агары уважают тебя, и ты у них в большом почете. Но всех больше расположена к тебе сама княгиня.
Фарзой, не найдя что ответить приметливому дядьке, хлестнул коня плетью и поскакал вперед, полный необычных чувств и мыслей.
2
Жестокий Дуланак выполнил царское повеление, сурово наказал жителей Оргокен за бунт и измену во время осады Херсонеса.
Ему помогал тонкоголосый князь Напак с братьями, исполненными ненависти к оргокенской общине за ее непреклонность и вольнолюбие.
Пьяная челядь Напака и свирепые дружинники Дуланака врывались в дома, грабили пожитки поселян и поджигали все, что могло гореть.
Всех бежавших из-под Херсонеса – а их набралось свыше ста человек – вывели на площадь, привязали к кольям и били нагайками.
Малейшее сопротивление каралось смертью.
– Будете знать, как бунтовать против царя! – неистовствовали дружинники.
– Теперь поклонитесь своему князю Напаку, если раньше не хотели! – вторили им дворовые «младшего князя».
Напак вручил двум подручным Дуланака по кошельку с серебряными монетами.
– Это вам, – сказал он, кривясь в злой усмешке, – чтобы не жалели никого!.. И еще – убейте Таная, но не здесь, а жену его мне доставьте… Но так, чтобы никто не знал.
Дуланак не стал задерживаться в разрушенных Оргокенах, опасаясь ответного нападения со стороны соседних поселений. Поспешно погрузили на спины лошадей узлы с награбленным добром. Трудоспособных мужчин и женщин вывели за село, оцепили тройным кольцом всадников и погнали, как стадо, в направлении Неаполя.
– Куда вы нас гоните? – спрашивали женщины. – У нас дети остались без крова и присмотра!
– Скажите – надолго ли угоняете?
Конные стражи хлопали бичами и отвечали бранью и насмешками.
– В гости вас царь к себе зовет! Угощать будет и подарками одаривать!..
– Ослушники мужья ваши, – отвечали более серьезные из стражей, – против царя пошли. А за его милостью Палаком долги не пропадают. Вот он и решил вас и мужей ваших рабами сделать. Чтобы другим не повадно было!
– Рабами сделать?.. Все наши предки свободными были!.. Как же рабами?
– Предки ваши царям не изменяли, вот и свободными были. А вы изменили.
Послышались возмущенные крика, жалобы, причитания.
– Ограбили, хлеб весь выгребли, дома сожгли, а нас в рабов хотят превратить!.. Только лютый враг, сармат или еще кто худший, мог бы такое зло сотворить!
– Мы же сколоты, братья ваши.
– Не разговаривайте! Ослушники вы, бунтовщики, а не сколоты и не братья! А те, кто против царя идет, хуже врагов!
Печальное зрелище являли собою несколько сотен оргокенцев, бредущих медленно по холодной грязи в царскую неволю. Их подгоняли бичами.
Дуланак ехал впереди. Подручные старались развеселить его разговорами.
– Не ждали оргокенцы грозы, – хрипло басил Гатак, коренастый детина с дубленым лицом, – думали, простит им царь измену… Ты, преславный князь, еще добр, стариков да детишек живыми оставил, пощадил. Не велел побросать их в огонь, как в былые времена делали. Пусть за тебя богов молят. Страшен ты в сече, а для слабых – добр! Душа у тебя великая.
– По всем степям знают князя сколотского Дуланака! – вторил высоким тенорком Сорак. Что-то пронзительно острое, жестокое отражалось во взгляде этого человека, даже когда он улыбался, морща длинный нос и скаля гнилые зубы.
– А я так скажу, великий князь, – продолжал первый, оглядываясь назад, – немало среди захваченных хороших девок. Возьми себе с десяток. Тех, что получше, себе оставишь, остальных продашь роксоланам или пиратам за греческое вино. Все равно рабы они, а тебе же часть добычи тоже полагается.
– Работницы теперь самому царю нужны, – спокойно возразил Дуланак, покачиваясь в седле, – очень государь в рабах нуждается.
– Работников для него мы всегда найдем. Вон, смотри, идет старик с мальчишкой на плече, мог бы работать. Не старик, а богатырь!.. Не загнать ли его в общий табун, а?
– Не надо, стариков только кормить, а работы от них мало…
Тот, о ком зашла речь, был старый Данзой, который вместе с толпой старух и ревущих ребятишек медленно шагал вслед за порабощенными отцами и матерями. На его могучем плече сидел внук. Мальчик протягивал руки к Танаю и Липе, что брели в общем «табуне», как выразился слуга князя, и поминутно оборачивались, чтобы взглянуть на сына.
