Он впрыгивает на площадку в тот момент, когда тот уже трогается с места. Его взору открываются река, гостиница «Звезда и подвязка», традиционные кирпичные дома на том берегу. В луче света серебрится вода. Чайки кружат над мостом. Здесь и Мэри Газали, в этом автобусе. Она сидит прямо за его спиной, рядом с Дорин Темплтон. Все они пациенты одной Клиники. Обе женщины не узнают Маммери. Может, виной тому его меховая шапка? Маммери впадает в отчаяние. Он представляет себе, как на их глазах падает в воду, описывая в воздухе затяжную плавную дугу, и его лицо приобретает благостное выражение; он начинает излучать всепрощение в форме утонченной жалости к самому себе.
— Мэри Газали, смотри, мальчику больно.
Огонь не причиняет боли, думает она, но поворачивает голову. Мальчик стоит на площадке, собираясь спрыгнуть. В его серовато-бледном лице отражается вода. Он со всей силой цепляется за поручень. У него изможденное лицо и тени под тусклыми глазами, явно от жара. Он молча выдерживает ее взгляд. Нет, думает она и глядит на проплывающие мимо магазины, «Макдональдс», «Мать и дитя», «У. X. Смит», «Наши цены». Когда автобус движется вверх по Патни-Хай-Стрит, мальчик спрыгивает с подножки. Полы его шерстяного байкового пальто горчичного цвета хлопают, как бесполезные крылья. Это не моя желтая кукла.
Первой встает Дорин Темплтон. Они доехали до своей остановки. За ней следует Мэри. Они спускаются на тротуар.
— Ты почувствовала его боль, Мэри? — Дорин Темплтон кутается в пальто. Они медленно поднимаются по холму, на вершине которого — пустошь с редкими кустами и деревьями.
— Да. Но я слишком восприимчива, ты же знаешь. Может быть, я себе это просто вообразила.
Миссис Газали не настроена разговаривать. По ее мнению, та заботливость, которую Дорин Темплтон проявляет к другим, является лишь способом обратить внимание на себя. Чувствительность Дорин — в лучшем случае сентиментальна. Она никогда не идет дальше своих «интуитивных догадок». При этом Дорин совсем не глупа (не боится признаваться в своих ошибках), но она — законченная эгоистка. Уже пять месяцев, как миссис Газали недолюбливает ее. Едва ли Дорин это заметила; она продолжает расписывать свое настроенное на высокий лад умственное состояние и его влияние на менее просвещенных членов ее семьи или ее бывшего мужа. Реплики, отпускаемые миссис Газали в ответ Дорин, участливы, но, довольствуясь простым поддакиванием, Дорин предпочитает не углубляться в тему.
Они подходят к зеленым воротам бывшего дома приходского священника; теперь здесь размещается Особая психиатрическая клиника. По разным причинам миссис Газали начинает колотить дрожь. Дорин вздыхает:
— Что ж, милая, вот мы опять здесь.
Среди развалин появляется Черный капитан и протягивает руки к маленькому Маммери, неподвижно распростертому на земле, одному из немногих, кто выжил после падения «Фау-2».
Дэвид Маммери нерешительно следует за ними и, увидев, что они прошли через ворота, оглядывается назад. Он видит у подножия холма Джозефа Кисса, который пошел сегодня кружным путем. Мистер Кисс всегда приезжает на одном с ним автобусе, но Маммери обычно старается разнообразить свой маршрут, поскольку это один из немногих способов избавиться от скуки устоявшихся привычек, которые хоть и мучают его, но куда предпочтительнее произвола. Маммери тянется к привычному, как пьяница к бутылке, и считает это признаком благородства, верностью в любви. Так, он все еще лелеет свою страсть к миссис Газали и не рискует заводить новый роман. Он цепляется за простые детские истины, позволяя прошлому оставаться золотым, хоть и омраченным тенью чужих амбиций. Он тоскует по Мэри Газали, и, несмотря на то что она никогда уже к нему не вернется, не собирается добиваться близости с какой-либо другой женщиной: его вечная любовь, его восторги по поводу себя самого — это попытка обрести определенность.
— Мистер Кисс, — приподнимает Маммери шапку, — вам доводилось глотать огонь?
Джозеф Кисс откидывает назад голову и рокочет:
— Мой дорогой мальчик!
Испытывая обычное для него смешанное чувство тревоги и удовольствия, Дэвид Маммери позволяет сопернику приобнять себя великодушной рукой, и они бок о бок переступают порог Клиники. Он уже не чувствует себя несчастным, потому что его наконец узнали.
