Разве он когда-нибудь раскаивался в этом? Жан Вальжан был великим человеком, сильным, как все великие люди. Он никогда не жалел о своем поступке. Таков был и сам Виктор Гюго.
Раздумывая о случившемся, Кямиль-бей спрашивал себя, жалеет ли он, что вступил на путь борьбы. Нет, он не сделал ничего плохого, ему не в чем упрекать себя, значит, и не о чем жалеть. Разве мог он, Кямиль-бей, находиться в одном лагере с Ибрагим-беем — поставщиком английской армии? Разве мог он не помочь Недиме-ханым? Ведь она работала одна в пустой, холодной комнате редакции, постоянно подвергая себя опасности. Мог ли он, зная об этом, вести прежнюю неосмысленную жизнь? Не быть же ему заодно со следователем, которому надоело жить честно, но не надоело предавать, или с этим невеждой надзирателем Ибрагимом? Разве его место не рядом с Ихсаном, Рамизом, Ниязи и няней-черкешенкой?
«Клянусь аллахом, дорогая жена, у меня не было Другого выхода», — вслух произнес Кямиль-бей и смутился.
Он почувствовал боль в спине и лег на койку. Знает ли Нермин о его аресте? Если не знает, вероятно, беспокоится, что его так долго нет. Ей будет страшно. Ведь она совершенно одна. Да может ли женщина не бояться, оставаясь одна в пустом доме? Он пожалел, что раньше никогда не задумывался над этим. Молодая женщина, привыкшая жить в большой семье... Должно быть, вчера она и сердилась на него только потому, что хотела скрыть свой страх перед одиночеством.
Кямиль-бею стало очень жаль жену. У него заныло сердце. Вот и сегодня она будет тщетно ждать его. Ужин остынет. Айше ляжет спать, а Нермин, накинув на плечи теплый халат, возьмет вязанье и, стараясь отвлечься, будет ждать, ждать и ждать...
Может быть, Ниязи-эфенди узнал, что он арестован. Конечно, узнал. Хоть бы он догадался зайти к Нермин. Нужно дать знать и Недиме, поскорее предупредить, что и ей угрожает опасность. Как он был спокоен, утверждая, что Недиме не была на острове. Правду всегда легко отстаивать. А под пыткой?..
Вдруг Кямиль-бей застонал от пронзившей его мысли и порывисто приподнялся. Перед его глазами замелькали разноцветные круги, на лице появилось выражение- ужаса и страшной тревоги. Дрожащей рукой он провел по одеялу, словно искал, за что ухватиться. Попалась пачка сигарет, спички. Вынув сигарету, он закурил, несколько раз затянулся и сел на край койки, свесив ноги.
Всемогущий аллах! Ведь он же сам выдумал, что Недиме вчера поехала на остров и эту ложь -сказал только Ниязи-бею. Никто, даже Недиме, не знает об этом... «Знаем только я и Ниязи-эфенди... Только я и Ниязи-эфенди. Откуда же тогда об этом известно следователю? Он мог узнать только от Ниязи. Но ведь это невозможно, немыслимо! Откуда же, откуда знает следователь про то, чего не было?»
На пол упала спичечная коробка, Кямиль-бей вздрогнул. «Да покарает его аллах! Ниязи-бей говорил, что Ах-мет хороший человек, а он оказался подлецом. Ниязи долго не появлялся в редакции, но, как только арестовали Ахмета, сразу пришел».
Кямиль-бей встал и в страшном волнении заметался по камере.«Неужели, неужели Ниязи-агабей, человек, которого больше всех уважает и любит Недиме-ханым! Единственный настоящий герой из тех патриотов, с которыми ему до сих пор довелось познакомиться. Измирец, пожертвовавший женой, детьми, всем... Нет, здесь что-то не так».
Кямиль-бей лихорадочно думал, стараясь докопаться до истины. Едва у него возникало новое подозрение, как он вспоминал слова «мой брат, Ниязи-агабей» и тон, каким произносила это имя Недиме-ханым.
«А может быть, и Ниязи арестован?..» Эта мысль принесла Кямиль-бею облегчение. Подозрение отпало, тиски, сжимавшие сердце, разжались. «Эх, Кямиль, ты становишься низким человеком, — упрекал он себя.—-Конечно, беднягу Ниязи тоже арестовали. Его зверски избили и довели до состояния Ахмета. Бедный Ниязи-эфенди! Бедный брат мой!»
Никогда в жизни Кямиль-бей не питал злобы к кому бы то ни было и считал это чувство недостойным. Даже думая о врагах, топтавших Анатолию и Стамбул, он не испытывал к ним ненависти. Но теперь он в ярости заскрипел зубами.
В этой бандитской берлоге, называемой участком Бе-кирага, сейчас было только два честных человека — он и Ниязи. Оба испытывали ужасные физические и моральные страдания. И все это за то, что они во имя родины вступили в борьбу с силами, победившими мир, и с кучкой преступников из своей же страны...
