— Вы поделились со мною впечатлением, которое на вас произвел Ибрагим Слиман. А с полицией у вас был разговор?
— Конечно, разве я должна была скрывать от полиции, что эта крыса имеет рожу бандита? Я еще как все им сообщила! Слышал, что тебе сказал мой муж? Ну и исчезай, да побыстрее. Беги защищать своих бандитов из Африки.
Риго с преувеличенной вежливостью поклонился и закрыл дверь каморки. В несколько прыжков он преодолел темный коридор и снова оказался на тротуаре, скользком от сырости. До машины оставалось пройти десяток метров. Сев за руль, адвокат закурил сигарету и представил себе, как будут настроены против обвиняемого комиссар Перно и его верная команда, выслушав показания таких свидетелей.
В понедельник утром Риго появился в Билланкуре на предприятии Брессанд. Оно действительно было необъятным. В длинных ангарах стояла дюжина автобусов и вдвое больше грузовиков. Если добавить к ним те, которые в это время крутились по городу, то выходило, что парк предприятия был весьма значительным. Одну сторону двора занимали мастерские, другую — огромная бензозаправочная станция и станция обслуживания.
Не могло быть и речи о том, чтобы обыкновенный практикант, пусть даже из канцелярии адвоката Симони, попал на третий этаж административного корпуса, в святая святых — директорский кабинет господина Жан-Жака Брессанда. Риго был доволен, что получил аудиенцию у господина Пероне — директора по кадрам, обрюзгшего мужчины лет пятидесяти, явно офицера на пенсии.
— Конечно, я знаю об этом деле. Ибрагим Слиман — это тот подлец, который убил в Медоне стариков... Да, помню, он работал у нас.
Пероне небрежно вертел в руке визитную карточку адвоката.
— Вы его защитник? Ну, великолепно, мои поздравления, господин адвокат! Вас нельзя назвать трусом. Принять такого рода дело... Наверное, для этого нужно подыхать с голоду. В общем, желаю вам всего наилучшего. Надеюсь, убийца не ускользнет от заслуженного наказания.
И он, усмехнувшись, сделал режущий жест.
— Укоротят его на голову, а? Кажется, это так называется? Риго покраснел от злости.
— Извините,— сказал он,— ваши намеки на то, какие судебные дела я выбираю, попросту оскорбительны. Меня назначили защитником Ибрагима Слимана и, независимо от того, нравится это вам или нет, я намерен выполнить свои обязанности. Я пришел узнать ваше мнение о его работе и только. Если мне понадобится совет по вопросам профессиональной этики, я обращусь к председателю адвокатской коллегии, а не к вам.
Пероне остолбенел. Но такой метод общения с человеком, который всю жизнь пресмыкался перед своими начальниками, был наилучшим. С минуту Пероне колебался, а затем принял любезный вид.
— Ну, ну,— произнес он, улыбаясь.— Я не хотел вас обидеть. Конечно, я знаю обязанности адвоката. Если вы назначены, то это меняет дело. Только видите ли, господин адвокат, вы молоды, а я знаю этих людей. Я служил в Северной Африке, командовал там арабами, или берберами, что одно и то же. И поверьте мне, с ними надо было иметь глаза на затылке, ибо если речь идет о предательском нападении, то они...
— Господин Пероне,— прервал его Риго,— я отдаю должное вашему опыту, но я сюда пришел не за этим. Каково ваше мнение об Ибрагиме Слимане?
— Мое мнение? — беспечно переспросил директор по кадрам.—
Но ведь я его не знаю. Он взял лежащий перед ним листок.
— Точнее, я узнал о нем только с момента появления здесь полиции. Его персональное дело у меня под рукой. У нас около двухсот пятидесяти рабочих, включая водителей, рабочих, которые нагружают и разгружают грузовики, персонал мастерских и административный. При этом добрая сотня рабочих из Северной Африки, много алжирцев, немного меньше марокканцев. Конечно, я не в состоянии знать всех лично. Единственное, что могу сказать на основании его личного дела, это то, что ваш Ибрагим Слиман работал у нас с февраля 1968 года. До ареста он не давал повода для нареканий или же наказания. Следовательно, выполнял свою работу надлежащим образом. Это все.
— Но ведь любого рабочего, даже североафриканца, нельзя рассматривать как обычную карточку в картотеке,— упирался Риго.— Слиман имел непосредственного начальника, руководителя мастерской, и тот утверждает, что Слиман звонил ему из Медона в тот вечер, когда было совершено преступление.
Пероне иронически усмехнулся.
— Руководитель и не скажет о нем ничего плохого. Он работает в ночную смену. Вы можете к нему зайти сегодня вечером, если у вас появится охота. Полиция уже записала его показания, но я боюсь, что они не имеют для вас большого значения,
— Почему? Они не в пользу обвиняемого?
— Наоборот, они для Слимана очень похвальны: «Серьезный трудолюбивый, самолюбивый. Добросовестный работник, которому поручаются все ответственные работы» и т. д.
— Не вижу в этом ничего необычного,— удивился адвокат.— Я вызову этого человека как свидетеля защиты. Это будет объективная оценка морального облика моего подзащитного.
— Вызовите Горальски! Я не советовал бы вам этого делать. Не только потому, что он поляк, а это тоже любопытный сорт людей, но он вдобавок — красный. Что я говорю — красный! Он убежденный коммунист...
Риго прервал его вежливо, но решительно:
— Господин Пероне, я очень ценю время как ваше, так и свое. Вы хотите сказать, что свидетельство Горальски подозрительно?
— Еще как! Этот тип запанибрата со всеми безумцами. Прошу меня извинить, но в мое время их всех на производстве называли безумцами. Он оказывает им протекцию, он их союзник.
— Почему же вы не уволите его?
— Против этого бы выступил профсоюз,— неохотно произнес Пероне.— Кроме того, ночная смена работает первоклассно и ее ни в чем нельзя упрекнуть, а господин Брессанд говорит, что именно этого он от людей и требует.
— Весьма вам сочувствую,— сказал Эрве Риго, поднимаясь.— Желаю как можно скорее поймать эту опасную птичку на каком-нибудь профессиональном промахе. Тогда вам легче будет от него избавиться.
С этими словами он поспешно вышел из кабинета, оставив директора по кадрам совершенно сбитым с толку. Это был единственный полезный для Ибрагима Слимана свидетель, сразу отвергнутый «всеми, кого обременяет ответственность за общественное благополучие». Этот фрагмент стихотворения Виктора Гюго звучал у Риго в ушах, когда он понял, что за сорок восемь часов до встречи с судебным следователем силуэт Слимана становится все темнее. Все свидетели говорили о его кровавых инстинктах, чрезмерной амбиции. Для земляков он был черной овцой, которая, изменив стаду, хотела изменить и свою общественную принадлежность. Для французов он оставался хищным зверем, которого они инстинктивно боялись. Единственное свидетельство в пользу марокканца, которое характеризовало его как нормального человека в маленьком мирке мастерской, было сразу отвергнуто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35