Когда в заветном узелке оставалось совсем мало, собрался Очандр в лес на Кокшагу.
Овыча проводила его по дороге за поле. День был тихий, серый, ровно и густо несло по слабому ветерку снег, лес впереди синел невнятным валом.
— Ну, дальше не ходи, устанешь, — сказал Очандр. Они постояли молча в одиночестве среди печальных
снегов.
— Как-нибудь вы тут живите,— пробормотал Очандр, а грудь его так и стискивала печаль прощания, он готов был вернуться в деревню, скажи Овыча хоть слово. Но Овыча согласно кивнула, поспешно припала к Очандру на грудь.
Где-то далеко в летящем снеге пробился вдруг веселый звук бубенчика.
— Весной приду,— сказал Очандр, прижимаясь губами к мокрому от снега шарпану на голове жены.
— Приходи,— сказала она, отстраняясь. Потом, словно ее уколола мысль об оставленном в зыбке Йыване, повернулась и почти побежала к мутно темневшим сквозь снег домам.
Очандр посмотрел ей вслед, закинул за спину котомку и отправился навстречу все нарастающему звону бубенчика. Наконец на дороге показалась идущая рысью лошадь. Очандр, отступив в сторону, провалился в снег по колено. И тотчас мелькнул потный бок лошади, легкие санки, в которых сидели двое — Каврий и урядник в башлыке, под которым виднелась шапка с казенной бляшкой.
По санному следу ступать было легко, и Очандр двинулся в сторону леса. Дорога ему предстояла дальняя, но он хорошо знал, куда идет и зачем, и потому на душе у него мало-помалу сделалось легко и свободно. Вскоре Очандр потерялся в ровно и густо летящем снеге.
— Не придет Очандр, правда?..— спросила Овыча, надеясь в душе, что Стапани ошиблась в известии.
— Не знаю, спроси у Атлаша сама.
— Ладно, я приду...
Когда гостья ушла, Овыча развязала узелок и пересыпала на ладонь щепотку серебряных монет. Она даже не считала, сколько тут денег. Один вид этих монеток, которые послал ей Очандр, радовал ее, и она, бренча над лежащим в зыбке сыном, лепетала ту милую немногословную песню, какую должен был, по ее разумению, понять Йыван. Потом, дав сыну нажеванный и завернутый в тряпочку хлеб, она побежала к Стапани. Стапани жила в своем доме через дорогу. Дом у нее был не лучше того, в котором жила и Овыча, но одно то, что он был свой, делало его как бы крепче и краше. Даже соломенная крыша казалась плотней и новей, и стекла в окошках блестели ярче, да и первая травка перед крыльцом была гуще и зеленей. А сам Атлаш сидел на крылечке,, на припеке яркого весеннего солнца, без рубахи, и его грудь была как старая корзина — так выпирали из-под кожи все кости и ребра. Неужели все такими возвращаются из леса? Неужели и ее Очандр придет такой же худой?..
— Здравствуй, Атлаш,— сказала Овыча, останавливаясь поодаль.
— Здравствуй,— ответил тот важно, точно купец какой. И поскольку Овыча от этого тона вовсе не смутилась и молчала, он спросил: — Ну, ты деньги получила?
— Да, получила, спасибо тебе, что принес— Она помедлила.— А сказать Очандр ничего не велел?..
Атлаш покашлял, точно был недоволен вопросом. И в самом деле, до чего в деревне неразумные бабы! Если бы велел, неужели бы он, Атлаш, не сказал? Да и какие такие слова может передать лесоруб домой? Атлаш вот уже пятнадцать лет из своих тридцати ходит в лес, а что бы он мог передать с чужим человеком для Стапани, кроме разве денег? Право, до чего неразумные бабы. Да разве деньги не могут заменить любые слова? Если бы так, зачем тогда и в лес ходить?..
Но Овыча стоит и ждет, как побитая, и Атлаш говорит ворчливо:
— Твой Очандр нанялся к купцу Булыгину гнать плот
— Не придет Очандр, правда?..— спросила Овыча, надеясь в душе, что Стапани ошиблась в известии.
— Не знаю, спроси у Атлаша сама.
— Ладно, я приду...
Когда гостья ушла, Овыча развязала узелок и пересыпала на ладонь щепотку серебряных монет. Она даже не считала, сколько тут денег. Один вид этих монеток, которые послал ей Очандр, радовал ее, и она, бренча над лежащим в зыбке сыном, лепетала ту милую немногословную песню, какую должен был, по ее разумению, понять Йыван. Потом, дав сыну нажеванный и завернутый в тряпочку хлеб, она побежала к Стапани. Стапани жила в своем доме через дорогу. Дом у нее был не лучше того, в котором жила и Овыча, но одно то, что он был свой, делало его как бы крепче и краше. Даже соломенная крыша казалась плотней и новей, и стекла в окошках блестели ярче, да и первая травка перед крыльцом была гуще и зеленей. А сам Атлаш сидел на крылечке,, на припеке яркого весеннего солнца, без рубахи, и его грудь была как старая корзина — так выпирали из-под кожи все кости и ребра. Неужели все такими возвращаются из леса? Неужели и ее Очандр придет такой же худой?..
