— К медведям у меня никогда не было зла в душе, -сказал старик, не сводя пристального взгляда со шкуры.
— К тому же,— продолжала хозяйка, — у тебя на ногах лапти, а лапти медведь, наверно, любит — лыко ему напомнит лес. Да и сам в лесу живешь...
— Оно-то так, да нога не ступает,— непреклонно ска зал старик, осторожно обходя шкуру и садясь на деревян иый резной диванчик у стенки. Теперь голова медведя была близко от него, он видел стеклянно блестящие глаза

юигизя замолчал, молчала и хозяйка. Где-то в другой комнате пробили часы. Тойгизя посмотрел в окно — видимый сквозь растущие возле дома
Митричу нужны были деньги Япыка Тымапиевича, моего мужа.
Тойгизя с изумлением посмотрел на хозяйку.


— А людей?
И, пожевав губами, старик ответил:
— За людей, дочка, обидно...
И оба с минутку посидели молча: Тойгизя — глядя на медвежью голову, а хозяйка — на Тойгизю. Потом она спросила:
— Как хозяин твой поживает? Здоров ли?
— Вы про Митрофана Митрича интересуетесь?
— Да. А разве он не твой хозяин?
— У Тойгизи хозяев нет,— кротко сказал старик и добавил: — Так-то Митрич ничего, крепкий еще, да что-то беспокойный стал.
Хозяйкины глаза вспыхнули торжеством — это заметил Тойгизя.
— А что же он беспокоится?
— Не знаю, — уклончиво сказал Тойгизя. — Я его дел не ведаю.
— Но тебе он сделал какое-то зло? И опять уклончиво ответил Тойгизя:
— Ведь не знаешь тут, где зло, а где добро. Каждый за свое получает...
— На том свете?
— И на этом свете тоже успевает,— сказал старик.
— Как же это бывает, расскажи мне.
Тойгизя помолчал, потеребил бородку и, прямо взглянув в глаза хозяйке, сказал:
— Был такой человек, звали его Тымапи Япык из богатого рода Тойдемов...
— Да, был,— прошептала женщина, и Тойгизя заметил, как она слегка побледнела.
— Да... Много беды вышло у меня из-за этого человека, много зла было и в моей душе на него. И вот однажды вижу я: лежит на санях мертвый Тымапи Япык, а на других санях — мертвый медведь. Один мой враг, другой мой друг.
— Медведь?
— Да, медведь, я ведь лесной человек, все звери друзья мне, я их не обижаю, а медведь тот был и вправду мой друг, а свел их посторонний для меня человек Митрофан Митрич...
деревья простор неба заметно погустел вышней синевой.
— Медведь, который убил моего мужа, был ручной... — сказала тихо Серафима Васильевна.
Тойгизя согласно кивнул, бороденка его дернулась — тугой комок застрял в горле старика и он не мог его проглотить.
— На нем был ошейник, — сказала Серафима Васильевна.
— Да...
— Вот этот?— она открыла шкатулку, стоявшую на столике перед ней, выбросила бумаги, нашарила на дне окаменевший, сыромятный ремешок.— Этот?
— Да,— сказал старик сдавленным, едва слышным голосом.— Это мой медведь.— Тойгизя встал на колени перед медвежьей головой и погладил жесткую пыльную шерсть, а йотом тронул осторожно глаза и сказал:
— Как живые...
Когда старик успокоился, Серафима Васильевна попросила рассказать про медведя. Тойгизя оживился, ему было радостно говорить об этом. Но он заметил, что женщину не трогает его рассказ, и он замолчал.
— А скажи,— опять спросила Серафима Васильевна,— мог ли Япык Тымапиевич найти в незнакомом лесу берлогу?
Тойгизя покачал головой: нет, это очень трудно — найти в незнакомом лесу медвежью берлогу, надо очень долго искать...
— Значит, берлогу ему показал Митрич?
Тойгизя не может это утверждать, но и ему приходила в голову такая мысль, и он помнит, как они ехали через зимовье, Митрич...
— Что, что?
— Он говорил, что Япык Тымапиевич сам... Мне тогда показалось, что это не так, но я тогда не мог думать хорошо...
— Да, я понимаю тебя.
— Но разве Япык Тымапиевич сделал какое-то зло Митричу?
— Эх, старик,— вздохнула Серафима Васильевна.—

