Или религия. Или и то и другое. Это в нашей природе. Была одна женщина-медиум. Так она так увлеклась, что однажды сошла с ума. Замкнулась в себе.
Он упирается пяткой в ветку и осторожно разворачивается, чтобы прислониться к дереву спиной. Так ему явно удобнее.
— Глория. Глория. Это сцена наших самых сладких деньков. Ты не представляешь, Данди, сколько ролей — и каких сложных ролей — пришлось мне сыграть за последние годы. Малютка Майк, художник, избежал всего этого. Он был убит «Фау-два». «Это стая бабуинов, мистер Кисс, — говорил он мне часто, — и я не хочу оказаться среди них. По крайней мере, я сам могу выбирать, с кем мне жить». В конце концов он здорово опустился, но по своей воле. Боже мой, Данди, тебе надо было залезть сюда со мной! Мы хотели называть мальчика Паном, но в школе ему бы это только повредило. Пан Кисс звучит не очень хорошо. Даже не слишком мелодично. Кажется, на меня напали муравьи, Данди. Или термиты. А может быть, это просто тля. Дай мне опрыскиватель!
Едва я чашу осушил, Как радость в сердце ощутил И песнь мою пою тебе, Твоей нетленной красоте!
— Спускайся, старина! Пойдем поедим.
Побледнев, Джозеф Кисс хватается за ствол и, осторожно подняв ногу, трясет ею. Из разорванной штанины что-то падает в густую траву. Данди не успевает заметить, что это: то ли кусочек лианы, то ли нечто быстро улизнувшее прочь. Внезапно за его спиной раздается тихий сердитый голос:
— Думаю, что вам лучше слезть с дерева. Я уже предупредил старшего администратора, а он сейчас вызовет полицию. Они очень не любят, когда такие, как вы, появляются в Кью.
Метнув свой фрукт, Джозеф попадает в фуражку смотрителя.
— Сэр, вы хотите, чтобы меня арестовали?
— Вас арестуют, как только вы окажетесь внизу, — сурово говорит маленький толстяк, изображая смертельное оскорбление. — Не думайте, что позволю вам делать из меня дурака. Вы себе только навредите.
Джозеф Кисс раскаивается:
— Я вас понимаю. В моем поступке вы усматриваете умысел на осквернение. Та же самая проблема, что и со Стоун-хенджем. Это мое самое любимое место не Земле. Никакое другое не люблю я больше него. Я храню не только замечательные воспоминания о славном времени, но и воспоминания о славной женщине, славном соитии и оплодотворении.
— Все, хватит! Вы представляете, чего нам стоило взрастить это дерево? И сохранять его? Всю войну я ухаживал за ним. А вы наносите ему вред!
— Да оно останется невредимым, это дерево, даже поздоровеет немного, потому что вкусило настоящей жизни в приличном обществе.
— Пожалуйста, не сердитесь на него, — Данди Банаджи противен собственный задабривающий тон, — он герой войны. Контуженный, понимаете?
— Видал я контуженных, — не смягчается смотритель. — Ничего общего. Ваш приятель — эксгибиционист. Нам здесь только журналистов не хватало!
— Если бы я хотел дешевой славы, — с достоинством произносит мистер Кисс сверху, — я бы залез на верхушку пагоды. Она видна отсюда. Выглядит очень мило. Еще одно напоминание о славных деньках с Глорией. Это паломничество, сэр. Как в Иерусалим. И явно столь же предосудительное для большинства. Как вы собираетесь снять меня отсюда? Может, будете ждать, пока меня сожрут ваши дрессированные термиты?
звали Натбраун работал в Букингемском дворце он сказал что пьеса великолепная сицилийский кипрей на развалинах Джеймс Парр и амебная эстетика ом сани рана ом сани рана сед эфрис ногод назвал «Павшим Фениксом» сказал что я послужил прообразом
Любуйся цветком, что еще не отцвел.
Настанет пора — и увянет.
— Это явно не контузия.
— Но он действительно не хотел причинить никакого вреда. — Данди в полном отчаянии.
— Пусть решает полиция. Я сам был в ПВО, дежурил и одновременно продолжал работать.
— Маленький фюрер, — говорит Джозеф и складывает руки на груди.
— Джозеф, спускайся, пожалуйста. Тебе надо выпить таблетки, старина.
Джозеф Кисс не слышит своего друга. Жуя яблоко, входит Мэвис. Под мышкой у нее корзинка для пикника.
— Вот это да!
Вытащив из кармана клочок бумаги, Данди пишет на нем имя и номер телефона.
— Вы бы не могли найти телефон-автомат и сказать этой леди, что ее брат попал в ужасную переделку? — Он дает ей два пенни, — Я присмотрю за вашей корзинкой. Пожалуйста, мисс.
Она кидает взгляд на бумажку.
— Что ж, пожалуй.
