Я даже пошел бы дальше и сказал, что я — за. Если бы Ингеборг была только нимфоманкой, это было бы еще сносно. Но несчастье ее, я думаю, в том, что она еще и порядочно чокнутая. Она живет в мире суеверий, черной магии, негритянских колдунов и бог знает чего. А Джеймс с удовольствием вдыхает этот аромат эротики и таинственности. Это добавляет ему вдохновения, как он сам утверждает.
— Это интересно,— сказал Риго.— И я допускаю, что вы сами принимали участие в тех обрядах, если так хорошо информированы.
— Я? О, нет! Я бы, наверное, туда пошел, хотя бы для того, чтобы увидеть все своими глазами, но дядя Джеймс меня никогда не пригласил бы. Это дед мне рассказывал. До него доходило эхо тех оргий.
— Я думаю, он был этим огорчен? Жилль Баландри горько рассмеялся.
— Он? Абсолютно нет. Эти мещане гораздо более испорчены, чем о них думают. Я предполагаю, что он сам заставлял рассказывать эти истории... Это была пища для его третьей молодости...
Риго передернуло и он встал. В такие моменты он отдавал себе отчет, как не хватает ему опыта. Закаленный полицейский или дальновидный адвокат сразу бы заметили слабые стороны аргументации подзащитного, пробелы в рассказе, нашли бы неожиданные вопросы. А он стоял, растерянный, перед двадцатидвухлетним парнем, свихнувшимся в безжалостной общественной системе. Риго чувствовал себя больше растроганным, чем склонным признать его виновность. В этот момент Жилль Баландри понял, что через минуту его защитник уйдет, и он опять останется один в слепом и жестоком мире большой тюрьмы. И он крикнул голосом осиротевшего ребенка:
— Господин адвокат, вы ведь меня не оставите? Вы меня вытащите отсюда, правда? Говорю вам, я невиновен, и никогда бы не подумал о чем-нибудь таком... Клянусь вам. Спросите моих друзей, спросите Винни, мою маленькую Винни...
И Жилль разразился рыданиями, но тут в комнату вошел охранник и положил тяжелую лапу на его слабое плечо, сотрясаемое рыданиями. Риго скорее убежал, чем вышел. Уже за рулем он все еще слышал умоляющий голос Жилля. Он звучал даже тогда, когда адвокат выезжал на автостраду: «Я невиновен... Клянусь вам!..»
Дело стало приобретать черты трагедии Корнеля. В тот вечер Риго был близок к решению поменять профессию, бросить карьеру, усеянную огромным количеством ловушек. Отчаявшись уснуть, он встал, набросил на пижаму халат и сел перед столом с пачкой сигарет в руке.
На первый взгляд, Ибрагим Слиман был типичным североафриканским рабочим, таким же, как сотни тысяч других, охваченных нуждой, раздавленных индустриализованным обществом, не способных управлять собственной судьбой. Полная противоположность марокканцу — Жилль Баландри — человек, по существу, того же покроя. Первый был плохо приспособлен к системе, в которой оказался чужеродным телом. Второй был отвергнут той же системой, цивилизацией, которая не смогла найти для него места. Воплощением этой цивилизации был, в определенном смысле, Джеймс Монгарнье, интеллектуал, эстет, представитель привилегированного класса сибаритов, рафинированных и извращенных. Но и он в этой пьесе играл второразрядную роль статиста и появлялся только для того, чтобы добавить красочные акценты, выявить детали. Гораздо интереснее были женщины. Первой вышла на сцену, как сказал бы режиссер, госпожа Миньон, типичная торговка, инстинктивно уверенная в вине «крысы». Можно было бы долго раздумывать, где находилось бы следствие по делу о преступлении на улице дес Розес без ее расистского чутья и страстного рвения. Следующей шла Жинетт Гобер, аппетитная и здоровая, не скрывающая своей симпатии или вожделения, когда речь шла о Джеймсе Монгарнье. Хорошая женщина, снисходи-
тельная к своему хозяину, не ханжа, к тому же быстрая и проницательная. Это она учуяла существование Полины Мерсье, трогательной воспитанницы приюта, сопротивляющейся привратностям судьбы. Полина находилась на еще одном краю этого мира. Ее антиподом была иностранка Ингеборг Монгарнье, с голой грудью и обнаженными бедрами, лежащая на роскошном диване и прекрасная, как волнующий ядовитый цветок. Жилль Баландри называл ее нимфоманкой. Риго скорее был склонен согласиться с характеристикой, данной Жинетт Гобер, которая считала ее «получокнутой». И, наконец, Винни, двадцатилетняя американка, бросившаяся в омут парижских хиппи, но в глубине души очень осторожная, очень заботившаяся о том, чтобы не обжечь свои крылышки хорошенького мотылька, не скомпрометировать себя — барышню из Новой Англии, с легкостью бросающая друга, с которым было так приятно заниматься любовью.
