Вдоволь наслушавшись рассказов крестного о безумной храбрости, дерзком уме и редкой душевности этого приумножившего
славу России генерала, я глядел на него всегда — глазами дяди Егора — как на полубога, и сердце мое умирало от застенчивой и завистливой к нему любви.
Впрочем, иногда покорял он меня двояко. То — царственной, неприступно-гордой его осанкой. То — земной, подкупающей человеческой простотой. Он привораживал меня затаенным, глубинным блеском суровых и строгих, по-орлиному зорких глаз. Удивлял высоким, не омраченным морщинами, чистым лбом. Пышными — с проседью — словно разметанными ветром бакенбардами и лихим разлетом распластанных — как беркутиные крылья — седых, круто закрученных вверх остриями, победоносно-властных его усов.
Я не говорю уже о парадном его мундире. Генеральских эполетах. Аксельбантах. Георгиевских крестах. При виде всего этого великолепия я вообще терял дар речи — у меня присыхал к нёбу язык!
Седло же, которым так щедро одарил меня дядя Егор в день моего крещения, было свидетелем боевых его походов.
— А как было дело?— начинал каждый раз с вопроса дядя Егор сказ свой о взятии Геок-Тепе.— А так. Осаждали мы крепость три дни. А на свету четвертого — пошли на штурм. Было это в понедельник. Двенадцатого января. В одна тыща восемьсот восемьдесят первом году. Куропаткин — был он в ту пору пока ишо в чине полковника — повел своих молодцов в наступление на западны стены крепости. А орлы есаула Гайдарова ринулись на штурм — с сиверу... Мы жа находились в тот час в личном резерве Скобелева. Стояли в конном строю. Ни живы — ни мертвы. Вросли в седла. С пиками наизго-товке. Не дышим. Горим от нетерпенья. Ждем команды для смертной атаки...
— А Скобелев?
— Он — впереди. На белом, как кипень, своем красавце-ахалтекинце. В парадном мундире. При всех регалиях. С саблей наголо. Не генерал — картина!..
В этом месте, прервав на минуту рассказ, дядя Егор, как правило, умолкал, словно предоставлял возможность слушателям зримо полюбоваться гарцующим перед войсками на пылком белом коне боевым генералом — собранным, волевым, полным железной решимости, хладнокровного мужества и лихой отваги!
— Ровно в двенадцать часов пополудни грохнула наша матушка-мина!— продолжал после маленькой заминки дядя Егор.— Рухнула ихнея крепостная стена — с проломом длиною в пятнадцать сажен. Вот этого нам и надо было! И тут — началось дело!.. «С нами бог, братцы! Клинки-пики — к бою! За мной! В атаку! Урраа!» — прогремел ерихонской трубой громобойный голос Скобелева. И вихрь вихрем рванул он с места в карьер — впереди нашей конной лавины!.. С гиком и ревом ворвались мы — следом за генералом — через пролом крепостной стены в Геок-Тепе. Вот тут-то и узрел я кромешный ад. Преисподнюю. Вертеп. Содом и Гоморру!..
— Страшно было?!— спрашивал я упавшим голосом.
— Страшновато теперь — вспоминать... А в тот час — не до страху! Я, к примеру, летел за Скобелевым — как на крыльях. Ни коня, ни седла под собой, ни стремен под ногами — ничего не чуял. Одно было в твердой памяти: пика, взятая наизготовку!.. Я и теперь не скажу, отчего у меня в ту секунду потемнело в глазах,— от ярости в сердце али от поднятой конницей пыли. А пыль стояла стеной. И вот когда черное небо — среди белого божьего дня — мне показалось с овчинку!..
— А текинцы?
— Дрались — как звери! И наездники — любо поглядеть. Хоть и без седел — жейдаком. Босиками. В белых рубахах, с засученными по локоть рукавами... В рукопашном конном бою страшней, чем оне, супостата на свете нету. Сходятся — в лоб, и секутся своими косыми саблями — насмерть!
— И как только ты это, кум, уцелел после такой страсти?!— восклицала в таких случаях с непритворным, по-детски наивным изумлением мама.
— Бог пронес, стало быть. А то ишо — как жа?! Да я-то што. Всего-навсего — нижний чин. Трава в чистом поле!.. А ты вот скажи, как сам Скобелев уцелел? Ни одной царапины — за весь поход. За всю восьмилетнюю кампанию!
— Смелого — пуля боится. Храброго — штык не берет!— утверждал дедушка Арефий с пылкой категоричностью.
— Скобелев — пулям не кланялся. И перед штыком - не робел. Про это вся армия наша хорошо знала,— отвечал дядя Егор.— И все же — после каждого
штурма — все мы ликовали и диву давались при виде невредимого генерала!.. Приходилось мне читывать про птицу Феникс, которая сгорела дотла, а потом — воскресла из пепла! Так вот и наш Скобелев. Не один раз воскресал он из мертвых после огня и дыма штурмовых схваток с неприятелем. А последний свидетель тому — наша битва за крепость Геок-Тепе!
