И с кем я только играть сел!!
— Что поделаешь, человек я бедный, наследник небогатый, от теток мне ничего не досталось! Не могу я, как ты, в Вене, Пеште да Белграде у Терзибашича и Авра-ма Демайо товары закупать! А что тебе привозит по вечерам на тележке приказчик господина Настаса, это особь статья, так, случайно, покуда «сверху», из Вены, товар не прибудет! Хе-хе! Со мной пахать вздумал?! Кто со мной пахал, тот задницей бороновал!— гордо заявляет оклеветанный.
— Поделом мне! Что ж! Ничего! Впредь наука, не садись с зеленщиком. В бабки тебе с плотниками играть, а не коммерческую игру с торговыми людьми вести.
— Да ну вас, люди, бросьте, зачем ссориться, не дети же! — успокаивают их остальные.
— Не позволю ему плутовать, раз уж честную игру ведем, на кофе... так зачем же красть?! Ведь мы на интерес играем?!
— Ах, прощелыга, у тебя, что ли, я краду?!
— Да хватит вам, люди, бросьте это грязное дело!— успокаивают их опять.
— Прошу прощения, вы не одни, здесь, кроме вас, есть публика! Пожалуйста, соблюдайте тишину! Тут думать надо; это вам не дурацкий «жандарм»!— говорит Ика, помощник казначея, который играет в шахматы с ветеринаром в одном из углов корчмы.
— Это вам не перья скупать! Вы и так умеете!— доносится с другого стола.— В рукав, значит?! Опусти руку.
— Не опущу!
— Опусти руку! — орет кто-то повелительно, прочие поддерживают его и набрасываются на обвиняемого.
Игрок опускает руку, и, действительно, из рукава падают три костяшки; теперь и за этим столом начинаются упреки, оправдания и в конце концов — перебранка.
Однако это вовсе не мешает на другой же день все позабыть, и те самые люди, которые сегодня бранились, завтра усядутся за тот же стол и начнут игру с той только разницей, что красть «жандармов» и прятать в рукав домино будут другие. И так изо дня в день; без конца вспыхивают новые раздоры, чтобы предать их на другой же день забвению. И несмотря на то, что воруют «жандармов» и прячут домино в рукава, живут между собой дружно, поскольку каждый попадался по нескольку раз в этих мелких и невинных кражах.
Если не пререкаются, то задирают или разыгрывают друг друга, а то примутся за одного, и на него уже валятся все шишки. А ведь в каждом нашем захолустном городишке найдется человек, обычно какой-нибудь заика, о котором с удовольствием говорят, что у него «не хватает клепки» в голове или, выражаясь местным техническим термином, «занять бы умишка ему у господина Мики», а у такого каждый выигрывает, над таким каждый вправе глумиться. Закурит бедняга,— кто-нибудь, проходя мимо, непременно щелкнет пальцем по сигарете, и она отлетит черт знает куда — в угол или даже в официантскую; привстанет на минутку — из-под него тихонько уберут стул, он шлепнется на пол, и никто не сочтет нужным извиниться перед ним, а все наперебой кричат: «Иди сюда, я помогу тебе подняться». Войдет кто в раж — хвать его шапку и кидает ею от восторга оземь с такой силой, что она вся разлезается по швам и лежит на полу распластанная, точно звезда. «Зачем изорвал мне шапку?!» — спросит тот. «Полно, шапку я тебе легко куплю, а вот голову не смогу!» — ответит насильник, на том дело и кончится. Нагнется заика, поднимет шапку, покачает головой и спросит: «Ну, а как тебе будет, если я сейчас твою меховую так брошу?!» — «Мне — не знаю,— ответит насильник,— а тебе бы солоно пришлось!!!»
Или все примутся плести небылицы, что он ходит якобы к богатой вдове.
— Слушай, Каспар (это его прозвище, настоящее его имя мало кто знает, а может быть, он и сам его давно позабыл!),— скажет ему кто-нибудь,— что-то уж слишком часто заглядывается на тебя и зазывает к себе вдовушка Ката?! Подозрительное дело, Каспар!
— Да замолчи ты!— огрызается Каспар.
— Однако ты вчера основательно у нее засиделся!
— Вино переливал,— объясняет Каспар.
— Хе,— подхватывает другой,— да мы догадываемся, что дело у вас на мази, ждете лишь, когда помрет твоя хозяйка. Вот уж богато заживешь, как сыр в масле будешь кататься! А, Каспар?
— Ого, Каспар — известный ловелас, старый волокита; с виду тихоня, а нас всех за пояс заткнет! А, Каспар, верно я говорю?
Каспар же свернет цигарку, вставит ее в мундштук, вынет из спичечной коробки три-четыре спички и уйдет из корчмы, буркнув им что-то сквозь зубы, а они покатываются со смеху.
— Не может утерпеть!— кричат ему вслед.— Что значит несчастная любовь и влечение, опять пошел к своей Кате!