Вот этот мир снизу доверху, эффектная игра света и тени, отборные его представители, на этот раз освобожденные от красивой обертки. Осталось неумолимое математическое уравнение: Жилль Баландри или Ибрагим Слиман?
С терпением, заслуживающим удивления, судья Робино распутывал этот узел. Он отлично прочитывал ситуацию: каждый из двух мужчин имел и возможность, и мотив. Против каждого существовали формальные доказательства: окровавленная тряпка в багажнике автомобиля первого, отпечатки пальцев второго на месте преступления. Либо они были сообщниками, либо для одного из них дело закончится освобождением. У судьи Робино был опыт и время. Папка двойного убийства на улице дес Розес будет возвращаться на его стол регулярно, в назначенные им часы. Обвиняемым останется только вооружиться терпением.
Однако Риго проблему видел совсем иначе. Если он и был подавлен, то только потому, что посещение Жилля совершенно изменило его взгляд на дело. Пожалуй, внук Дезире Монгарнье не только представил очень убедительную версию вечера четвертого января, но его рассказ полностью совпадал с показаниями Винни, Теда и Мари-Франс. Если Жилль вышел из комнаты на улице Сегюр около восьми, он просто не мог, даже если бы угнал спортивный автомобиль, попасть в Медону, убить деда и Констанцию, перевернуть вверх дном ящики, взломать секретер и украсть деньги до половины девятого. А тем временем Слиман в половине девятого уже вернулся к машине и занялся сменой колеса. Судя по всему окровавленная тряпка уже находилась в его багажнике. К тому же невиновность Слимана опиралась исключительно на показания Полины Мерсье. Утомленный Риго погасил окурок последней сигареты, подошел к окну и погрузился в созерцание тихой улицы, хранящей в домах сон тысяч людей.
Оставались показания Полины Мерсье... Но ведь сам Риго продемонстрировал судье противоречия: убийца действовал в перчатках, однако мыл руки в «Брюнетке»; забыл об окровавленной тряпке, но старательно спрятал орудие преступления... Для защитника вина
Ибрагима Слимана казалась так же невозможна, как и вина Жилля Баландри. Но что дальше?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Это интересно,— сказал Риго.— И я допускаю, что вы сами принимали участие в тех обрядах, если так хорошо информированы.
— Я? О, нет! Я бы, наверное, туда пошел, хотя бы для того, чтобы увидеть все своими глазами, но дядя Джеймс меня никогда не пригласил бы. Это дед мне рассказывал. До него доходило эхо тех оргий.
— Я думаю, он был этим огорчен? Жилль Баландри горько рассмеялся.
— Он? Абсолютно нет. Эти мещане гораздо более испорчены, чем о них думают. Я предполагаю, что он сам заставлял рассказывать эти истории... Это была пища для его третьей молодости...
Риго передернуло и он встал. В такие моменты он отдавал себе отчет, как не хватает ему опыта. Закаленный полицейский или дальновидный адвокат сразу бы заметили слабые стороны аргументации подзащитного, пробелы в рассказе, нашли бы неожиданные вопросы. А он стоял, растерянный, перед двадцатидвухлетним парнем, свихнувшимся в безжалостной общественной системе. Риго чувствовал себя больше растроганным, чем склонным признать его виновность. В этот момент Жилль Баландри понял, что через минуту его защитник уйдет, и он опять останется один в слепом и жестоком мире большой тюрьмы. И он крикнул голосом осиротевшего ребенка:
— Господин адвокат, вы ведь меня не оставите? Вы меня вытащите отсюда, правда? Говорю вам, я невиновен, и никогда бы не подумал о чем-нибудь таком... Клянусь вам. Спросите моих друзей, спросите Винни, мою маленькую Винни...
И Жилль разразился рыданиями, но тут в комнату вошел охранник и положил тяжелую лапу на его слабое плечо, сотрясаемое рыданиями. Риго скорее убежал, чем вышел. Уже за рулем он все еще слышал умоляющий голос Жилля. Он звучал даже тогда, когда адвокат выезжал на автостраду: «Я невиновен... Клянусь вам!..»
