— Приведи мне доказательства, что вмешивается.
Их нет!
— Почему же Михаил Яковлевич не сказал нам хоть этого? — удивлялся Ивась.
— Во всяком случае,— засмеялся Аверков,— если б Михаила Яковлевича покарали за вольнодумство, он не считал бы, что это его бог наказал...
Ивась задумался и мечтательно проговорил:
— Вот бы знать точно — есть он или нет?
Каждый день выдвигал новые вопросы, но редко давал на них окончательный ответ. Вскоре Ивась уже смеялся над собой, вспоминая, что его мучили такие проблемы, как «измена» царю, или что он считал Родзянко защитником революции, и проблема свободы тоже приобрела ясность — не «свободу убивать и жечь», а только свободу слова, совести, печати и собраний отстаивает революция. И все же в голове теснилось множество вопросов. Самодеятельные митинги, которые почти ежечасно возникали на перекрестках центральных улиц, где Ивась иногда останавливался послушать ораторов, высказывавших самые разношерстные взгляды, часто не только не помогали «познать истину», а лишь еще больше запутывали.
К тому же Ивасю уже почти исполнилось четырнадцать, а на вид можно было дать и шестнадцать, и, хотя его очень интересовали политика и философия, он частенько сидел перед зеркалом, разглядывая свое лицо, на котором, к его величайшей радости, веснушки стали редеть и светлеть.
И все же лицо казалось ему очень непривлекательным, и он тяжко вздыхал, вспоминая белокурую гимназистку, о которой никак не мог не думать и чей образ то и дело мешал ему проанализировать до конца политические сомнения.
Ивась долго не отваживался познакомиться с девочкой. Всегда стеснительный, он теперь совсем оробел. Помощь пришла неожиданно... В гимназии еще в 1916 году организовали отряд бойскаутов, и, ясное дело, Ивась вступил в него, больше мечтая о походах в лес, на реку, о «беседах у костра» в темных ущельях, чем о воспитании в себе «порядочности», на котором делала ударение программа отряда. Его выбрали помощником
командира отряда четвероклассников, и у него кроме нашивки на плече красовались еще и лычки на рукаве. По уставу его должны были первыми приветствовать все рядовые и низшие по званию, хотя бы они и не были с ним знакомы, в том числе и герлскауты, то есть скауты-девочки.
И вот однажды, проходя мимо женской гимназии, он увидел свою мечту. Навстречу ему шла девочка в форме герлскаута, без единой нашивки на рукаве. У Ивася захватило дух от волнения, он шел, не чуя земли под ногами, ожидая той минуты, которая, как ему казалось, сделает его счастливым на всю жизнь.
И вот она прямо перед ним. Ивась обрадовался, заметив, как гимназистка вздрогнула, увидев на его рукаве лычки.
Потом она равнодушно скользнула взглядом по его лицу и, равнодушно взмахнув рукой, прошла мимо.
Вечером, когда в комнате никого не было, он постами перед собой зеркало и долго смотрел на себя. Да, ею заинтересуется этим ординарным лицом с обыкновенном, розоватой, а не романтично смуглой кожей, обыкновенным, а не точеным носом, обыкновенными, а и ими как-нибудь особенными губами, с обыкновенными серо-голубыми, а не черными, с молимым и взглядом г л мечами? А волосы? Торчат во м-. стропы. И косметическое репейное масло, в ту миру популярное среди мальчишек его возраста, не делало его прическу послушной...
Потом, когда его познакомили с этой девочкой и он увидел, как она смотрит на одного гимназиста, из тех, что стайкой вились вокруг нее, Ивась почувствовал себя еще несчастнее.
Надо прямо сказать, что горе нашего юного героя было хотя глубоким, но недолгим, и когда через несколько недель на вечере двух гимназий его познакомили с темноволосой красавицей Старой, которая училась в третьем классе женской гимназии, Ивасю пред- ( давился случай разобраться в том, что такое настоящее счастье и настоящая любовь.
Весь вечер Сарра была только с ним. Придя домой, Ивась снова сидел перед зеркалом и удивлялся, как та- »,ое красивое создание могло уделить столько внимания мальчику* с невыразительным, будничным лицом...
Вскоре после знакомства соседская девочка переда- | | Ивасю письмо от Сарры. Она писала, что полюбила
Ивася и будет верна ему всю жизнь. Узнав, от кого письмо, он покраснел от радостного волнения, но, прочитав его, вдруг ощутил пустоту. Чувство к Сарре исчезло.
Через неделю он получил новое письмо, в котором Сарра обещала, что, как только станет совершеннолетней, окрестится, возьмет себе имя Лидия и будет ему верной подругой до самой смерти. Ивась почувствовал себя неловко' как он станет смотреть ей в глаза, что скажет, когда они встретятся?
Он улыбнулся — «окрестится».,. Неужели Сарра думает, что для него имеет какое-то значение, что она еврейка? Дело ведь не в национальности, а в том, что любовь пропала..
Мамаевка, вся в вишневом цвете, издалека вырисовывалась белой горой на фоне голубого неба. Ивасю казалось, что он никогда не видел свое село таким празднично прекрасным, а его приезд домой никогда еще не вызывал такого радостного настроения.
Пользуясь правами гостя, он на следующий же день побежал на Орель и счастливый ходил по берегу, мечтая о лодке, удочке и перемете, которые ему негде было взять, отчего мечты становились только слаще.
Возвращаясь домой, он остановился, увидав, что возле «волости», как раньше называли правление и где теперь помещался ревком, идет сельский сход. Ивась стал с краю и огляделся, ища знакомых.
Немного в стороне от людей, возле самой ограды, стоял отец Павел с церковным старостой и мужиком в черной чумарке — председателем Мамаевской сельскохозяйственной кооперации Грищенко. Ивась вспомнил рассказ Грищенко, частого гостя отца, о том, как поп принял известие о революции. Шло заседание правления кооператива, на котором присутствовал и отец Павел. Вдруг вбежал взволнованный сотский и крикнул: «Слыхали? Царя скинули! Звонили из города! Революция!»
— Я обрадовался и только хотел сказать: «Слава богу! Наконец!» — глядь, а у отца Павла слезы из глаз кап, кап, кап... Ну, я переглянулся с другими членами правления и притворился, что ничего не заметил...—> рассказывал Грищенко.
Вслушиваясь в говор, чтобы понять, о чем идет речь,
Ивась увидел на ступеньках крыльца Василя Кота— ученика земледельческого училища, всегда вежливого и скромного парня. Возле него стоял семинарист Дрелик, брат стекольщика, сбежавшего в город от «божия» гнева. Председательствовал учитель Ивася Лука Федорович, а рядом с ним сидел незнакомый молодой человек с красным бантом на груди, очевидно приезжий агитатор.
Выступал сосед Карабутов — Забулдыга и, видно, задел острую тему, потому что из-за выкриков Ивась не мог разобрать ни слова.
Наконец сход утихомирился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50