За столом остались лишь Ален и Иеремия.
Шел Великий пост. И поскольку в доме лекаря и хирурга экономки не было, Иеремия самолично направился на Биллингсгейтский рыбный рынок, купил там только что выловленного в Темзе лосося, а Ален приготовил из него вкуснейшее блюдо. Лекарь обладал несомненным кулинарным талантом, и оба прекрасно обходились и без поварихи.
Сидя за столом при свечах, Иеремия внезапно понял, что в последние дни им обоим редко выдавалась возможность просто, по-дружески побеседовать. Слишком уж много времени и сил отнимало расследование загадочного убийства повитухи. Иеремия невольно устыдился, что так мало времени уделял Алену, хотя ясно чувствовал: что-то его гнетет. И нынче вечером он твердо решил выяснить суть проблемы.
– Ален, давно мы так с вами не сидели и не беседовали, – заговорил иезуит, отпив изрядный глоток пива.
Лекарь, вздрогнув, оторвался от занимавших его мыслей.
– Да, вы правы, – ответил он, так и не понимая, к чему клонит его друг.
– Вы уж простите меня, что я позабыл в отношении вас о своем долге пастыря, но и вы вот уже добрых несколько недель не принимали святого причастия и не исповедовались.
Ален безмолвно смотрел на него, не зная, что и сказать.
– Поймите, все ваши грехи будут отпущены при условии, что вы в них искренне раскаялись, – решил подбодрить своего подопечного духовник.
– Я это понимаю, – пробормотал Ален. – Но мне сейчас не хотелось бы об этом говорить.
– Боитесь перепугать меня исповедью? – вкрадчиво спросил пастор. – Поверьте, я хорошо знаю вас, как знаю и грехи, на которые вы чаще всего способны.
Ответом было лишь молчание.
– У вас снова очередная возлюбленная? – продолжал допытываться Иеремия.
Его друг покачал головой.
– Нет у меня никакой возлюбленной… – Он украдкой бросил на иезуита взгляд серо-голубых глаз. – Однако ведь можно грешить и в одиночестве.
Тут на Иеремию словно просветление нашло.
– Понимаю, мой друг, понимаю, – с улыбкой ответил он.
Ален ожидал гневной проповеди на тему изначальной греховности идти на поводу у плотских страстей, тем более предаваться рукоблудию, но, к его вящему удивлению, ничего подобного не последовало.
– Что же вы молчите? – не выдержал он. – Мне казалось, вы сейчас приметесь расписывать мне печальную участь Онана, которого Господь столь сурово покарал именно за этот грех.
– Не спорю, это и есть грех, – признал Иеремия. – Но как врач, я никак не могу предать вас анафеме за него. Нельзя отрицать важность равновесия телесных соков. Это в равной мере относится и к крови, и к желчи, и к семени, и важно не допускать их переизбытка в организме. А ваше здоровье не может не беспокоить меня, Ален, и вы это знаете.
– В вас пастор борется с врачом, – с улыбкой ответил лекарь.
– Это верно. Так что, если надумаете исповедоваться, скажите мне.
– Скажу, – пообещал Ален.
Но он прекрасно понимал, что не сможет, по крайней мере сейчас, откровенно признаться Иеремии во всем, что так угнетало ею в эти дни. Ибо на исповеди он обязан не умалчивать ни об одном из своих прегрешений, даже самом непростительном, о том, что у него произошло с Энн Лэкстон. А откровенно признаться пастору в этом означало навеки потерять его приязнь и расположение.
Как водилось, обитатели дома на Дак-лейн пробудились с первыми петухами. Лекарь и хирург Джон Лэкстон всегда поднимался первым и тут же вытряхивал из постелей своего сына и ученика.
– А где это Энн? – буркнул Джон, бросив настороженный взгляд на кухню, где уже собралась вся челядь.
– Еще не спускалась, – ответил Мартин, брат Энн.
– Она встала и даже воды для умывания отнесла в комнату, – доложила свояченица. – Сходить за ней?
– Нет уж, я сам, – раздраженно рявкнул отец семейства. – Девчонка совсем разленилась. Надо ей вправить мозги.
И лекарь Лэкстон в самом мрачном расположении духа стал подниматься по узкой лестнице наверх, где располагалась клетушка его дочери. Без стука он распахнул дверь и от неожиданности замер на пороге – Энн рвало в стоявший тут же у постели деревянный ушат. Сначала Джон Лэкстон подумал, что его дочь занемогла, но тут его осенило: никакая это не болезнь. Он-то хорошо знал, что вызывает такую рвоту по утрам.
Жаркой волной в отце семейства поднималась ненависть. Одним шагом одолев каморку, он схватил дочь за плечи и основательно тряхнул.
– Ты понесла! – взревел он. – Забрюхатела!
Энн и не подумала отрицать это, лишь смотрела на отца полным отчаяния взглядом.
Джон Лэкстон, понимая, что молчание дочери лишь подтверждает его ужасную догадку, готов был лопнуть от охватившего его гнева.