Дело стало приобретать черты трагедии Корнеля. В тот вечер Риго был близок к решению поменять профессию, бросить карьеру, усеянную огромным количеством ловушек. Отчаявшись уснуть, он встал, набросил на пижаму халат и сел перед столом с пачкой сигарет в руке.
На первый взгляд, Ибрагим Слиман был типичным североафриканским рабочим, таким же, как сотни тысяч других, охваченных нуждой, раздавленных индустриализованным обществом, не способных управлять собственной судьбой. Полная противоположность марокканцу — Жилль Баландри — человек, по существу, того же покроя. Первый был плохо приспособлен к системе, в которой оказался чужеродным телом. Второй был отвергнут той же системой, цивилизацией, которая не смогла найти для него места. Воплощением этой цивилизации был, в определенном смысле, Джеймс Монгарнье, интеллектуал, эстет, представитель привилегированного класса сибаритов, рафинированных и извращенных. Но и он в этой пьесе играл второразрядную роль статиста и появлялся только для того, чтобы добавить красочные акценты, выявить детали. Гораздо интереснее были женщины. Первой вышла на сцену, как сказал бы режиссер, госпожа Миньон, типичная торговка, инстинктивно уверенная в вине «крысы». Можно было бы долго раздумывать, где находилось бы следствие по делу о преступлении на улице дес Розес без ее расистского чутья и страстного рвения. Следующей шла Жинетт Гобер, аппетитная и здоровая, не скрывающая своей симпатии или вожделения, когда речь шла о Джеймсе Монгарнье. Хорошая женщина, снисходи-
тельная к своему хозяину, не ханжа, к тому же быстрая и проницательная. Это она учуяла существование Полины Мерсье, трогательной воспитанницы приюта, сопротивляющейся привратностям судьбы. Полина находилась на еще одном краю этого мира. Ее антиподом была иностранка Ингеборг Монгарнье, с голой грудью и обнаженными бедрами, лежащая на роскошном диване и прекрасная, как волнующий ядовитый цветок. Жилль Баландри называл ее нимфоманкой. Риго скорее был склонен согласиться с характеристикой, данной Жинетт Гобер, которая считала ее «получокнутой». И, наконец, Винни, двадцатилетняя американка, бросившаяся в омут парижских хиппи, но в глубине души очень осторожная, очень заботившаяся о том, чтобы не обжечь свои крылышки хорошенького мотылька, не скомпрометировать себя — барышню из Новой Англии, с легкостью бросающая друга, с которым было так приятно заниматься любовью.
Вот этот мир снизу доверху, эффектная игра света и тени, отборные его представители, на этот раз освобожденные от красивой обертки. Осталось неумолимое математическое уравнение: Жилль Баландри или Ибрагим Слиман?
С терпением, заслуживающим удивления, судья Робино распутывал этот узел. Он отлично прочитывал ситуацию: каждый из двух мужчин имел и возможность, и мотив. Против каждого существовали формальные доказательства: окровавленная тряпка в багажнике автомобиля первого, отпечатки пальцев второго на месте преступления. Либо они были сообщниками, либо для одного из них дело закончится освобождением. У судьи Робино был опыт и время. Папка двойного убийства на улице дес Розес будет возвращаться на его стол регулярно, в назначенные им часы. Обвиняемым останется только вооружиться терпением.
Однако Риго проблему видел совсем иначе. Если он и был подавлен, то только потому, что посещение Жилля совершенно изменило его взгляд на дело. Пожалуй, внук Дезире Монгарнье не только представил очень убедительную версию вечера четвертого января, но его рассказ полностью совпадал с показаниями Винни, Теда и Мари-Франс. Если Жилль вышел из комнаты на улице Сегюр около восьми, он просто не мог, даже если бы угнал спортивный автомобиль, попасть в Медону, убить деда и Констанцию, перевернуть вверх дном ящики, взломать секретер и украсть деньги до половины девятого. А тем временем Слиман в половине девятого уже вернулся к машине и занялся сменой колеса. Судя по всему окровавленная тряпка уже находилась в его багажнике. К тому же невиновность Слимана опиралась исключительно на показания Полины Мерсье. Утомленный Риго погасил окурок последней сигареты, подошел к окну и погрузился в созерцание тихой улицы, хранящей в домах сон тысяч людей.
Оставались показания Полины Мерсье... Но ведь сам Риго продемонстрировал судье противоречия: убийца действовал в перчатках, однако мыл руки в «Брюнетке»; забыл об окровавленной тряпке, но старательно спрятал орудие преступления... Для защитника вина
Ибрагима Слимана казалась так же невозможна, как и вина Жилля Баландри. Но что дальше?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35