Вы поэт?
— Да, пишу стихи,— ответил Качур, опустив глаза.
— Не пишите стихов, иначе потеряете кредит. И раз уж мы заговорили о стихах, нужно сказать и о вине. Не думайте, что если вы патриот, то обязаны пить, и трезвые люди становились депутатами. Запомнили мои советы?
— Запомнил,— засмеялся Качур.
— И все-таки, если даже вы будете их придерживаться, вам все равно будет тяжко жить на свете. Приди сам бог к людям, особенно в Заполье, и ему пришлось бы туго. Не нашли бы ничего другого, так собственную его божественность тыкали бы ему в нос.
«Серьезно он говорит или шутит? Горечь съедает его, бог знает что он перенес,— раздумывал про себя Качур.— Человек он не злой и не кажется несчастным, слишком уж толст и любит, видно, хорошо покушать».
— Занимайте места! — крикнул, показавшись в дверях, почтальон, длинный, костлявый, красноносый старик.
— Это наш новый учитель,— представил врач Качура.
Почтальон смерил учителя быстрым строгим взглядом.
— Молод еще господин и ростом не вышел! Я всегда говорил, что учитель должен быть в летах и рослым.
Врач и учитель влезли в дилижанс, тесный и низкий, заваленный пакетами и посылками. Почтальон стегнул лошадей, дилижанс закачался и заскрипел. Качур, открыв окошко, смотрел на окропленные густой утренней росой окрестности. На сердце у него было легко.
Дорога вилась вдоль крутых лесистых холмов. Справа простиралась равнина, над ней лениво плыла бесконечная и тонкая пелена тумана; временами она прерывалась, и тогда показывалось небо и над полями становилось светлее. Иногда из тумана неожиданно возникал среди ровного поля высокий осокорь и тут же тонул снова. Вот появилось село у дороги, дома показались Качуру необыкновенно белыми и нарядными.
— Таких красивых сел я еще не видал: дома блестят, будто в ясный воскресный день, когда колокола звонят к обедне!
Доктор сердито оглянулся:
— Посмотрите па них через месяц-два, и покажутся они вам такими же грязными, как и все на свете.
«Да простит бог его пессимизм,— улыбнулся про себя Качур.— Будь я суеверным, подумал бы, что сам дьявол послал мне его на пути, как злое предзнаменование».
Дилижанс проезжал мимо старинного замка. По обеим сторонам замка тянулся большой парк. По краю его протекал ручей, пенистый и шумливый; он вырывался из-под высокой скалы, нависшей над дорогой. У самой дороги над тенью развесистого каштана виднелась беседка, заросшая плющом. В беседке сидела молодая девушка в алой блузке; она обернулась, и Качур на мгновенье увидел белое лицо и большие черные глаза. Над старинным замком с криком взвилась стая птиц. Дилижанс катился все дальше, и вскоре снова открылась свободная, бескрайняя равнина.
Качур вздохнул.
— Это Бистра,— сказал доктор.— Красивое село, но если вы не собираетесь жениться, а я вам уже сказал, что этого не следует делать, то никогда не заглядывайте сюда.
— Разве здесь много красивых девушек?
— Очень.
Качур подумал о старинном замке, зеленой беседке и алой блузке, и на сердце у него потеплело.
Дилижанс свернул на широкую белую дорогу; блеснула тихая зеленая вода, притаившаяся под старыми вербами. Солнце выглянуло из тумана, и по ту сторону реки, у подножия дальнего холма, засверкало живыми яркими красками Заполье. Маленький городок, а скорее село, протянулся меж полей и холмов; над ним под самым небом громадным полукругом стояли и смотрели в долину высокие леса.
— Вон Заполье,- сказал доктор и небрежно показал мизинцем.
Качур молча любовался открывшимся его взору видом. Красота, которую увидели его глаза, подымала мысли, уже и без того настроенные на высокий лад. Он трепетал в праздничном ожидании, он чувствовал, как выросли его силы, забила ключом жизнь, буйно цветущая, шумно стремящаяся вперед.
Толстяк доктор, увидев румянец на его щеках, искрящиеся счастьем глаза, положил ему руку на плечо.
— Молодой человек, не взыщите, если мои советы показались вам слишком банальными. Но поверьте, они были от души и вреда бы вам не принесли. Однако я вижу, по выражению лица вашего вижу, что вы не последуете им. Поэтому скажу вам только вот что: заботьтесь о себе, всегда и прежде всего о себе, другие поступают так же. И если вы считаете своим долгом помогать ближнему, делайте это без шума и помпы; так вы меньше себе навредите. Вчера в полночь меня подняли с постели и смертельно усталого повезли по кручам в Ракитино к приезжей женщине. Ехать пришлось в ужасном тарантасе. На половине пути на подъеме он сломался, и я добирался туда на попутных, а возвращаюсь вот с почтой. Другому я не посмел бы об этом рассказать, так как рисковал бы потерять его уважение. Ведь и я когда-то расхаживал по собраниям, мой друг, и произносил речи о правах словенского народа. Но тогда я был моложе, теперь же я знаю, что все это не пошло впрок ни мне, ни другим так же, как и мое сегодняшнее путешествие. Приехали. Если вам будет худо, приходите, я буду рад вас видеть.