— Но тута-то ведь ты его спас от верной гибели, кум,— не чудо!— напоминал ему об известном нам всем его подвиге дедушка Арефий.
— Так точно. Был такой презент... Вовремя излов-чась, сбросил я пикой наземь с коня дикошарого босиканта-текинца. Оплошай я тогда на секунду, и лихой бу-сурман вмиг косой своей саблей снес бы напрочь голову генералу!..
— И не нашивать бы тебе тогда век-повеки, куманек, именных серебряных часиков!— подливал масла в огонь дедушка Арефий.
Так с малых лет наслушался я от дяди Егора немало таких рассказов о Скобелеве, портреты которого украшали передние углы почти всех горниц в станицах нашей всей Горькой линии. Висел в переднем углу скобелевский портрет и в нашей горнице,— правда, не такой роскошный, как у моего крестного.
И выходило, что в казачьих семьях чтили генерала более, чем самого царя, портретов которого — если они и были в доме — никто не вывешивал рядом со Скобелевым — в переднем углу и тем более под божницей.
В нашем же доме портреты Николая II и всех членов царской семьи украшали, например, старенькую клеенку на кухонном столе. И во время семейной трапезы мама запросто ставила на облик государя-императора — он красовался в центре столешницы — обливной горшок со щами или глиняную миску с просяной кашей. Я же, в предвкушении сытного обеда или запоздалого ужина, нетерпеливо барабанил своей расписной деревянной ложкой по светлому лику наследника престола — цесаревича Алексея или по пухлым щечкам и надменным губкам сестер его — великих княгинь,— правда, обольстительных на тогдашний мой взгляд — смотря с какой стороны стола сидел...
Позднее я уже многое знал о Скобелеве не только со слов бывалого и начитанного дяди Егора, но и из прочитанных мною — учеником третьего класса начального станичного училища — книжек, взятых из школьной библиотеки.
Родился Михаил Дмитриевич Скобелев в 1843 году. В военной семье — его отец и дед были генералами, хотя и из незнатного рода. Род Скобелевых вел свое начало от однодворца Никиты Скобелева — тоже военного, однако дослужившегося в XVIII веке только до сержанта.
По окончании Академии Генерального штаба, Скобелев в 1869 году был откомандирован в Туркестан, под начало Ташкентского военного генерал-губернатора Кауфмана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
славу России генерала, я глядел на него всегда — глазами дяди Егора — как на полубога, и сердце мое умирало от застенчивой и завистливой к нему любви.
Впрочем, иногда покорял он меня двояко. То — царственной, неприступно-гордой его осанкой. То — земной, подкупающей человеческой простотой. Он привораживал меня затаенным, глубинным блеском суровых и строгих, по-орлиному зорких глаз. Удивлял высоким, не омраченным морщинами, чистым лбом. Пышными — с проседью — словно разметанными ветром бакенбардами и лихим разлетом распластанных — как беркутиные крылья — седых, круто закрученных вверх остриями, победоносно-властных его усов.
Я не говорю уже о парадном его мундире. Генеральских эполетах. Аксельбантах. Георгиевских крестах. При виде всего этого великолепия я вообще терял дар речи — у меня присыхал к нёбу язык!
Седло же, которым так щедро одарил меня дядя Егор в день моего крещения, было свидетелем боевых его походов.
— А как было дело?— начинал каждый раз с вопроса дядя Егор сказ свой о взятии Геок-Тепе.— А так. Осаждали мы крепость три дни. А на свету четвертого — пошли на штурм. Было это в понедельник. Двенадцатого января. В одна тыща восемьсот восемьдесят первом году. Куропаткин — был он в ту пору пока ишо в чине полковника — повел своих молодцов в наступление на западны стены крепости. А орлы есаула Гайдарова ринулись на штурм — с сиверу... Мы жа находились в тот час в личном резерве Скобелева. Стояли в конном строю. Ни живы — ни мертвы. Вросли в седла. С пиками наизго-товке. Не дышим. Горим от нетерпенья. Ждем команды для смертной атаки...
— А Скобелев?
— Он — впереди. На белом, как кипень, своем красавце-ахалтекинце. В парадном мундире. При всех регалиях. С саблей наголо. Не генерал — картина!..
В этом месте, прервав на минуту рассказ, дядя Егор, как правило, умолкал, словно предоставлял возможность слушателям зримо полюбоваться гарцующим перед войсками на пылком белом коне боевым генералом — собранным, волевым, полным железной решимости, хладнокровного мужества и лихой отваги!