– От кого этот ублюдок?! Отвечай, чей он?! Говори, с кем ты валялась в грязи, потаскуха?
Не дожидаясь ответа, он с размаху ударил дочь по лицу, и та упала на деревянные половицы.
– Я… я не хотела… Это все он… Он меня силой взял, – обезумев от страха, бормотала Энн. – Клянусь, я не по своей воле.
– Кто это был? – ревел Лэкстон.
– Мастер Риджуэй! – выкрикнула Энн и, разрыдавшись, закрыла лицо руками.
– Что тут стряслось? – запыхавшись, спросил прибежавший на рев родителя Мартин.
– Этот сукин сын изнасиловал твою сестру, – прошипел в ответ Джон Лэкстон.
– Кто?
– Риджуэй.
– Ах, проклятый ублюдок! Но ничего – он за это у меня поплатится! – выкрикнул Мартин и вне себя от ярости выбежал из комнаты Энн.
Ален, обработав ожог на руке ученика кузнеца, успокоил все еще бледного как смерть от боли парнишку, и тот даже улыбнулся ему на прощание. Врач по природе своей, Ален безмерно любил эти мгновения, когда ему удавалось облегчить страдания пациента. Именно они и помогали ему переживать тяжкие минуты в жизни, когда ему приходилось лишь разводить руками, сталкиваясь со случаями ужасных травм или неизлечимых болезней, и когда он давал себе зарок постоянно приумножать знания в медицине, чтобы в будущем одолеть и эти, ныне необоримые, недуги.
Взяв тигель с мазью от ожогов, которой только что смазал пострадавшую руку молодого человека, он прикрыл его крышечкой и поставил на место на полке.
Внезапно дверь лечебницы распахнулась, и внутрь ввалилась троица молодых людей. Ален вздрогнул от неожиданности и страха – ничего доброго подобный визит не сулил, – а узнав искаженную злобой физиономию Мартина Лэкстона, похолодел от ужаса.
– Ты надругался над моей сестрой, ублюдок! – завопил Лэкстон.
Ален инстинктивно отпрянул, но приятель Мартина, подскочив к нему, без слов наградил лекаря ударом настолько неожиданным и сильным, что Ален не устоял. Второй удар был нанесен ногой в живот, лишив Алена дыхания. Повинуясь рефлексу, он, поджав под себя ноги, стал кататься по полу, пытаясь руками защитить живот и лицо.
Стоявший у заднего ряда полок Николас попытался прийти на помощь учителю, но один из нападавших одним ударом вывел его из схватки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
Шел Великий пост. И поскольку в доме лекаря и хирурга экономки не было, Иеремия самолично направился на Биллингсгейтский рыбный рынок, купил там только что выловленного в Темзе лосося, а Ален приготовил из него вкуснейшее блюдо. Лекарь обладал несомненным кулинарным талантом, и оба прекрасно обходились и без поварихи.
Сидя за столом при свечах, Иеремия внезапно понял, что в последние дни им обоим редко выдавалась возможность просто, по-дружески побеседовать. Слишком уж много времени и сил отнимало расследование загадочного убийства повитухи. Иеремия невольно устыдился, что так мало времени уделял Алену, хотя ясно чувствовал: что-то его гнетет. И нынче вечером он твердо решил выяснить суть проблемы.
– Ален, давно мы так с вами не сидели и не беседовали, – заговорил иезуит, отпив изрядный глоток пива.
Лекарь, вздрогнув, оторвался от занимавших его мыслей.
– Да, вы правы, – ответил он, так и не понимая, к чему клонит его друг.
– Вы уж простите меня, что я позабыл в отношении вас о своем долге пастыря, но и вы вот уже добрых несколько недель не принимали святого причастия и не исповедовались.
Ален безмолвно смотрел на него, не зная, что и сказать.
– Поймите, все ваши грехи будут отпущены при условии, что вы в них искренне раскаялись, – решил подбодрить своего подопечного духовник.
– Я это понимаю, – пробормотал Ален. – Но мне сейчас не хотелось бы об этом говорить.
– Боитесь перепугать меня исповедью? – вкрадчиво спросил пастор. – Поверьте, я хорошо знаю вас, как знаю и грехи, на которые вы чаще всего способны.
Ответом было лишь молчание.
– У вас снова очередная возлюбленная? – продолжал допытываться Иеремия.
Его друг покачал головой.
– Нет у меня никакой возлюбленной… – Он украдкой бросил на иезуита взгляд серо-голубых глаз. – Однако ведь можно грешить и в одиночестве.
Тут на Иеремию словно просветление нашло.
– Понимаю, мой друг, понимаю, – с улыбкой ответил он.
Ален ожидал гневной проповеди на тему изначальной греховности идти на поводу у плотских страстей, тем более предаваться рукоблудию, но, к его вящему удивлению, ничего подобного не последовало.
– Что же вы молчите? – не выдержал он. – Мне казалось, вы сейчас приметесь расписывать мне печальную участь Онана, которого Господь столь сурово покарал именно за этот грех.