«Почему мне не устроили очной ставки с Ниязи? Ведь устроили же с Ахметом!» Сомнения вновь охватили Кя-миль-бея. «Раз следователь говорил о поездке на остров, значит, Ниязи тоже сознался. Но если не было с ним очной ставки и не упоминают его имени, значит, он не арестован. Чем же еще можно объяснить, что они не устроили очной ставки? Как объяснить, глупец? Да потому, что им это невыгодно! Ниязи не выдаст Недиме, даже если его будут резать на куски. Они его просто прикончили. С ним поступили хуже, чем с Ахметом!»
Сделав несколько шагов, Кямиль-бей вдруг остановился. «Я пропал, — подумал он. — Если заставили говорить Ниязи, то меня заставят и подавно. Если я — дерево, то Ниязи — сталь. Если я — человек, он — сверхчеловек. Если Ниязи все-таки рассказал этому хилому, усталому, придурковатому капитану, что Недиме ездила на остров... Если заставили говорить человека, у которого ничего не осталось на свете, кроме ненависти, то я наверняка выдам
Недиме... и няню и Рамиза-эфенди... и даже Нермин и Айше...»Кямиль-бей смотрел безумным взглядом на корабельный фонарь. Перед его глазами снова все потемнело и замелькали разноцветные круги. Впервые в жизни он подумал о самоубийстве. Что-то нужно сделать, что-то нужно сломать, чтобы выскочить из западни. Но что? Удариться головой о стену, чтобы раскололась голова...
Так подкрадывалась к нему мысль о самоубийстве. Она наступала на него, преследовала, туманила сознание... Вся жизнь казалась ловушкой, из которой не было другого выхода. Пустая, бессмысленная, ненужная жизнь!
Кямиль-бей понимал, что переживает тот опасный момент, когда страх, отчаяние, неуверенность в себе побеждают человеческий разум. Его мысли были ограниченны, но решительны и определенны, как у пещерного человека. «Будут пытать, будут пытать... Я не выдержу и во всем признаюсь. Обязательно признаюсь! Я могу спастись, только растоптав ногами Айше, как обезьяна, которая в минуту смертельной опасности, не видя другого выхода, бросает себе под ноги свое дитя».
Кямиль-бей предавался отчаянию, пока не победила общечеловеческая склонность во всем находить утешение. Постепенно сквозь мрак, сковавший его волю и разум, пробился слабый луч надежды. Он внезапно вспомнил о могучей силе своих рук, и два крепко сжатых кулака стали его утешением. Словно два тяжелых ядра тянули они вниз его плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Раздумывая о случившемся, Кямиль-бей спрашивал себя, жалеет ли он, что вступил на путь борьбы. Нет, он не сделал ничего плохого, ему не в чем упрекать себя, значит, и не о чем жалеть. Разве мог он, Кямиль-бей, находиться в одном лагере с Ибрагим-беем — поставщиком английской армии? Разве мог он не помочь Недиме-ханым? Ведь она работала одна в пустой, холодной комнате редакции, постоянно подвергая себя опасности. Мог ли он, зная об этом, вести прежнюю неосмысленную жизнь? Не быть же ему заодно со следователем, которому надоело жить честно, но не надоело предавать, или с этим невеждой надзирателем Ибрагимом? Разве его место не рядом с Ихсаном, Рамизом, Ниязи и няней-черкешенкой?
«Клянусь аллахом, дорогая жена, у меня не было Другого выхода», — вслух произнес Кямиль-бей и смутился.
Он почувствовал боль в спине и лег на койку. Знает ли Нермин о его аресте? Если не знает, вероятно, беспокоится, что его так долго нет. Ей будет страшно. Ведь она совершенно одна. Да может ли женщина не бояться, оставаясь одна в пустом доме? Он пожалел, что раньше никогда не задумывался над этим. Молодая женщина, привыкшая жить в большой семье... Должно быть, вчера она и сердилась на него только потому, что хотела скрыть свой страх перед одиночеством.
Кямиль-бею стало очень жаль жену. У него заныло сердце. Вот и сегодня она будет тщетно ждать его. Ужин остынет. Айше ляжет спать, а Нермин, накинув на плечи теплый халат, возьмет вязанье и, стараясь отвлечься, будет ждать, ждать и ждать...
Может быть, Ниязи-эфенди узнал, что он арестован. Конечно, узнал. Хоть бы он догадался зайти к Нермин. Нужно дать знать и Недиме, поскорее предупредить, что и ей угрожает опасность. Как он был спокоен, утверждая, что Недиме не была на острове. Правду всегда легко отстаивать. А под пыткой?..
Вдруг Кямиль-бей застонал от пронзившей его мысли и порывисто приподнялся. Перед его глазами замелькали разноцветные круги, на лице появилось выражение- ужаса и страшной тревоги. Дрожащей рукой он провел по одеялу, словно искал, за что ухватиться. Попалась пачка сигарет, спички. Вынув сигарету, он закурил, несколько раз затянулся и сел на край койки, свесив ноги.