Впрочем, и за стенами корчмы торговцы не сидят без дела. Расположатся в тени перед лавками и перекидываются через улицу только им понятными и смешными словечками да шуточками. Пройдет, скажем, практикант Жикица, в которого влюблены все молодухи, вдовы, разводки и девицы (от четырнадцати и старше),— и пойдут обмениваться через улицу фразами:
— А ты, сосед, заглянул в долговую книгу?— спрашивает один.
— Заглянул, как не заглянуть?!
— Много ли?
— Изрядно, брат, задолжал! На три с половиной страницы записей!
— По уши, бедняга, должно быть, в долгах.
— В долгу, как в шелку! А больше всего, знаешь, этому должен...
— Да, бедный господин Мика, разорится из-за собственной доброты!
А Жикица шагает мимо, возмущается, пускает к небу клубы дыма и, учтиво раскланиваясь по сторонам, приветствует торговый люд, который столь же учтиво отвечает ему, недвусмысленно перемигиваясь за спиной представителя власти.
Не успел скрыться Жикица, как показалась вдова казначея Перса, набеленная и нарумяненная выше всякой меры.
— Послушай, милый, почем был в прошлом году в Белграде кошениль?
— Да ведь какое качество, братец.
— В этом году куда как дорог; да и нет его, братец.
— Где же его взять, братец, покупателей пропасть, а некоторые еще расходуют — троим впору.
— Что поделаешь, братец, бывают, бывают и такие!— завершает третий, прелюбезнейшим образом обмениваясь поклонами с вдовушкой.
Только что проводят таким манером госпожу Персу, как появляется толпа крестьян. Живоглоты уже издалека угадывают, кто они, откуда и что можно себе с ними позволить (здесь нужно действовать с оглядкой, иначе комедия может превратиться в трагедию). Но вот по всей улице дан знак, что опасности нет, и мгновенно начинается, как немцы говорят, «хец унд шпас» К Станут несколько пар друг против друга и давай сучить руками, как это делают сучильщики веревок.
— Стой, куда прешь, ослеп, что ли!— сыплется со всех сторон на крестьянина.
— В чем дело?— удивляется крестьянин.
— Того и гляди нитки порвешь.
— Какие нитки?— недоумевает крестьянин.
— Шелковые, милый, шелковые! — орут со всех сторон.
— Где тут нитки?
— Разве не видишь, люди сучат нитки через дорогу?
— Да где они, я их что-то не вижу?
— Да они же шелковые, родной, нелегко их заметить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Что поделаешь, человек я бедный, наследник небогатый, от теток мне ничего не досталось! Не могу я, как ты, в Вене, Пеште да Белграде у Терзибашича и Авра-ма Демайо товары закупать! А что тебе привозит по вечерам на тележке приказчик господина Настаса, это особь статья, так, случайно, покуда «сверху», из Вены, товар не прибудет! Хе-хе! Со мной пахать вздумал?! Кто со мной пахал, тот задницей бороновал!— гордо заявляет оклеветанный.
— Поделом мне! Что ж! Ничего! Впредь наука, не садись с зеленщиком. В бабки тебе с плотниками играть, а не коммерческую игру с торговыми людьми вести.
— Да ну вас, люди, бросьте, зачем ссориться, не дети же! — успокаивают их остальные.
— Не позволю ему плутовать, раз уж честную игру ведем, на кофе... так зачем же красть?! Ведь мы на интерес играем?!
— Ах, прощелыга, у тебя, что ли, я краду?!
— Да хватит вам, люди, бросьте это грязное дело!— успокаивают их опять.
— Прошу прощения, вы не одни, здесь, кроме вас, есть публика! Пожалуйста, соблюдайте тишину! Тут думать надо; это вам не дурацкий «жандарм»!— говорит Ика, помощник казначея, который играет в шахматы с ветеринаром в одном из углов корчмы.
— Это вам не перья скупать! Вы и так умеете!— доносится с другого стола.— В рукав, значит?! Опусти руку.
— Не опущу!
— Опусти руку! — орет кто-то повелительно, прочие поддерживают его и набрасываются на обвиняемого.
Игрок опускает руку, и, действительно, из рукава падают три костяшки; теперь и за этим столом начинаются упреки, оправдания и в конце концов — перебранка.
Однако это вовсе не мешает на другой же день все позабыть, и те самые люди, которые сегодня бранились, завтра усядутся за тот же стол и начнут игру с той только разницей, что красть «жандармов» и прятать в рукав домино будут другие. И так изо дня в день; без конца вспыхивают новые раздоры, чтобы предать их на другой же день забвению. И несмотря на то, что воруют «жандармов» и прячут домино в рукава, живут между собой дружно, поскольку каждый попадался по нескольку раз в этих мелких и невинных кражах.
