.. Душу ты у меня украла... Душу!
Она с изумлением смотрела на него.
-— Ты с ума сошел? А что я получила от тебя? Что ты мне дал?
Качур надел сюртук, надвинул шляпу на лоб и выбежал на улицу, бледный и дрожащий.
— Куда, старик?—- остановил его веселый учитель.
— Никуда,—оглянулся Качур, будто только что проснулся.
— Новый старший учитель назначен.
— Правда?
— Ферян фамилия.
— Как? — остолбенел Качур.
— Ферян. Р1з Заполья приезжает. Завтра здесь будет.
— Ферян из Заполья?
— Сильный человек. Один из столпов передового учительства !
— Передового?.. Ферян?
— Да вы что, оглохли?
Качур надвинул шляпу еще ниже на лоб и побежал в трактир.
Дрожащей рукой схватил бутылку и выпил всю сразу.
«Чудеса творятся на свете... Божьи чудеса и великие знамения!.. Как же было раньше? Надо вспомнить... не спеша... все... не спеша... припомнить, как все было раньше...»
Нагнулся над столом, уперся лбом в ладони. Водка ударила в голову, и яркие картины, тревожные, пестрые, замельтешили перед его глазами.
— Сегодня винцо вам по вкусу! — улыбнулся кругленький трактирщик.
— Еще принесите!
«Ферян... тот самый пьяница... подхалим, сам называл себя подлизой. «Поклонись! — говорил он.— Не трогай,— говорил,— хвост павлина и гребень петуха!» И еще: «Лучше быть пьяницей, чем идеалистом!» И теперь он... Как он сказал, этот юла? Теперь он столп передового... О!» Он поднял голову, его лицо расплылось в широкой детской улыбке.
— Что вы скажете, Миха! — обернулся он к трактирщику.— Будь я тогда пьяницей, а сейчас идеалистом, что было бы? Разве не был бы я теперь старшим учителем?
Трактирщик добродушно улыбался, как он всегда улыбался пьяницам, которые заплетающимся языком произносили мудрые речи.
— Разумеется, были бы!
Качур повесил голову, посмотрел на трактирщика тупым взглядом — тот качался и улыбался далеко в тумане.
«Разумеется! Может быть, и инспектором!.. То-то и есть, никогда человеку не дано знать, как начать и когда... А Ферян знал... подстерегал час, как кот мышонка... Тихо, тихо... не шевелится, не мурлычет... но чуть покажется мышь...»
— Принесите еще, Миха!
Поднял бутылку, чтобы посмотреть, есть ли в ней что, но забыл, для чего поднял, и она упала на стол.
— Еще принести? — спросил трактирщик.
Качур широко раскрыл невидящие глаза и увидел его перед самым столом,
— Еще!
Он был пьян, но мысли его были странно ясные и яркие и так быстро бежали, что он не мог за ними угнаться; казалось, его везет скорый поезд мимо красочно бегущих видов.
«Все в свое время... так нужно! Быть тряпкой, когда ветер... Туда, сюда, куда угодно... Куда-нибудь да прибьет. Нельзя быть упрямой тростинкой — если она в мягкой земле, ветер может вырвать ее и унести; если она сидит глубоко, ветер сломает ее — одно из двух!.. Когда ветра нет, тряпка лежит в грязи, а тростинка всем видна... тогда лучше быть тростинкой... больше уважают, больше чести... И так... то тростинкой — то тряпкой, то тряпкой — то тростинкой... Это жизнь...»
И он начал вполголоса монотонно напевать:
— Тряпка-тростинка... тростинка-тряпка... Безносый Андреяц взял его под руку и повел домой. Утром, когда Качур проснулся, он тут же вспомнил
сон, который ему приснился: он стоял перед Феряном, сняв шляпу, и кланялся ему.
— Сон, что ли, это? — спросил он обеспокоенно, открыв глаза.
— Какое мне дело до твоих снов,— ответила ему хмуро жена,— так упился, что до кровати не дошел — в прихожей улегся.
Он надел праздничный костюм, вычистил пальто.
— Кажется, это не сон!
Пошел к школе. Стоял теплый осенний день.
Качур помаргивал мутными глазами, серое лицо его еще больше осунулось, горло и язык пересохли. Солнечный день неприятно раздражал его, свет казался ему слишком резким, вызывающим. Он предпочел бы грязь, дождь, темноту.
Перед зданием школы остановилась коляска, из нее выпрыгнул господин в светлом пальто и исчез в прихожей.
«Он! — испугался Качур.— Его походка!» Постоял немного и вернулся домой. Не гордость, не страх мешали ему показаться Феряну и поздороваться с ним, а что-то совсем другое, непонятное ему. Он пошел в трактир, сел в свой темный уголок и смотрел тупо на стол; полная бутылка стояла перед ним, но он не притронулся к ней.
Долго сидел он так, потом закрыл лицо руками, и слезы обожгли его глаза.
«Это несправедливо! Разве это божьи промыслы! Страдания без вознаграждения... вознаграждение без страданий...»
Бутылка так и осталась нетронутой, когда он твердым шагом, серьезный и мрачный, направился опять в школу.