Дилижанс остановился на площади перед новым, ярко окрашенным двухэтажным зданием почты. Через дорогу стоял темный неприветливый дом старой почты; внизу спокойно несла свои воды широкая река. Над нею склонялись развесистые вербы. Доктор пожал Качуру руку и пошел по улице тяжелой походкой, высокий, плечистый, слегка сутулый.
Качур вошел в почтовый трактир, присел у окна и стал смотреть на улицу, которая от площади подымалась вверх к белой церквушке, купол ее сверкал у подножия холма. На освещенном солнцем холме росли молодые деревца, уже покрывшиеся листвой, а на самом верху его приютилась другая церквушка, вся пламенеющая в лучах утреннего солнца. Качур смотрел на проходивших людей: чиновников, крестьян, рабочих. Ему показалось, что со всеми ими он мог бы подружиться: ни у одного из них он не заметил неприятного или злого лица.
«Наконец начинается настоящая жизнь! — подумал Качур.— Теперь я осуществлю то, что задумал».
Торжественно было у него на душе, таким чистым и полным надежд его сердце было только при первом причастии.
— Пусть так и будет во имя божье! — произнес он почти вслух и больше уже не вспоминал ни толстяка доктора, ни его поучений.
— Есть у вас комната? — спросил Качур у кругленькой трактирщицы.
— Есть, господин, но, Иисус Мария! как раз вчера вечером из Триеста приехала одна дама — красивая такая, а как одета!.. Вы ее увидите, когда она будет проходить через прихожую. За ней приехал господин, бог знает откуда, здесь его никто не знает...
— А как с комнатой?
— Есть еще одна, но там спит наш Тоне, когда приезжает домой.
— Тогда, может, сдадите ее на день?
— Разумеется, сдадим. Тоне приезжает раз в год на три дня.
Комната была большая, пустая, в четыре окна, в углу печально и одиноко стояла кровать, словно могила на кладбище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Да, пишу стихи,— ответил Качур, опустив глаза.
— Не пишите стихов, иначе потеряете кредит. И раз уж мы заговорили о стихах, нужно сказать и о вине. Не думайте, что если вы патриот, то обязаны пить, и трезвые люди становились депутатами. Запомнили мои советы?
— Запомнил,— засмеялся Качур.
— И все-таки, если даже вы будете их придерживаться, вам все равно будет тяжко жить на свете. Приди сам бог к людям, особенно в Заполье, и ему пришлось бы туго. Не нашли бы ничего другого, так собственную его божественность тыкали бы ему в нос.
«Серьезно он говорит или шутит? Горечь съедает его, бог знает что он перенес,— раздумывал про себя Качур.— Человек он не злой и не кажется несчастным, слишком уж толст и любит, видно, хорошо покушать».
— Занимайте места! — крикнул, показавшись в дверях, почтальон, длинный, костлявый, красноносый старик.
— Это наш новый учитель,— представил врач Качура.
Почтальон смерил учителя быстрым строгим взглядом.
— Молод еще господин и ростом не вышел! Я всегда говорил, что учитель должен быть в летах и рослым.
Врач и учитель влезли в дилижанс, тесный и низкий, заваленный пакетами и посылками. Почтальон стегнул лошадей, дилижанс закачался и заскрипел. Качур, открыв окошко, смотрел на окропленные густой утренней росой окрестности. На сердце у него было легко.
Дорога вилась вдоль крутых лесистых холмов. Справа простиралась равнина, над ней лениво плыла бесконечная и тонкая пелена тумана; временами она прерывалась, и тогда показывалось небо и над полями становилось светлее. Иногда из тумана неожиданно возникал среди ровного поля высокий осокорь и тут же тонул снова. Вот появилось село у дороги, дома показались Качуру необыкновенно белыми и нарядными.
— Таких красивых сел я еще не видал: дома блестят, будто в ясный воскресный день, когда колокола звонят к обедне!
Доктор сердито оглянулся:
— Посмотрите па них через месяц-два, и покажутся они вам такими же грязными, как и все на свете.
«Да простит бог его пессимизм,— улыбнулся про себя Качур.— Будь я суеверным, подумал бы, что сам дьявол послал мне его на пути, как злое предзнаменование».