— Ровно в двенадцать часов пополудни грохнула наша матушка-мина!— продолжал после маленькой заминки дядя Егор.— Рухнула ихнея крепостная стена — с проломом длиною в пятнадцать сажен. Вот этого нам и надо было! И тут — началось дело!.. «С нами бог, братцы! Клинки-пики — к бою! За мной! В атаку! Урраа!» — прогремел ерихонской трубой громобойный голос Скобелева. И вихрь вихрем рванул он с места в карьер — впереди нашей конной лавины!.. С гиком и ревом ворвались мы — следом за генералом — через пролом крепостной стены в Геок-Тепе. Вот тут-то и узрел я кромешный ад. Преисподнюю. Вертеп. Содом и Гоморру!..
— Страшно было?!— спрашивал я упавшим голосом.
— Страшновато теперь — вспоминать... А в тот час — не до страху! Я, к примеру, летел за Скобелевым — как на крыльях. Ни коня, ни седла под собой, ни стремен под ногами — ничего не чуял. Одно было в твердой памяти: пика, взятая наизготовку!.. Я и теперь не скажу, отчего у меня в ту секунду потемнело в глазах,— от ярости в сердце али от поднятой конницей пыли. А пыль стояла стеной. И вот когда черное небо — среди белого божьего дня — мне показалось с овчинку!..
— А текинцы?
— Дрались — как звери! И наездники — любо поглядеть. Хоть и без седел — жейдаком. Босиками. В белых рубахах, с засученными по локоть рукавами... В рукопашном конном бою страшней, чем оне, супостата на свете нету. Сходятся — в лоб, и секутся своими косыми саблями — насмерть!
— И как только ты это, кум, уцелел после такой страсти?!— восклицала в таких случаях с непритворным, по-детски наивным изумлением мама.
— Бог пронес, стало быть. А то ишо — как жа?! Да я-то што. Всего-навсего — нижний чин. Трава в чистом поле!.. А ты вот скажи, как сам Скобелев уцелел? Ни одной царапины — за весь поход. За всю восьмилетнюю кампанию!
— Смелого — пуля боится. Храброго — штык не берет!— утверждал дедушка Арефий с пылкой категоричностью.
— Скобелев — пулям не кланялся. И перед штыком - не робел. Про это вся армия наша хорошо знала,— отвечал дядя Егор.— И все же — после каждого
штурма — все мы ликовали и диву давались при виде невредимого генерала!.. Приходилось мне читывать про птицу Феникс, которая сгорела дотла, а потом — воскресла из пепла! Так вот и наш Скобелев. Не один раз воскресал он из мертвых после огня и дыма штурмовых схваток с неприятелем. А последний свидетель тому — наша битва за крепость Геок-Тепе!
— Но тута-то ведь ты его спас от верной гибели, кум,— не чудо!— напоминал ему об известном нам всем его подвиге дедушка Арефий.
— Так точно. Был такой презент... Вовремя излов-чась, сбросил я пикой наземь с коня дикошарого босиканта-текинца. Оплошай я тогда на секунду, и лихой бу-сурман вмиг косой своей саблей снес бы напрочь голову генералу!..
— И не нашивать бы тебе тогда век-повеки, куманек, именных серебряных часиков!— подливал масла в огонь дедушка Арефий.
Так с малых лет наслушался я от дяди Егора немало таких рассказов о Скобелеве, портреты которого украшали передние углы почти всех горниц в станицах нашей всей Горькой линии. Висел в переднем углу скобелевский портрет и в нашей горнице,— правда, не такой роскошный, как у моего крестного.
И выходило, что в казачьих семьях чтили генерала более, чем самого царя, портретов которого — если они и были в доме — никто не вывешивал рядом со Скобелевым — в переднем углу и тем более под божницей.
В нашем же доме портреты Николая II и всех членов царской семьи украшали, например, старенькую клеенку на кухонном столе. И во время семейной трапезы мама запросто ставила на облик государя-императора — он красовался в центре столешницы — обливной горшок со щами или глиняную миску с просяной кашей. Я же, в предвкушении сытного обеда или запоздалого ужина, нетерпеливо барабанил своей расписной деревянной ложкой по светлому лику наследника престола — цесаревича Алексея или по пухлым щечкам и надменным губкам сестер его — великих княгинь,— правда, обольстительных на тогдашний мой взгляд — смотря с какой стороны стола сидел...
Позднее я уже многое знал о Скобелеве не только со слов бывалого и начитанного дяди Егора, но и из прочитанных мною — учеником третьего класса начального станичного училища — книжек, взятых из школьной библиотеки.
Родился Михаил Дмитриевич Скобелев в 1843 году. В военной семье — его отец и дед были генералами, хотя и из незнатного рода. Род Скобелевых вел свое начало от однодворца Никиты Скобелева — тоже военного, однако дослужившегося в XVIII веке только до сержанта.
По окончании Академии Генерального штаба, Скобелев в 1869 году был откомандирован в Туркестан, под начало Ташкентского военного генерал-губернатора Кауфмана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48