нию, а еще льгота Никите Гавриловичу Шалаеву и он ускакал, а ребята стали поговаривать раз так тебе не в горле, заволакивает глаза. Она слышит, как он отпер ворота во двор, как вязко шуршит свежая, днем накошенная в логу за огородом трава.
263

— Если я буду поднимать судебное дело против Митрича, пойдешь свидетелем?— спросила жестко, в упор глядя на Тойгизю.
— Я ведь стар ходить по таким делам... Да и что я знаю?
— Ты достаточно знаешь, и тебе нечего бояться. Не останусь перед тобой в долгу. Хочешь, живи у меня в доме.
Старик молчал.
Да мне ничего и не нужно,— сказал он.— Жить недолго мне осталось...— Он поднял блестящие от слез глаза.— Если не жалко, отдайте вот эту шкуру...
— Можешь взять хоть сейчас,— сказала Серафима Васильевна.
Тойгизе показалось, что он ослышался.
— Если пойдешь свидетелем — бери,— четко сказала хозяйка.
— Приеду, можешь поверить,— забормотал обрадованный старик.— Только сообщи, когда надо. Что знаю — все скажу...
Вскоре телега уже тарахтела по улицам Царева. На телеге сидел старик, крепко прижимая к себе большой, но легкий мешок.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1
«...сентября 2 числа собрались ко мне трое призывников:
Григорий Иванович Яновский Михаил Федорович Кузнецов Сергей Анисимович Бессонов
Запряг лошадь в тарантас поехали в волость подъезжаем нас догоняет верховым Никита Гаврилович Шалаев.
Много нас приехало туда ребята некоторые были здоровые и красивые и стали выкликать и говорить кому явиться на отправку в город Царево кокшайск сентября 15 дня, а кому не явиться олкались тут, прислушивались к новым порядкам и ценам артельные старшины. Но что-то больше прежнего сегодня шумели мужики, больше прежнего суетились от одной конторы к другой, и золотистая пыль, поднятая.
Опять с деревянным звуком закрылись ворота, и Овыча видит, как стоит Йыван, слушая перекличку гармошек.
— Ванюша,— окликает Овыча.
— Ты, мама?..— Он подходит, садится на нижний приступок.— Ты чего не спишь?..
И она, охватывая его голову руками, прижимая к груди, начинает просить у него прощения.
— Да что ты, мама...— говорит, чувствуя на лице своем ее слезы и тоже странно волнуясь.
— Ой, Ванюша, прости ты меня, прости!..— причитает она, захлебываясь отрадными, облегчающими душу слезами.— Как без отца-то остались, да ты малой-то совсем, а я тебя сколько работать заставляла!.. Учителя-то отвез, приехал оборванный, грязный, голодный, мне-то рубель подаешь в ладошке!..— И, всхлипывая, уже не может остановиться, казнит себя за его тяжкое детство.— Только с дровами управимся, на себе натаскаем сколько из лесу, а тут Каврий зовет в Чебоксары за керосином ехать, а мороз, а у тебя одежонка худая, лапти худые, да и ехать-то не под силу тебе — сама вижу, а посылаю силком, а ты, дитятко мое горемычное, и не ослушаешься, да опять рубель да полтора приносишь!..
— Ладно, ладно, мама, не надо,— бормочет он, а у самого на глазах слезы, и сквозь эти слезы — живой мгновенной чередой все эти дрова, поездки, когда всю дорогу, чтобы не замерзнуть в леденящем дыхание морозе — бегом, бегом, бегом за санями, на обгон тихо идущей лошади, потом обратно ей навстречу, и так до самого ночлега, чтобы утром снова начать этот бег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83