Она расхохоталась и посмотрела Качуру в лицо удивительно зрелыми глазами.
— Как его звали? — рассеянно спросил удивленный Качур.
Минка прижала платок к губам, в глазах ее появились слезы от смеха.
— Какой вы ребенок, господин Качур! Так непонятно, мудрено говорите, словно из Священного писания, а такой ребенок!
«Что я сделал такого смешного?» — недоумевал он; горько у него стало на сердце.
— Не нужно сейчас смеяться! — попросил он.— Не нужно. Никогда в жизни я себя не чувствовал так, как в эту минуту. Если бы мне удалось схватить звезду с неба, и тогда я не был бы так счастлив.
Он взял ее за руки и стал глядеть на нее повлажневшими глазами.
— Видите, я говорил, что я беден, а теперь мне кажется, я обладаю огромным богатством, так бесконечна и велика моя любовь. Примите ее, как дар мой! В сто раз большей станет моя сила и в сто раз богаче я стану, если меня благословит ваша любовь.
Минка довольно улыбалась и смотрела на него, как на послушного ребенка.
— Ну, хорошо, хорошо, господин Качур! Успокойтесь! Он взглянул на нее и удивился, что она все так же красива и так же достойна его любви, как и раньше.
— Ничего другого вы мне не скажете?
— Чего другого?
— Одно только слово хотел бы я услышать от вас, мадемуазель Минка! Теплое, дружеское,— больше ничего. Одно только слово, которое осталось бы в моем сердце, как вечная манна, чтобы я вспоминал его в печальные минуты. Только одно слово!
Она по-матерински положила ему руки на плечи, посмотрела в глаза и улыбнулась:
— Ведь я вас люблю!
Он целовал ей руки, дрожа от счастья.
— А теперь довольно, господин Качур, вы забыли, что скоро полдень.
Ему казалось непонятным, почему в полдень он должен уходить, он бы не приметил ни вечера, ни ночи.
— Еще одну минуту! Один миг! — За стенами этой комнаты было одиночество и печаль.— Одну минуту!
Минка поднялась, пожала ему руку.
— Ведь вы придете еще не раз. Почему вы так печальны? Будто на тайной вечере.
Качур улыбнулся, но боль была в его улыбке.
— А если мы больше не увидимся?
— Почему не увидимся?
— Если больше не увидимся так, как сегодня... Я всегда любил вас, мадемуазель Минка, и никогда не забуду вашего лица.
— Почему вы такой печальный?
— Потому что люблю вас. Кто знает, откуда берется любовь, откуда печаль?
— Эти слова вы уже говорили,— улыбнулась Минка.
— И никогда больше не скажу. На прощанье, может быть, на вечную разлуку говорю их.
Она закрыла глаза, улыбнулась и протянула ему губы. Он тоже закрыл глаза, нежно обнял ее за плечи и поцеловал.
Свежий сырой воздух пахнул ему в лицо, когда он вышел на дорогу, на миг все закачалось перед его глазами. Он потер лоб и остановился. Уже тогда, в подсознании, посягнуло на его счастье неприятное, еще непонятное, дурное предчувствие. На повороте он обернулся. На пороге никого не было; чужой и безмолвный смотрел на него белый дом, будто никогда не переступал он его порога.
Точно тень легла ему на сердце, но он не знал ее причины.
День был хмурый и туманный, как и утро. Туман отсвечивал каким-то дремотным желтым светом. Дорога в Заполье показалась Качуру длинной и скучной.
Навстречу ему шагали крестьяне и крестьянки, возвращавшиеся с богослужения: мужчины в грязных сапогах, женщины с высоко подобранными юбками. Иные прошли мимо, не взглянув на него, другие поздоровались, окинув его недоверчивым, неприветливым взглядом.
— Даже у обедни не был,— сказал один из проходивших крестьян.
— У Ситаревых он был, женихается, потому и зачастил туда! — ответила крестьянка.
Крестьянин засмеялся:
— Что же, не завидую ему...
Качур, ни на кого не глядя, ускорил шаг.
«Что я сделал этим людям? Почему они ненавидят меня? Я их даже никогда не видал и ни разу с ними не говорил!»
— Что тут за франт вертится? — вскрикнул один из парней, поравнявшись с Качуром, и упер руки в бока так, чтобы задеть его локтем. Качур посторонился, и парни прошли дальше.
— Не очень-то заглядывайся на наших девчат! — крикнул один из них ему вслед.
— Это учитель, тот, что к обедне не ходит! Горланили, смеялись... Качур спешил дальше и не мог
расслышать, что они говорили. Щеки его пылали: он дрожал от гнева, а губы улыбались.
«Куплю себе высокие сапоги и сюртук, и все будет в порядке. Никто тогда меня не будет спрашивать, хожу ли я в церковь. Для чего это богу понадобилась набожность франта? И почему именно сегодня, когда все должно было меня радовать и солнце сиять?»
Когда он пришел домой, комната показалась ему тесной, пустой и бедной. Всю ее заполняла непонятная, беспричинная глубокая печаль его сердца.
«Почему именно сегодня...»
Вспомнив Минку, он почувствовал на губах ее поцелуй и вздрогнул, но печаль не исчезла.
«Любит ли она? Любовь ли двигала ею, когда она улыбнулась и положила мне руки на плечи... как ребенку?»
Она была далеко, и теперь он смотрел на ее лицо, на ее улыбку более острым глазом. Качур испугался своих мыслей.
«Тяжело у меня на сердце... Бог знает почему! Потому и приходят в голову несправедливые, нехорошие мысли».
Хозяйка принесла обед.
— Вы опять были в Бистре, сударь?
— Да,— ответил Качур хмуро.
Улыбающаяся хозяйка остановилась у стола; видно было, что ей хотелось поговорить.
— Не обижайтесь, говорят, что вы захаживаете к той...
— Что значит «той»? —Качур вскинул на нее потемневший взор.
— Я ничего не говорю, но люди болтают, что обе они — и мать и дочь — обхаживают каждого, кто бы ни пришел к ним. Не один уж там обжегся. Теперь вот зачастил инженер...
— Какой инженер? — испугался Качур и побледнел.
— Тот, черный... Говорят, женится на ней.
— К чему вы мне это рассказываете? Зачем мне это? Уберите, я не хочу есть.
Когда за хозяйкой закрылась дверь, Качур встал из-за стола и подошел к окну. Узкая грязная улица, напротив серый дом с маленькими черными окнами, которые, казалось ему, сверлят его взглядом, будто чьи-то неприязненные глаза.
«Бабьи сплетни! Конечно, бабьи сплетни. Они без этого жить не могут, удивительно, как она не повесила ей на шею двух или трех инженеров и еще кого-нибудь в придачу».
Сердце у него билось, как в лихорадке, голова разрывалась от боли.
Как все могло бы быть хорошо! И эту красоту, которой и без того до убожества мало, которую приходится выкрадывать по крохам, ему изгадят. Отравят и эту каплю радости! За каждое мгновение счастья надо бороться!
Серый ноябрьский день быстро сменился вечерними сумерками.
«Теперь, пожалуй, самое время,— подумал Качур.— «Если вам будет худо, приходите»,— сказал тогда доктор.
Почему бы не пойти к нему? Я ни разу с тех пор не говорил с ним, но, кажется, я начинаю понимать его наставления».
Серая, влажная тьма охватила Качура, когда он вышел на улицу. Доктор сидел в накуренной комнате, одетый в длинный пестрый халат, с меховой шапкой на голове, и курил длинную турецкую трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43