— Здравствуй, Атлаш,— сказала Овыча, останавливаясь поодаль.
— Здравствуй,— ответил тот важно, точно купец какой. И поскольку Овыча от этого тона вовсе не смутилась и молчала, он спросил: — Ну, ты деньги получила?
— Да, получила, спасибо тебе, что принес— Она помедлила.— А сказать Очандр ничего не велел?..
Атлаш покашлял, точно был недоволен вопросом. И в самом деле, до чего в деревне неразумные бабы! Если бы велел, неужели бы он, Атлаш, не сказал? Да и какие такие слова может передать лесоруб домой? Атлаш вот уже пятнадцать лет из своих тридцати ходит в лес, а что бы он мог передать с чужим человеком для Стапани, кроме разве денег? Право, до чего неразумные бабы. Да разве деньги не могут заменить любые слова? Если бы так, зачем тогда и в лес ходить?..
Но Овыча стоит и ждет, как побитая, и Атлаш говорит ворчливо:
— Твой Очандр нанялся к купцу Булыгину гнать плот
Тут вывернулась на крыльцо, звеня почкамо, Стапани и с ходу встряла в разговор:
— А ты думала, Очандр придет пахать землю? Да разве наших мужиков заставишь эту работу делать? Что твой Очандр, что мой Атлаш — только в бор норовят улизнуть, а мы тут ломай за них спину!..
— Ну ладно, запри свою поганую сороку,— сказал Атлаш, стараясь держаться строго и важно, словно брал в пример какого-то лесного начальника.— Овыча пришла ведь не тебя слушать. Поди лучше принеси мне ковшик пива.
— Вот купец! — зазвенела опять Стапани.— Принес около десяти рублей, а строит из себя купца!..
Однако скрылась в сенях, и слышно было, как она там еще ворчала и стучала по кадушке.
— Ну баба, распустилась тут вовсе за зиму без надзора. Покою от нее человеку нет, хоть станового зови.— Так выговаривал Атлаш, и видно было, что эти слова доставляют ему удовольствие — ведь говоря так, он утверждает в доме, где не был полгода, свою хозяйскую власть. И Овыча хорошо понимала, что таится за ворчанием Атлаша, и ей подумалось, как придет скоро и Очандр, и так же будет ворчать, боясь и не умея сказать нежные, ласковые слова.
— А как он,— робко говорит Овыча,— здоров?
— Если бы больной был, давно бы у тебя на печи лежал,— ответил Атлаш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Овыча проводила его по дороге за поле. День был тихий, серый, ровно и густо несло по слабому ветерку снег, лес впереди синел невнятным валом.
— Ну, дальше не ходи, устанешь, — сказал Очандр. Они постояли молча в одиночестве среди печальных
снегов.
— Как-нибудь вы тут живите,— пробормотал Очандр, а грудь его так и стискивала печаль прощания, он готов был вернуться в деревню, скажи Овыча хоть слово. Но Овыча согласно кивнула, поспешно припала к Очандру на грудь.
Где-то далеко в летящем снеге пробился вдруг веселый звук бубенчика.
— Весной приду,— сказал Очандр, прижимаясь губами к мокрому от снега шарпану на голове жены.
— Приходи,— сказала она, отстраняясь. Потом, словно ее уколола мысль об оставленном в зыбке Йыване, повернулась и почти побежала к мутно темневшим сквозь снег домам.
Очандр посмотрел ей вслед, закинул за спину котомку и отправился навстречу все нарастающему звону бубенчика. Наконец на дороге показалась идущая рысью лошадь. Очандр, отступив в сторону, провалился в снег по колено. И тотчас мелькнул потный бок лошади, легкие санки, в которых сидели двое — Каврий и урядник в башлыке, под которым виднелась шапка с казенной бляшкой.
По санному следу ступать было легко, и Очандр двинулся в сторону леса. Дорога ему предстояла дальняя, но он хорошо знал, куда идет и зачем, и потому на душе у него мало-помалу сделалось легко и свободно. Вскоре Очандр потерялся в ровно и густо летящем снеге.
— Не придет Очандр, правда?..— спросила Овыча, надеясь в душе, что Стапани ошиблась в известии.
— Не знаю, спроси у Атлаша сама.
— Ладно, я приду...
Когда гостья ушла, Овыча развязала узелок и пересыпала на ладонь щепотку серебряных монет. Она даже не считала, сколько тут денег. Один вид этих монеток, которые послал ей Очандр, радовал ее, и она, бренча над лежащим в зыбке сыном, лепетала ту милую немногословную песню, какую должен был, по ее разумению, понять Йыван. Потом, дав сыну нажеванный и завернутый в тряпочку хлеб, она побежала к Стапани. Стапани жила в своем доме через дорогу. Дом у нее был не лучше того, в котором жила и Овыча, но одно то, что он был свой, делало его как бы крепче и краше. Даже соломенная крыша казалась плотней и новей, и стекла в окошках блестели ярче, да и первая травка перед крыльцом была гуще и зеленей. А сам Атлаш сидел на крылечке,, на припеке яркого весеннего солнца, без рубахи, и его грудь была как старая корзина — так выпирали из-под кожи все кости и ребра. Неужели все такими возвращаются из леса? Неужели и ее Очандр придет такой же худой?..