– Вернетесь, – громко говорил им Данзой, – ищите нас у соседей. Будем у людей ютиться. А ты, Танай, постарайся увидеть в Неаполе князя Фарзоя, он замолвит словечко перед царем и поможет вам скорее вернуться домой. О малыше не беспокойтесь, голоден не будет.
Защелкали бичи, грубая брань и окрики прервали речь старика.
– Уходи, а то зашибут ребенка! – поспешно крикнула Липа Данзою.
Молодая женщина обливалась слезами.
– Танай, – обратилась она к мужу, – за что нас наказывает царь? Ведь ты же совсем не собирался изменять ему.
– Зато я дрался с его дружинниками, а потом убежал домой из-под Херсонеса. Меня карает царь за дело, а вот тебя за что – не знаю.
– Здесь и мужей немало таких, что совсем не были под стенами Херсонеса.
– За измену одного царь карает десятерых.
– Разве это справедливо?
– Справедливо то, что угодно царю. Но я думаю, что воины пугают нас рабством напрасно. Палак-сай совсем не так жесток. Он смилуется и отпустит нас домой.
– Только бы здесь кто не обидел нашего малыша.
– Дед Данзой не даст его в обиду.
– Да сохранит его сама Табити.
Липа оборотила назад заплаканное лицо, желая взглянуть на сына, и вскрикнула от неожиданности. Пока она говорила с мужем, стражи успели отогнать толпу провожающих. Кругом белел снег, выпавший ночью, чернели пятна бугров. Небо затянуло серыми тучами.
– Сын мой!.. Мальчик мой!.. – изо всех сил закричала женщина, бросаясь в сторону. Но ее встретил грубым толчком пеший воин.
– Что ты?.. Проснулась?.. Все ревели, когда прощались, а ты вздумала среди степи рот разевать!
Только теперь она поняла, что произошло нечто непоправимое, страшное. Она закричала, забилась на руках мужа. Ее волнение стало передаваться другим. После одурения и странной безучастности к своей судьбе послышались возмущенные выкрики, даже угрозы.
Воины вынули мечи и выставили вперед острые копья, готовясь беспощадно подавить второй бунт землепашцев, угоняемых в неволю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202
– Выпей и по обычаю нашему поблагодари хозяйку за угощение поцелуем.
Охмелевший Фарзой поцеловал княгиню в губы и почувствовал, что она вздрогнула.
На обратном пути после долгого молчания Марсак, служивший князю на пире, заметил:
– Любят тебя боги, князь, и открывают перед тобою дорогу славы!.. Агары уважают тебя, и ты у них в большом почете. Но всех больше расположена к тебе сама княгиня.
Фарзой, не найдя что ответить приметливому дядьке, хлестнул коня плетью и поскакал вперед, полный необычных чувств и мыслей.
2
Жестокий Дуланак выполнил царское повеление, сурово наказал жителей Оргокен за бунт и измену во время осады Херсонеса.
Ему помогал тонкоголосый князь Напак с братьями, исполненными ненависти к оргокенской общине за ее непреклонность и вольнолюбие.
Пьяная челядь Напака и свирепые дружинники Дуланака врывались в дома, грабили пожитки поселян и поджигали все, что могло гореть.
Всех бежавших из-под Херсонеса – а их набралось свыше ста человек – вывели на площадь, привязали к кольям и били нагайками.
Малейшее сопротивление каралось смертью.
– Будете знать, как бунтовать против царя! – неистовствовали дружинники.
– Теперь поклонитесь своему князю Напаку, если раньше не хотели! – вторили им дворовые «младшего князя».
Напак вручил двум подручным Дуланака по кошельку с серебряными монетами.
– Это вам, – сказал он, кривясь в злой усмешке, – чтобы не жалели никого!.. И еще – убейте Таная, но не здесь, а жену его мне доставьте… Но так, чтобы никто не знал.
Дуланак не стал задерживаться в разрушенных Оргокенах, опасаясь ответного нападения со стороны соседних поселений. Поспешно погрузили на спины лошадей узлы с награбленным добром. Трудоспособных мужчин и женщин вывели за село, оцепили тройным кольцом всадников и погнали, как стадо, в направлении Неаполя.
– Куда вы нас гоните? – спрашивали женщины. – У нас дети остались без крова и присмотра!
– Скажите – надолго ли угоняете?
Конные стражи хлопали бичами и отвечали бранью и насмешками.
– В гости вас царь к себе зовет! Угощать будет и подарками одаривать!..
– Ослушники мужья ваши, – отвечали более серьезные из стражей, – против царя пошли. А за его милостью Палаком долги не пропадают. Вот он и решил вас и мужей ваших рабами сделать. Чтобы другим не повадно было!