Всемогущий аллах! Ведь он же сам выдумал, что Недиме вчера поехала на остров и эту ложь -сказал только Ниязи-бею. Никто, даже Недиме, не знает об этом... «Знаем только я и Ниязи-эфенди... Только я и Ниязи-эфенди. Откуда же тогда об этом известно следователю? Он мог узнать только от Ниязи. Но ведь это невозможно, немыслимо! Откуда же, откуда знает следователь про то, чего не было?»
На пол упала спичечная коробка, Кямиль-бей вздрогнул. «Да покарает его аллах! Ниязи-бей говорил, что Ах-мет хороший человек, а он оказался подлецом. Ниязи долго не появлялся в редакции, но, как только арестовали Ахмета, сразу пришел».
Кямиль-бей встал и в страшном волнении заметался по камере.«Неужели, неужели Ниязи-агабей, человек, которого больше всех уважает и любит Недиме-ханым! Единственный настоящий герой из тех патриотов, с которыми ему до сих пор довелось познакомиться. Измирец, пожертвовавший женой, детьми, всем... Нет, здесь что-то не так».
Кямиль-бей лихорадочно думал, стараясь докопаться до истины. Едва у него возникало новое подозрение, как он вспоминал слова «мой брат, Ниязи-агабей» и тон, каким произносила это имя Недиме-ханым.
«А может быть, и Ниязи арестован?..» Эта мысль принесла Кямиль-бею облегчение. Подозрение отпало, тиски, сжимавшие сердце, разжались. «Эх, Кямиль, ты становишься низким человеком, — упрекал он себя.—-Конечно, беднягу Ниязи тоже арестовали. Его зверски избили и довели до состояния Ахмета. Бедный Ниязи-эфенди! Бедный брат мой!»
Никогда в жизни Кямиль-бей не питал злобы к кому бы то ни было и считал это чувство недостойным. Даже думая о врагах, топтавших Анатолию и Стамбул, он не испытывал к ним ненависти. Но теперь он в ярости заскрипел зубами.
В этой бандитской берлоге, называемой участком Бе-кирага, сейчас было только два честных человека — он и Ниязи. Оба испытывали ужасные физические и моральные страдания. И все это за то, что они во имя родины вступили в борьбу с силами, победившими мир, и с кучкой преступников из своей же страны...
«Почему мне не устроили очной ставки с Ниязи? Ведь устроили же с Ахметом!» Сомнения вновь охватили Кя-миль-бея. «Раз следователь говорил о поездке на остров, значит, Ниязи тоже сознался. Но если не было с ним очной ставки и не упоминают его имени, значит, он не арестован. Чем же еще можно объяснить, что они не устроили очной ставки? Как объяснить, глупец? Да потому, что им это невыгодно! Ниязи не выдаст Недиме, даже если его будут резать на куски. Они его просто прикончили. С ним поступили хуже, чем с Ахметом!»
Сделав несколько шагов, Кямиль-бей вдруг остановился. «Я пропал, — подумал он. — Если заставили говорить Ниязи, то меня заставят и подавно. Если я — дерево, то Ниязи — сталь. Если я — человек, он — сверхчеловек. Если Ниязи все-таки рассказал этому хилому, усталому, придурковатому капитану, что Недиме ездила на остров... Если заставили говорить человека, у которого ничего не осталось на свете, кроме ненависти, то я наверняка выдам
Недиме... и няню и Рамиза-эфенди... и даже Нермин и Айше...»Кямиль-бей смотрел безумным взглядом на корабельный фонарь. Перед его глазами снова все потемнело и замелькали разноцветные круги. Впервые в жизни он подумал о самоубийстве. Что-то нужно сделать, что-то нужно сломать, чтобы выскочить из западни. Но что? Удариться головой о стену, чтобы раскололась голова...
Так подкрадывалась к нему мысль о самоубийстве. Она наступала на него, преследовала, туманила сознание... Вся жизнь казалась ловушкой, из которой не было другого выхода. Пустая, бессмысленная, ненужная жизнь!
Кямиль-бей понимал, что переживает тот опасный момент, когда страх, отчаяние, неуверенность в себе побеждают человеческий разум. Его мысли были ограниченны, но решительны и определенны, как у пещерного человека. «Будут пытать, будут пытать... Я не выдержу и во всем признаюсь. Обязательно признаюсь! Я могу спастись, только растоптав ногами Айше, как обезьяна, которая в минуту смертельной опасности, не видя другого выхода, бросает себе под ноги свое дитя».
Кямиль-бей предавался отчаянию, пока не победила общечеловеческая склонность во всем находить утешение. Постепенно сквозь мрак, сковавший его волю и разум, пробился слабый луч надежды. Он внезапно вспомнил о могучей силе своих рук, и два крепко сжатых кулака стали его утешением. Словно два тяжелых ядра тянули они вниз его плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89