Его настойчивая просьба производит на нее впечатление, и она идет звонить, забрав, правда, корзинку у Данди, который, молча посмотрев на своего друга, видит, что тот закрыл глаза, как будто заснул.
— Мне все равно, если он сломает свою чертову шею, — произносит смотритель, как будто Данди, перестав просить за мистера Кисса, стал его союзником. — А он сломает. Одно неверное движение. Не может же он на самом деле спать.
На лице Джозефа Кисса появляется ангельское выражение, и Данди кажется, что тот слушает какую-то далекую музыку. Данди и смотритель хранят молчание, глядя наверх, а солнце пробивается сквозь пыльное стекло и освещает Джозефа Кисса. Его положение на верхушке дерева кажется невероятным актом левитации. Через какое-то время смотритель произносит:
— Он скоро упадет.
Потом дверь «Пальмового дома» отворяется, впуская поток прохладного воздуха и двух полисменов. За ними следует человек в дорогом костюме. У него седые волосы, желтоватое лицо, тонкие ярко-красные губы и глубоко посаженные карие глаза. У полисменов вид людей, которые долго работали в ночную смену.
— Что тут случилось, Варги? — спрашивает человек в костюме.
Варти показывает наверх, на Джозефа Кисса.
— Господи боже мой! Как он туда забрался? Почему он не падает? Он потерял сознание? Или умер?
— Я думаю, он спит, — объяснил Данди Банаджи не без нотки гордости, которую счел невозможным скрыть.
— Это его друг, сэр, — говорит Варти старшему администратору, пока полисмены недовольно разглядывают дерево и его обитателя. Они явно не подготовлены к такого рода ситуации.
— Кто это, как ты думаешь? — говорит более низкорослый из полисменов. — Чертов Кинг-Конг?
— Скорее Микки-Маус. — Его товарищ осторожно смотрит на Данди: — Он агрессивен, сэр?
— Нет. Он пострадал на войне. Герой. Контузия. — Данди остается лишь повторять дежурные объяснения, которым он и сам-то не верит.
Зрители, теперь уже в составе пяти человек, опять впадают в молчание. Мистер Варти проверяет часы.
— Ну, чего мы ждем? — говорит старший администратор спустя некоторое время. Данди мотает головой.
— Просыпайся! А не то убьешься! — кричит мистер Варти.
— Слезай! — хохочет его товарищ.
Данди потрясен:
— Пожалуйста, джентльмены! Он болен. Вы что, не понимаете?
— На мой взгляд, он вполне счастлив. — Слегка пристыженный, старший администратор хлопает себя по ноге. — Он откуда-нибудь сбежал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
Он упирается пяткой в ветку и осторожно разворачивается, чтобы прислониться к дереву спиной. Так ему явно удобнее.
— Глория. Глория. Это сцена наших самых сладких деньков. Ты не представляешь, Данди, сколько ролей — и каких сложных ролей — пришлось мне сыграть за последние годы. Малютка Майк, художник, избежал всего этого. Он был убит «Фау-два». «Это стая бабуинов, мистер Кисс, — говорил он мне часто, — и я не хочу оказаться среди них. По крайней мере, я сам могу выбирать, с кем мне жить». В конце концов он здорово опустился, но по своей воле. Боже мой, Данди, тебе надо было залезть сюда со мной! Мы хотели называть мальчика Паном, но в школе ему бы это только повредило. Пан Кисс звучит не очень хорошо. Даже не слишком мелодично. Кажется, на меня напали муравьи, Данди. Или термиты. А может быть, это просто тля. Дай мне опрыскиватель!
Едва я чашу осушил, Как радость в сердце ощутил И песнь мою пою тебе, Твоей нетленной красоте!
— Спускайся, старина! Пойдем поедим.
Побледнев, Джозеф Кисс хватается за ствол и, осторожно подняв ногу, трясет ею. Из разорванной штанины что-то падает в густую траву. Данди не успевает заметить, что это: то ли кусочек лианы, то ли нечто быстро улизнувшее прочь. Внезапно за его спиной раздается тихий сердитый голос:
— Думаю, что вам лучше слезть с дерева. Я уже предупредил старшего администратора, а он сейчас вызовет полицию. Они очень не любят, когда такие, как вы, появляются в Кью.
Метнув свой фрукт, Джозеф попадает в фуражку смотрителя.
— Сэр, вы хотите, чтобы меня арестовали?
— Вас арестуют, как только вы окажетесь внизу, — сурово говорит маленький толстяк, изображая смертельное оскорбление. — Не думайте, что позволю вам делать из меня дурака. Вы себе только навредите.
Джозеф Кисс раскаивается:
— Я вас понимаю. В моем поступке вы усматриваете умысел на осквернение. Та же самая проблема, что и со Стоун-хенджем. Это мое самое любимое место не Земле. Никакое другое не люблю я больше него. Я храню не только замечательные воспоминания о славном времени, но и воспоминания о славной женщине, славном соитии и оплодотворении.