На темно-зеленых стенах, доставшихся в наследство от послевоенных времен, развешаны корнуэльские пейзажи Р. Винца, в основном пастели и гуаши с изображением острова Сент-Ив до того, как его заполонили пластиковые щиты реклам. В коричневых креслах с хромированными подлокотниками уже сидят несколько постоянных пациентов. Они называют себя Группой, но каждый обладает своими уникальными способностями.
Ласковой улыбкой приветствует Маммери и Кисса мистер Файша с углового кресла. Маленькому мускулистому африканцу под шестьдесят, у него седые волосы и борода, но при этом такая молодая кожа, что он похож на школьника, загримированного для спектакля из жизни туземцев. На краешке соседнего кресла примостилась, не поднимая глаз, Элли Бейли. Самая молодая среди пациентов, она прячется под копной кудрявых каштановых волос, на стиснутых пальцах видны свежие царапины. Петрос Пападокис, с Кипра, читает последний номер «Усадьбы» и не обращает на нее никакого внимания. Он уверяет всех, что посещает Клинику лишь под давлением исламской мафии, которая контролирует его районную поликлинику. Рядом с ним, зажав в зубах пустую трубку, сидит рыжий мужчина постарше, надменным видом смахивающий на знаменитых английских киноактеров пятидесятых. На нем щегольской вельветовый костюм, шарф и пуловер фарерской шерсти, какие носили в незапамятные времена в богемном Сохо. Он откровенно признается в том, что Харгривз — не его настоящая фамилия и он использует псевдоним, так как боится, что издатель узнает о его посещениях Клиники и перестанет заказывать ему обложки. Особенно настороженно «Харгривз» относится к Маммери, которого пару раз встречал в редакции.
— Здорово, старик!
Вымученная вежливость, равносильная оскорблению.
Доктор Сэмит, одетый, как обычно, в серую полосатую тройку, распахивает дверь кабинета и широко улыбается, обнажая ряд подозрительно ровных зубов, скорее всего искусственных.
— Рад всех снова приветствовать! Мы будем готовы через минутку. Мисс Хармон уже поднимается. Ну как, все пришли? Какой сегодня жуткий холод, правда?
— Все еще нет новенького парнишки, булочника, — Дорин Темплтон считает, что на прошлой неделе он был не таким активным, — и, как всегда, ждем Старушку Нонни.
— Но где же наш мистер Маммери? — удивлен доктор Сэмит. — Он ведь всегда приходит вовремя. Ах, простите меня, пожалуйста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
— Мэри Газали, смотри, мальчику больно.
Огонь не причиняет боли, думает она, но поворачивает голову. Мальчик стоит на площадке, собираясь спрыгнуть. В его серовато-бледном лице отражается вода. Он со всей силой цепляется за поручень. У него изможденное лицо и тени под тусклыми глазами, явно от жара. Он молча выдерживает ее взгляд. Нет, думает она и глядит на проплывающие мимо магазины, «Макдональдс», «Мать и дитя», «У. X. Смит», «Наши цены». Когда автобус движется вверх по Патни-Хай-Стрит, мальчик спрыгивает с подножки. Полы его шерстяного байкового пальто горчичного цвета хлопают, как бесполезные крылья. Это не моя желтая кукла.
Первой встает Дорин Темплтон. Они доехали до своей остановки. За ней следует Мэри. Они спускаются на тротуар.
— Ты почувствовала его боль, Мэри? — Дорин Темплтон кутается в пальто. Они медленно поднимаются по холму, на вершине которого — пустошь с редкими кустами и деревьями.
— Да. Но я слишком восприимчива, ты же знаешь. Может быть, я себе это просто вообразила.
Миссис Газали не настроена разговаривать. По ее мнению, та заботливость, которую Дорин Темплтон проявляет к другим, является лишь способом обратить внимание на себя. Чувствительность Дорин — в лучшем случае сентиментальна. Она никогда не идет дальше своих «интуитивных догадок». При этом Дорин совсем не глупа (не боится признаваться в своих ошибках), но она — законченная эгоистка. Уже пять месяцев, как миссис Газали недолюбливает ее. Едва ли Дорин это заметила; она продолжает расписывать свое настроенное на высокий лад умственное состояние и его влияние на менее просвещенных членов ее семьи или ее бывшего мужа. Реплики, отпускаемые миссис Газали в ответ Дорин, участливы, но, довольствуясь простым поддакиванием, Дорин предпочитает не углубляться в тему.