— Здравствуй, Атлаш,— сказала Овыча, останавливаясь поодаль.
— Здравствуй,— ответил тот важно, точно купец какой. И поскольку Овыча от этого тона вовсе не смутилась и молчала, он спросил: — Ну, ты деньги получила?
— Да, получила, спасибо тебе, что принес— Она помедлила.— А сказать Очандр ничего не велел?..
Атлаш покашлял, точно был недоволен вопросом. И в самом деле, до чего в деревне неразумные бабы! Если бы велел, неужели бы он, Атлаш, не сказал? Да и какие такие слова может передать лесоруб домой? Атлаш вот уже пятнадцать лет из своих тридцати ходит в лес, а что бы он мог передать с чужим человеком для Стапани, кроме разве денег? Право, до чего неразумные бабы. Да разве деньги не могут заменить любые слова? Если бы так, зачем тогда и в лес ходить?..
Но Овыча стоит и ждет, как побитая, и Атлаш говорит ворчливо:
— Твой Очандр нанялся к купцу Булыгину гнать плот
— Не придет Очандр, правда?..— спросила Овыча, надеясь в душе, что Стапани ошиблась в известии.
— Не знаю, спроси у Атлаша сама.
— Ладно, я приду...
Когда гостья ушла, Овыча развязала узелок и пересыпала на ладонь щепотку серебряных монет. Она даже не считала, сколько тут денег. Один вид этих монеток, которые послал ей Очандр, радовал ее, и она, бренча над лежащим в зыбке сыном, лепетала ту милую немногословную песню, какую должен был, по ее разумению, понять Йыван. Потом, дав сыну нажеванный и завернутый в тряпочку хлеб, она побежала к Стапани. Стапани жила в своем доме через дорогу. Дом у нее был не лучше того, в котором жила и Овыча, но одно то, что он был свой, делало его как бы крепче и краше. Даже соломенная крыша казалась плотней и новей, и стекла в окошках блестели ярче, да и первая травка перед крыльцом была гуще и зеленей. А сам Атлаш сидел на крылечке,, на припеке яркого весеннего солнца, без рубахи, и его грудь была как старая корзина — так выпирали из-под кожи все кости и ребра. Неужели все такими возвращаются из леса? Неужели и ее Очандр придет такой же худой?..
— Здравствуй, Атлаш,— сказала Овыча, останавливаясь поодаль.
— Здравствуй,— ответил тот важно, точно купец какой. И поскольку Овыча от этого тона вовсе не смутилась и молчала, он спросил: — Ну, ты деньги получила?
— Да, получила, спасибо тебе, что принес— Она помедлила.— А сказать Очандр ничего не велел?..
Атлаш покашлял, точно был недоволен вопросом. И в самом деле, до чего в деревне неразумные бабы! Если бы велел, неужели бы он, Атлаш, не сказал? Да и какие такие слова может передать лесоруб домой? Атлаш вот уже пятнадцать лет из своих тридцати ходит в лес, а что бы он мог передать с чужим человеком для Стапани, кроме разве денег? Право, до чего неразумные бабы. Да разве деньги не могут заменить любые слова? Если бы так, зачем тогда и в лес ходить?..
Но Овыча стоит и ждет, как побитая, и Атлаш говорит ворчливо:
— Твой Очандр нанялся к купцу Булыгину гнать плот
Тут вывернулась на крыльцо, звеня почкамо, Стапани и с ходу встряла в разговор:
— А ты думала, Очандр придет пахать землю? Да разве наших мужиков заставишь эту работу делать? Что твой Очандр, что мой Атлаш — только в бор норовят улизнуть, а мы тут ломай за них спину!..
— Ну ладно, запри свою поганую сороку,— сказал Атлаш, стараясь держаться строго и важно, словно брал в пример какого-то лесного начальника.— Овыча пришла ведь не тебя слушать. Поди лучше принеси мне ковшик пива.
— Вот купец! — зазвенела опять Стапани.— Принес около десяти рублей, а строит из себя купца!..
Однако скрылась в сенях, и слышно было, как она там еще ворчала и стучала по кадушке.
— Ну баба, распустилась тут вовсе за зиму без надзора. Покою от нее человеку нет, хоть станового зови.— Так выговаривал Атлаш, и видно было, что эти слова доставляют ему удовольствие — ведь говоря так, он утверждает в доме, где не был полгода, свою хозяйскую власть. И Овыча хорошо понимала, что таится за ворчанием Атлаша, и ей подумалось, как придет скоро и Очандр, и так же будет ворчать, боясь и не умея сказать нежные, ласковые слова.
— А как он,— робко говорит Овыча,— здоров?
— Если бы больной был, давно бы у тебя на печи лежал,— ответил Атлаш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83