– Рабами сделать?.. Все наши предки свободными были!.. Как же рабами?
– Предки ваши царям не изменяли, вот и свободными были. А вы изменили.
Послышались возмущенные крика, жалобы, причитания.
– Ограбили, хлеб весь выгребли, дома сожгли, а нас в рабов хотят превратить!.. Только лютый враг, сармат или еще кто худший, мог бы такое зло сотворить!
– Мы же сколоты, братья ваши.
– Не разговаривайте! Ослушники вы, бунтовщики, а не сколоты и не братья! А те, кто против царя идет, хуже врагов!
Печальное зрелище являли собою несколько сотен оргокенцев, бредущих медленно по холодной грязи в царскую неволю. Их подгоняли бичами.
Дуланак ехал впереди. Подручные старались развеселить его разговорами.
– Не ждали оргокенцы грозы, – хрипло басил Гатак, коренастый детина с дубленым лицом, – думали, простит им царь измену… Ты, преславный князь, еще добр, стариков да детишек живыми оставил, пощадил. Не велел побросать их в огонь, как в былые времена делали. Пусть за тебя богов молят. Страшен ты в сече, а для слабых – добр! Душа у тебя великая.
– По всем степям знают князя сколотского Дуланака! – вторил высоким тенорком Сорак. Что-то пронзительно острое, жестокое отражалось во взгляде этого человека, даже когда он улыбался, морща длинный нос и скаля гнилые зубы.
– А я так скажу, великий князь, – продолжал первый, оглядываясь назад, – немало среди захваченных хороших девок. Возьми себе с десяток. Тех, что получше, себе оставишь, остальных продашь роксоланам или пиратам за греческое вино. Все равно рабы они, а тебе же часть добычи тоже полагается.
– Работницы теперь самому царю нужны, – спокойно возразил Дуланак, покачиваясь в седле, – очень государь в рабах нуждается.
– Работников для него мы всегда найдем. Вон, смотри, идет старик с мальчишкой на плече, мог бы работать. Не старик, а богатырь!.. Не загнать ли его в общий табун, а?
– Не надо, стариков только кормить, а работы от них мало…
Тот, о ком зашла речь, был старый Данзой, который вместе с толпой старух и ревущих ребятишек медленно шагал вслед за порабощенными отцами и матерями. На его могучем плече сидел внук. Мальчик протягивал руки к Танаю и Липе, что брели в общем «табуне», как выразился слуга князя, и поминутно оборачивались, чтобы взглянуть на сына.
– Вернетесь, – громко говорил им Данзой, – ищите нас у соседей. Будем у людей ютиться. А ты, Танай, постарайся увидеть в Неаполе князя Фарзоя, он замолвит словечко перед царем и поможет вам скорее вернуться домой. О малыше не беспокойтесь, голоден не будет.
Защелкали бичи, грубая брань и окрики прервали речь старика.
– Уходи, а то зашибут ребенка! – поспешно крикнула Липа Данзою.
Молодая женщина обливалась слезами.
– Танай, – обратилась она к мужу, – за что нас наказывает царь? Ведь ты же совсем не собирался изменять ему.
– Зато я дрался с его дружинниками, а потом убежал домой из-под Херсонеса. Меня карает царь за дело, а вот тебя за что – не знаю.
– Здесь и мужей немало таких, что совсем не были под стенами Херсонеса.
– За измену одного царь карает десятерых.
– Разве это справедливо?
– Справедливо то, что угодно царю. Но я думаю, что воины пугают нас рабством напрасно. Палак-сай совсем не так жесток. Он смилуется и отпустит нас домой.
– Только бы здесь кто не обидел нашего малыша.
– Дед Данзой не даст его в обиду.
– Да сохранит его сама Табити.
Липа оборотила назад заплаканное лицо, желая взглянуть на сына, и вскрикнула от неожиданности. Пока она говорила с мужем, стражи успели отогнать толпу провожающих. Кругом белел снег, выпавший ночью, чернели пятна бугров. Небо затянуло серыми тучами.
– Сын мой!.. Мальчик мой!.. – изо всех сил закричала женщина, бросаясь в сторону. Но ее встретил грубым толчком пеший воин.
– Что ты?.. Проснулась?.. Все ревели, когда прощались, а ты вздумала среди степи рот разевать!
Только теперь она поняла, что произошло нечто непоправимое, страшное. Она закричала, забилась на руках мужа. Ее волнение стало передаваться другим. После одурения и странной безучастности к своей судьбе послышались возмущенные выкрики, даже угрозы.
Воины вынули мечи и выставили вперед острые копья, готовясь беспощадно подавить второй бунт землепашцев, угоняемых в неволю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202