Ферян спускался по лестнице, громко разговаривая с Ериным.
— А, ты, значит, здесь, Качур! Я уже искал тебя. Говорят...— Он подал ему руку.— Ну как ты? Сильно постарел, правда! Встретил бы на улице, не узнал бы!
— Ну, что же,— улыбнулся Качур горько.— Один вниз, другой вверх... так нынче устроен мир.
— Что? — засмеялся Ферян.— Надеюсь, ты мне не завидуешь? Знаешь что, старик, давай пойдем куда-нибудь, до обеда еще далеко, и поговорим о былых временах.
Ерин протянул ему руку.
— Ты не идешь с нами? Ну, до свидания. Что? Почему ты на меня так нехорошо смотришь, Качур?
— Я теперь всегда так смотрю, по-другому не умею — отвык! — ответил Качур, и проснувшееся было в нем чувство собственного достоинства вновь исчезло.
Они вошли в трактир и заняли отдельную комнату.
— Понятно, Грязный Дол это...— вздрогнул Ферян.— Почему же так глупо все вышло? Посмотри, я только на несколько лет тебя старше, и ты, в общем, был гораздо умнее меня, а что стало с тобою и что со мною?
— Ты мне вот что скажи,— внимательно посмотрел ему Качур в глаза,— как ты сумел? Очень хотел бы я знать... не понимаю я этого, не могу понять! Такие невинные дела я тогда начинал, а теперь... я развалина, ты же, говорят, столп передового учительства, старший учитель!.. Этого, видишь ли, я не понимаю! Объясни мне!
Качур говорил искренне, с суровым взглядом и напряженным от волнения лицом. Ферян шумно рассмеялся:
— В Заполье ты был ребенком, был ребенком и в Грязном Доле, и теперь ты все еще ребенок! Чего ты не понимаешь? Двенадцать лет назад не было возможности ходить в передовых... а сейчас это даже может приносить выгоду,
— А кем сейчас нельзя быть? — спросил Качур.
— Ты что, всегда хочешь быть тем, кем нельзя?
— Нет! — затряс головой Качур.— Я не хочу быть никем: ни тем, кем можно, ни тем, кем нельзя!
— Никем, значит?
— Никем.
— И учителем тоже?.. Печальные вещи рассказывали мне о твоих методах... принес ты их, видно, из Грязного Дола... Но сейчас мы в трактире!
Качур испугался: он больше не видел Феряна, перед ним был старший учитель, и лицо его показалось ему мрачным и голос строгим.
— Я, господин старший учитель...— голос его дрожал.
— Что? — изумленно посмотрел Ферян на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Она с изумлением смотрела на него.
-— Ты с ума сошел? А что я получила от тебя? Что ты мне дал?
Качур надел сюртук, надвинул шляпу на лоб и выбежал на улицу, бледный и дрожащий.
— Куда, старик?—- остановил его веселый учитель.
— Никуда,—оглянулся Качур, будто только что проснулся.
— Новый старший учитель назначен.
— Правда?
— Ферян фамилия.
— Как? — остолбенел Качур.
— Ферян. Р1з Заполья приезжает. Завтра здесь будет.
— Ферян из Заполья?
— Сильный человек. Один из столпов передового учительства !
— Передового?.. Ферян?
— Да вы что, оглохли?
Качур надвинул шляпу еще ниже на лоб и побежал в трактир.
Дрожащей рукой схватил бутылку и выпил всю сразу.
«Чудеса творятся на свете... Божьи чудеса и великие знамения!.. Как же было раньше? Надо вспомнить... не спеша... все... не спеша... припомнить, как все было раньше...»
Нагнулся над столом, уперся лбом в ладони. Водка ударила в голову, и яркие картины, тревожные, пестрые, замельтешили перед его глазами.
— Сегодня винцо вам по вкусу! — улыбнулся кругленький трактирщик.
— Еще принесите!
«Ферян... тот самый пьяница... подхалим, сам называл себя подлизой. «Поклонись! — говорил он.— Не трогай,— говорил,— хвост павлина и гребень петуха!» И еще: «Лучше быть пьяницей, чем идеалистом!» И теперь он... Как он сказал, этот юла? Теперь он столп передового... О!» Он поднял голову, его лицо расплылось в широкой детской улыбке.
— Что вы скажете, Миха! — обернулся он к трактирщику.— Будь я тогда пьяницей, а сейчас идеалистом, что было бы? Разве не был бы я теперь старшим учителем?
Трактирщик добродушно улыбался, как он всегда улыбался пьяницам, которые заплетающимся языком произносили мудрые речи.
— Разумеется, были бы!
Качур повесил голову, посмотрел на трактирщика тупым взглядом — тот качался и улыбался далеко в тумане.
«Разумеется! Может быть, и инспектором!.. То-то и есть, никогда человеку не дано знать, как начать и когда... А Ферян знал... подстерегал час, как кот мышонка... Тихо, тихо... не шевелится, не мурлычет... но чуть покажется мышь...»
— Принесите еще, Миха!
Поднял бутылку, чтобы посмотреть, есть ли в ней что, но забыл, для чего поднял, и она упала на стол.