Если не пререкаются, то задирают или разыгрывают друг друга, а то примутся за одного, и на него уже валятся все шишки. А ведь в каждом нашем захолустном городишке найдется человек, обычно какой-нибудь заика, о котором с удовольствием говорят, что у него «не хватает клепки» в голове или, выражаясь местным техническим термином, «занять бы умишка ему у господина Мики», а у такого каждый выигрывает, над таким каждый вправе глумиться. Закурит бедняга,— кто-нибудь, проходя мимо, непременно щелкнет пальцем по сигарете, и она отлетит черт знает куда — в угол или даже в официантскую; привстанет на минутку — из-под него тихонько уберут стул, он шлепнется на пол, и никто не сочтет нужным извиниться перед ним, а все наперебой кричат: «Иди сюда, я помогу тебе подняться». Войдет кто в раж — хвать его шапку и кидает ею от восторга оземь с такой силой, что она вся разлезается по швам и лежит на полу распластанная, точно звезда. «Зачем изорвал мне шапку?!» — спросит тот. «Полно, шапку я тебе легко куплю, а вот голову не смогу!» — ответит насильник, на том дело и кончится. Нагнется заика, поднимет шапку, покачает головой и спросит: «Ну, а как тебе будет, если я сейчас твою меховую так брошу?!» — «Мне — не знаю,— ответит насильник,— а тебе бы солоно пришлось!!!»
Или все примутся плести небылицы, что он ходит якобы к богатой вдове.
— Слушай, Каспар (это его прозвище, настоящее его имя мало кто знает, а может быть, он и сам его давно позабыл!),— скажет ему кто-нибудь,— что-то уж слишком часто заглядывается на тебя и зазывает к себе вдовушка Ката?! Подозрительное дело, Каспар!
— Да замолчи ты!— огрызается Каспар.
— Однако ты вчера основательно у нее засиделся!
— Вино переливал,— объясняет Каспар.
— Хе,— подхватывает другой,— да мы догадываемся, что дело у вас на мази, ждете лишь, когда помрет твоя хозяйка. Вот уж богато заживешь, как сыр в масле будешь кататься! А, Каспар?
— Ого, Каспар — известный ловелас, старый волокита; с виду тихоня, а нас всех за пояс заткнет! А, Каспар, верно я говорю?
Каспар же свернет цигарку, вставит ее в мундштук, вынет из спичечной коробки три-четыре спички и уйдет из корчмы, буркнув им что-то сквозь зубы, а они покатываются со смеху.
— Не может утерпеть!— кричат ему вслед.— Что значит несчастная любовь и влечение, опять пошел к своей Кате!
Впрочем, и за стенами корчмы торговцы не сидят без дела. Расположатся в тени перед лавками и перекидываются через улицу только им понятными и смешными словечками да шуточками. Пройдет, скажем, практикант Жикица, в которого влюблены все молодухи, вдовы, разводки и девицы (от четырнадцати и старше),— и пойдут обмениваться через улицу фразами:
— А ты, сосед, заглянул в долговую книгу?— спрашивает один.
— Заглянул, как не заглянуть?!
— Много ли?
— Изрядно, брат, задолжал! На три с половиной страницы записей!
— По уши, бедняга, должно быть, в долгах.
— В долгу, как в шелку! А больше всего, знаешь, этому должен...
— Да, бедный господин Мика, разорится из-за собственной доброты!
А Жикица шагает мимо, возмущается, пускает к небу клубы дыма и, учтиво раскланиваясь по сторонам, приветствует торговый люд, который столь же учтиво отвечает ему, недвусмысленно перемигиваясь за спиной представителя власти.
Не успел скрыться Жикица, как показалась вдова казначея Перса, набеленная и нарумяненная выше всякой меры.
— Послушай, милый, почем был в прошлом году в Белграде кошениль?
— Да ведь какое качество, братец.
— В этом году куда как дорог; да и нет его, братец.
— Где же его взять, братец, покупателей пропасть, а некоторые еще расходуют — троим впору.
— Что поделаешь, братец, бывают, бывают и такие!— завершает третий, прелюбезнейшим образом обмениваясь поклонами с вдовушкой.
Только что проводят таким манером госпожу Персу, как появляется толпа крестьян. Живоглоты уже издалека угадывают, кто они, откуда и что можно себе с ними позволить (здесь нужно действовать с оглядкой, иначе комедия может превратиться в трагедию). Но вот по всей улице дан знак, что опасности нет, и мгновенно начинается, как немцы говорят, «хец унд шпас» К Станут несколько пар друг против друга и давай сучить руками, как это делают сучильщики веревок.
— Стой, куда прешь, ослеп, что ли!— сыплется со всех сторон на крестьянина.
— В чем дело?— удивляется крестьянин.
— Того и гляди нитки порвешь.
— Какие нитки?— недоумевает крестьянин.
— Шелковые, милый, шелковые! — орут со всех сторон.
— Где тут нитки?
— Разве не видишь, люди сучат нитки через дорогу?
— Да где они, я их что-то не вижу?
— Да они же шелковые, родной, нелегко их заметить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51