– Не спорю, это и есть грех, – признал Иеремия. – Но как врач, я никак не могу предать вас анафеме за него. Нельзя отрицать важность равновесия телесных соков. Это в равной мере относится и к крови, и к желчи, и к семени, и важно не допускать их переизбытка в организме. А ваше здоровье не может не беспокоить меня, Ален, и вы это знаете.
– В вас пастор борется с врачом, – с улыбкой ответил лекарь.
– Это верно. Так что, если надумаете исповедоваться, скажите мне.
– Скажу, – пообещал Ален.
Но он прекрасно понимал, что не сможет, по крайней мере сейчас, откровенно признаться Иеремии во всем, что так угнетало ею в эти дни. Ибо на исповеди он обязан не умалчивать ни об одном из своих прегрешений, даже самом непростительном, о том, что у него произошло с Энн Лэкстон. А откровенно признаться пастору в этом означало навеки потерять его приязнь и расположение.
Как водилось, обитатели дома на Дак-лейн пробудились с первыми петухами. Лекарь и хирург Джон Лэкстон всегда поднимался первым и тут же вытряхивал из постелей своего сына и ученика.
– А где это Энн? – буркнул Джон, бросив настороженный взгляд на кухню, где уже собралась вся челядь.
– Еще не спускалась, – ответил Мартин, брат Энн.
– Она встала и даже воды для умывания отнесла в комнату, – доложила свояченица. – Сходить за ней?
– Нет уж, я сам, – раздраженно рявкнул отец семейства. – Девчонка совсем разленилась. Надо ей вправить мозги.
И лекарь Лэкстон в самом мрачном расположении духа стал подниматься по узкой лестнице наверх, где располагалась клетушка его дочери. Без стука он распахнул дверь и от неожиданности замер на пороге – Энн рвало в стоявший тут же у постели деревянный ушат. Сначала Джон Лэкстон подумал, что его дочь занемогла, но тут его осенило: никакая это не болезнь. Он-то хорошо знал, что вызывает такую рвоту по утрам.
Жаркой волной в отце семейства поднималась ненависть. Одним шагом одолев каморку, он схватил дочь за плечи и основательно тряхнул.
– Ты понесла! – взревел он. – Забрюхатела!
Энн и не подумала отрицать это, лишь смотрела на отца полным отчаяния взглядом.
Джон Лэкстон, понимая, что молчание дочери лишь подтверждает его ужасную догадку, готов был лопнуть от охватившего его гнева.
– От кого этот ублюдок?! Отвечай, чей он?! Говори, с кем ты валялась в грязи, потаскуха?
Не дожидаясь ответа, он с размаху ударил дочь по лицу, и та упала на деревянные половицы.
– Я… я не хотела… Это все он… Он меня силой взял, – обезумев от страха, бормотала Энн. – Клянусь, я не по своей воле.
– Кто это был? – ревел Лэкстон.
– Мастер Риджуэй! – выкрикнула Энн и, разрыдавшись, закрыла лицо руками.
– Что тут стряслось? – запыхавшись, спросил прибежавший на рев родителя Мартин.
– Этот сукин сын изнасиловал твою сестру, – прошипел в ответ Джон Лэкстон.
– Кто?
– Риджуэй.
– Ах, проклятый ублюдок! Но ничего – он за это у меня поплатится! – выкрикнул Мартин и вне себя от ярости выбежал из комнаты Энн.
Ален, обработав ожог на руке ученика кузнеца, успокоил все еще бледного как смерть от боли парнишку, и тот даже улыбнулся ему на прощание. Врач по природе своей, Ален безмерно любил эти мгновения, когда ему удавалось облегчить страдания пациента. Именно они и помогали ему переживать тяжкие минуты в жизни, когда ему приходилось лишь разводить руками, сталкиваясь со случаями ужасных травм или неизлечимых болезней, и когда он давал себе зарок постоянно приумножать знания в медицине, чтобы в будущем одолеть и эти, ныне необоримые, недуги.
Взяв тигель с мазью от ожогов, которой только что смазал пострадавшую руку молодого человека, он прикрыл его крышечкой и поставил на место на полке.
Внезапно дверь лечебницы распахнулась, и внутрь ввалилась троица молодых людей. Ален вздрогнул от неожиданности и страха – ничего доброго подобный визит не сулил, – а узнав искаженную злобой физиономию Мартина Лэкстона, похолодел от ужаса.
– Ты надругался над моей сестрой, ублюдок! – завопил Лэкстон.
Ален инстинктивно отпрянул, но приятель Мартина, подскочив к нему, без слов наградил лекаря ударом настолько неожиданным и сильным, что Ален не устоял. Второй удар был нанесен ногой в живот, лишив Алена дыхания. Повинуясь рефлексу, он, поджав под себя ноги, стал кататься по полу, пытаясь руками защитить живот и лицо.
Стоявший у заднего ряда полок Николас попытался прийти на помощь учителю, но один из нападавших одним ударом вывел его из схватки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129