Дилижанс проезжал мимо старинного замка. По обеим сторонам замка тянулся большой парк. По краю его протекал ручей, пенистый и шумливый; он вырывался из-под высокой скалы, нависшей над дорогой. У самой дороги над тенью развесистого каштана виднелась беседка, заросшая плющом. В беседке сидела молодая девушка в алой блузке; она обернулась, и Качур на мгновенье увидел белое лицо и большие черные глаза. Над старинным замком с криком взвилась стая птиц. Дилижанс катился все дальше, и вскоре снова открылась свободная, бескрайняя равнина.
Качур вздохнул.
— Это Бистра,— сказал доктор.— Красивое село, но если вы не собираетесь жениться, а я вам уже сказал, что этого не следует делать, то никогда не заглядывайте сюда.
— Разве здесь много красивых девушек?
— Очень.
Качур подумал о старинном замке, зеленой беседке и алой блузке, и на сердце у него потеплело.
Дилижанс свернул на широкую белую дорогу; блеснула тихая зеленая вода, притаившаяся под старыми вербами. Солнце выглянуло из тумана, и по ту сторону реки, у подножия дальнего холма, засверкало живыми яркими красками Заполье. Маленький городок, а скорее село, протянулся меж полей и холмов; над ним под самым небом громадным полукругом стояли и смотрели в долину высокие леса.
— Вон Заполье,- сказал доктор и небрежно показал мизинцем.
Качур молча любовался открывшимся его взору видом. Красота, которую увидели его глаза, подымала мысли, уже и без того настроенные на высокий лад. Он трепетал в праздничном ожидании, он чувствовал, как выросли его силы, забила ключом жизнь, буйно цветущая, шумно стремящаяся вперед.
Толстяк доктор, увидев румянец на его щеках, искрящиеся счастьем глаза, положил ему руку на плечо.
— Молодой человек, не взыщите, если мои советы показались вам слишком банальными. Но поверьте, они были от души и вреда бы вам не принесли. Однако я вижу, по выражению лица вашего вижу, что вы не последуете им. Поэтому скажу вам только вот что: заботьтесь о себе, всегда и прежде всего о себе, другие поступают так же. И если вы считаете своим долгом помогать ближнему, делайте это без шума и помпы; так вы меньше себе навредите. Вчера в полночь меня подняли с постели и смертельно усталого повезли по кручам в Ракитино к приезжей женщине. Ехать пришлось в ужасном тарантасе. На половине пути на подъеме он сломался, и я добирался туда на попутных, а возвращаюсь вот с почтой. Другому я не посмел бы об этом рассказать, так как рисковал бы потерять его уважение. Ведь и я когда-то расхаживал по собраниям, мой друг, и произносил речи о правах словенского народа. Но тогда я был моложе, теперь же я знаю, что все это не пошло впрок ни мне, ни другим так же, как и мое сегодняшнее путешествие. Приехали. Если вам будет худо, приходите, я буду рад вас видеть.
Дилижанс остановился на площади перед новым, ярко окрашенным двухэтажным зданием почты. Через дорогу стоял темный неприветливый дом старой почты; внизу спокойно несла свои воды широкая река. Над нею склонялись развесистые вербы. Доктор пожал Качуру руку и пошел по улице тяжелой походкой, высокий, плечистый, слегка сутулый.
Качур вошел в почтовый трактир, присел у окна и стал смотреть на улицу, которая от площади подымалась вверх к белой церквушке, купол ее сверкал у подножия холма. На освещенном солнцем холме росли молодые деревца, уже покрывшиеся листвой, а на самом верху его приютилась другая церквушка, вся пламенеющая в лучах утреннего солнца. Качур смотрел на проходивших людей: чиновников, крестьян, рабочих. Ему показалось, что со всеми ими он мог бы подружиться: ни у одного из них он не заметил неприятного или злого лица.
«Наконец начинается настоящая жизнь! — подумал Качур.— Теперь я осуществлю то, что задумал».
Торжественно было у него на душе, таким чистым и полным надежд его сердце было только при первом причастии.
— Пусть так и будет во имя божье! — произнес он почти вслух и больше уже не вспоминал ни толстяка доктора, ни его поучений.
— Есть у вас комната? — спросил Качур у кругленькой трактирщицы.
— Есть, господин, но, Иисус Мария! как раз вчера вечером из Триеста приехала одна дама — красивая такая, а как одета!.. Вы ее увидите, когда она будет проходить через прихожую. За ней приехал господин, бог знает откуда, здесь его никто не знает...
— А как с комнатой?
— Есть еще одна, но там спит наш Тоне, когда приезжает домой.
— Тогда, может, сдадите ее на день?
— Разумеется, сдадим. Тоне приезжает раз в год на три дня.
Комната была большая, пустая, в четыре окна, в углу печально и одиноко стояла кровать, словно могила на кладбище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43