Они подходят к зеленым воротам бывшего дома приходского священника; теперь здесь размещается Особая психиатрическая клиника. По разным причинам миссис Газали начинает колотить дрожь. Дорин вздыхает:
— Что ж, милая, вот мы опять здесь.
Среди развалин появляется Черный капитан и протягивает руки к маленькому Маммери, неподвижно распростертому на земле, одному из немногих, кто выжил после падения «Фау-2».
Дэвид Маммери нерешительно следует за ними и, увидев, что они прошли через ворота, оглядывается назад. Он видит у подножия холма Джозефа Кисса, который пошел сегодня кружным путем. Мистер Кисс всегда приезжает на одном с ним автобусе, но Маммери обычно старается разнообразить свой маршрут, поскольку это один из немногих способов избавиться от скуки устоявшихся привычек, которые хоть и мучают его, но куда предпочтительнее произвола. Маммери тянется к привычному, как пьяница к бутылке, и считает это признаком благородства, верностью в любви. Так, он все еще лелеет свою страсть к миссис Газали и не рискует заводить новый роман. Он цепляется за простые детские истины, позволяя прошлому оставаться золотым, хоть и омраченным тенью чужих амбиций. Он тоскует по Мэри Газали, и, несмотря на то что она никогда уже к нему не вернется, не собирается добиваться близости с какой-либо другой женщиной: его вечная любовь, его восторги по поводу себя самого — это попытка обрести определенность.
— Мистер Кисс, — приподнимает Маммери шапку, — вам доводилось глотать огонь?
Джозеф Кисс откидывает назад голову и рокочет:
— Мой дорогой мальчик!
Испытывая обычное для него смешанное чувство тревоги и удовольствия, Дэвид Маммери позволяет сопернику приобнять себя великодушной рукой, и они бок о бок переступают порог Клиники. Он уже не чувствует себя несчастным, потому что его наконец узнали.
На темно-зеленых стенах, доставшихся в наследство от послевоенных времен, развешаны корнуэльские пейзажи Р. Винца, в основном пастели и гуаши с изображением острова Сент-Ив до того, как его заполонили пластиковые щиты реклам. В коричневых креслах с хромированными подлокотниками уже сидят несколько постоянных пациентов. Они называют себя Группой, но каждый обладает своими уникальными способностями.
Ласковой улыбкой приветствует Маммери и Кисса мистер Файша с углового кресла. Маленькому мускулистому африканцу под шестьдесят, у него седые волосы и борода, но при этом такая молодая кожа, что он похож на школьника, загримированного для спектакля из жизни туземцев. На краешке соседнего кресла примостилась, не поднимая глаз, Элли Бейли. Самая молодая среди пациентов, она прячется под копной кудрявых каштановых волос, на стиснутых пальцах видны свежие царапины. Петрос Пападокис, с Кипра, читает последний номер «Усадьбы» и не обращает на нее никакого внимания. Он уверяет всех, что посещает Клинику лишь под давлением исламской мафии, которая контролирует его районную поликлинику. Рядом с ним, зажав в зубах пустую трубку, сидит рыжий мужчина постарше, надменным видом смахивающий на знаменитых английских киноактеров пятидесятых. На нем щегольской вельветовый костюм, шарф и пуловер фарерской шерсти, какие носили в незапамятные времена в богемном Сохо. Он откровенно признается в том, что Харгривз — не его настоящая фамилия и он использует псевдоним, так как боится, что издатель узнает о его посещениях Клиники и перестанет заказывать ему обложки. Особенно настороженно «Харгривз» относится к Маммери, которого пару раз встречал в редакции.
— Здорово, старик!
Вымученная вежливость, равносильная оскорблению.
Доктор Сэмит, одетый, как обычно, в серую полосатую тройку, распахивает дверь кабинета и широко улыбается, обнажая ряд подозрительно ровных зубов, скорее всего искусственных.
— Рад всех снова приветствовать! Мы будем готовы через минутку. Мисс Хармон уже поднимается. Ну как, все пришли? Какой сегодня жуткий холод, правда?
— Все еще нет новенького парнишки, булочника, — Дорин Темплтон считает, что на прошлой неделе он был не таким активным, — и, как всегда, ждем Старушку Нонни.
— Но где же наш мистер Маммери? — удивлен доктор Сэмит. — Он ведь всегда приходит вовремя. Ах, простите меня, пожалуйста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160