— Еще принести? — спросил трактирщик.
Качур широко раскрыл невидящие глаза и увидел его перед самым столом,
— Еще!
Он был пьян, но мысли его были странно ясные и яркие и так быстро бежали, что он не мог за ними угнаться; казалось, его везет скорый поезд мимо красочно бегущих видов.
«Все в свое время... так нужно! Быть тряпкой, когда ветер... Туда, сюда, куда угодно... Куда-нибудь да прибьет. Нельзя быть упрямой тростинкой — если она в мягкой земле, ветер может вырвать ее и унести; если она сидит глубоко, ветер сломает ее — одно из двух!.. Когда ветра нет, тряпка лежит в грязи, а тростинка всем видна... тогда лучше быть тростинкой... больше уважают, больше чести... И так... то тростинкой — то тряпкой, то тряпкой — то тростинкой... Это жизнь...»
И он начал вполголоса монотонно напевать:
— Тряпка-тростинка... тростинка-тряпка... Безносый Андреяц взял его под руку и повел домой. Утром, когда Качур проснулся, он тут же вспомнил
сон, который ему приснился: он стоял перед Феряном, сняв шляпу, и кланялся ему.
— Сон, что ли, это? — спросил он обеспокоенно, открыв глаза.
— Какое мне дело до твоих снов,— ответила ему хмуро жена,— так упился, что до кровати не дошел — в прихожей улегся.
Он надел праздничный костюм, вычистил пальто.
— Кажется, это не сон!
Пошел к школе. Стоял теплый осенний день.
Качур помаргивал мутными глазами, серое лицо его еще больше осунулось, горло и язык пересохли. Солнечный день неприятно раздражал его, свет казался ему слишком резким, вызывающим. Он предпочел бы грязь, дождь, темноту.
Перед зданием школы остановилась коляска, из нее выпрыгнул господин в светлом пальто и исчез в прихожей.
«Он! — испугался Качур.— Его походка!» Постоял немного и вернулся домой. Не гордость, не страх мешали ему показаться Феряну и поздороваться с ним, а что-то совсем другое, непонятное ему. Он пошел в трактир, сел в свой темный уголок и смотрел тупо на стол; полная бутылка стояла перед ним, но он не притронулся к ней.
Долго сидел он так, потом закрыл лицо руками, и слезы обожгли его глаза.
«Это несправедливо! Разве это божьи промыслы! Страдания без вознаграждения... вознаграждение без страданий...»
Бутылка так и осталась нетронутой, когда он твердым шагом, серьезный и мрачный, направился опять в школу.
Ферян спускался по лестнице, громко разговаривая с Ериным.
— А, ты, значит, здесь, Качур! Я уже искал тебя. Говорят...— Он подал ему руку.— Ну как ты? Сильно постарел, правда! Встретил бы на улице, не узнал бы!
— Ну, что же,— улыбнулся Качур горько.— Один вниз, другой вверх... так нынче устроен мир.
— Что? — засмеялся Ферян.— Надеюсь, ты мне не завидуешь? Знаешь что, старик, давай пойдем куда-нибудь, до обеда еще далеко, и поговорим о былых временах.
Ерин протянул ему руку.
— Ты не идешь с нами? Ну, до свидания. Что? Почему ты на меня так нехорошо смотришь, Качур?
— Я теперь всегда так смотрю, по-другому не умею — отвык! — ответил Качур, и проснувшееся было в нем чувство собственного достоинства вновь исчезло.
Они вошли в трактир и заняли отдельную комнату.
— Понятно, Грязный Дол это...— вздрогнул Ферян.— Почему же так глупо все вышло? Посмотри, я только на несколько лет тебя старше, и ты, в общем, был гораздо умнее меня, а что стало с тобою и что со мною?
— Ты мне вот что скажи,— внимательно посмотрел ему Качур в глаза,— как ты сумел? Очень хотел бы я знать... не понимаю я этого, не могу понять! Такие невинные дела я тогда начинал, а теперь... я развалина, ты же, говорят, столп передового учительства, старший учитель!.. Этого, видишь ли, я не понимаю! Объясни мне!
Качур говорил искренне, с суровым взглядом и напряженным от волнения лицом. Ферян шумно рассмеялся:
— В Заполье ты был ребенком, был ребенком и в Грязном Доле, и теперь ты все еще ребенок! Чего ты не понимаешь? Двенадцать лет назад не было возможности ходить в передовых... а сейчас это даже может приносить выгоду,
— А кем сейчас нельзя быть? — спросил Качур.
— Ты что, всегда хочешь быть тем, кем нельзя?
— Нет! — затряс головой Качур.— Я не хочу быть никем: ни тем, кем можно, ни тем, кем нельзя!
— Никем, значит?
— Никем.
— И учителем тоже?.. Печальные вещи рассказывали мне о твоих методах... принес ты их, видно, из Грязного Дола... Но сейчас мы в трактире!
Качур испугался: он больше не видел Феряна, перед ним был старший учитель, и лицо его показалось ему мрачным и голос строгим.
— Я, господин старший учитель...— голос его дрожал.
— Что? — изумленно посмотрел Ферян на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43