— Все, хватит! Вы представляете, чего нам стоило взрастить это дерево? И сохранять его? Всю войну я ухаживал за ним. А вы наносите ему вред!
— Да оно останется невредимым, это дерево, даже поздоровеет немного, потому что вкусило настоящей жизни в приличном обществе.
— Пожалуйста, не сердитесь на него, — Данди Банаджи противен собственный задабривающий тон, — он герой войны. Контуженный, понимаете?
— Видал я контуженных, — не смягчается смотритель. — Ничего общего. Ваш приятель — эксгибиционист. Нам здесь только журналистов не хватало!
— Если бы я хотел дешевой славы, — с достоинством произносит мистер Кисс сверху, — я бы залез на верхушку пагоды. Она видна отсюда. Выглядит очень мило. Еще одно напоминание о славных деньках с Глорией. Это паломничество, сэр. Как в Иерусалим. И явно столь же предосудительное для большинства. Как вы собираетесь снять меня отсюда? Может, будете ждать, пока меня сожрут ваши дрессированные термиты?
звали Натбраун работал в Букингемском дворце он сказал что пьеса великолепная сицилийский кипрей на развалинах Джеймс Парр и амебная эстетика ом сани рана ом сани рана сед эфрис ногод назвал «Павшим Фениксом» сказал что я послужил прообразом
Любуйся цветком, что еще не отцвел.
Настанет пора — и увянет.
— Это явно не контузия.
— Но он действительно не хотел причинить никакого вреда. — Данди в полном отчаянии.
— Пусть решает полиция. Я сам был в ПВО, дежурил и одновременно продолжал работать.
— Маленький фюрер, — говорит Джозеф и складывает руки на груди.
— Джозеф, спускайся, пожалуйста. Тебе надо выпить таблетки, старина.
Джозеф Кисс не слышит своего друга. Жуя яблоко, входит Мэвис. Под мышкой у нее корзинка для пикника.
— Вот это да!
Вытащив из кармана клочок бумаги, Данди пишет на нем имя и номер телефона.
— Вы бы не могли найти телефон-автомат и сказать этой леди, что ее брат попал в ужасную переделку? — Он дает ей два пенни, — Я присмотрю за вашей корзинкой. Пожалуйста, мисс.
Она кидает взгляд на бумажку.
— Что ж, пожалуй.
Его настойчивая просьба производит на нее впечатление, и она идет звонить, забрав, правда, корзинку у Данди, который, молча посмотрев на своего друга, видит, что тот закрыл глаза, как будто заснул.
— Мне все равно, если он сломает свою чертову шею, — произносит смотритель, как будто Данди, перестав просить за мистера Кисса, стал его союзником. — А он сломает. Одно неверное движение. Не может же он на самом деле спать.
На лице Джозефа Кисса появляется ангельское выражение, и Данди кажется, что тот слушает какую-то далекую музыку. Данди и смотритель хранят молчание, глядя наверх, а солнце пробивается сквозь пыльное стекло и освещает Джозефа Кисса. Его положение на верхушке дерева кажется невероятным актом левитации. Через какое-то время смотритель произносит:
— Он скоро упадет.
Потом дверь «Пальмового дома» отворяется, впуская поток прохладного воздуха и двух полисменов. За ними следует человек в дорогом костюме. У него седые волосы, желтоватое лицо, тонкие ярко-красные губы и глубоко посаженные карие глаза. У полисменов вид людей, которые долго работали в ночную смену.
— Что тут случилось, Варги? — спрашивает человек в костюме.
Варти показывает наверх, на Джозефа Кисса.
— Господи боже мой! Как он туда забрался? Почему он не падает? Он потерял сознание? Или умер?
— Я думаю, он спит, — объяснил Данди Банаджи не без нотки гордости, которую счел невозможным скрыть.
— Это его друг, сэр, — говорит Варти старшему администратору, пока полисмены недовольно разглядывают дерево и его обитателя. Они явно не подготовлены к такого рода ситуации.
— Кто это, как ты думаешь? — говорит более низкорослый из полисменов. — Чертов Кинг-Конг?
— Скорее Микки-Маус. — Его товарищ осторожно смотрит на Данди: — Он агрессивен, сэр?
— Нет. Он пострадал на войне. Герой. Контузия. — Данди остается лишь повторять дежурные объяснения, которым он и сам-то не верит.
Зрители, теперь уже в составе пяти человек, опять впадают в молчание. Мистер Варти проверяет часы.
— Ну, чего мы ждем? — говорит старший администратор спустя некоторое время. Данди мотает головой.
— Просыпайся! А не то убьешься! — кричит мистер Варти.
— Слезай! — хохочет его товарищ.
Данди потрясен:
— Пожалуйста, джентльмены! Он болен. Вы что, не понимаете?
— На мой взгляд, он вполне счастлив. — Слегка пристыженный, старший администратор хлопает себя по ноге. — Он откуда-нибудь сбежал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160