Тогда он бы не раструбил о своем враге на весь город, не начал бы распускать слухи. А теперь вот и другие могильщики смотрят на меня как на странного урода.
Нет, настаивал Гебер. Он рассказал мне продолжение истории о том, как Буондельмонти и Уберти решили заключить мир, поженив детей: юный Буондельмонти, который так лихо орудовал ножом, должен был жениться на девушке из рода Амидеи. Тем не менее одна женщина из рода Буондельмонти назвала молодого жениха трусом за то, что он отказался продолжить вендетту. Она предложила ему в жены свою хорошенькую дочку. Буондельмонти согласились, а Уберти поклялись отомстить. Они подкараулили Буондельмонти, когда он ехал со своей невестой через Понте Веккьо в Пасхальное воскресенье 1216 года, и бросили его окровавленный труп на улице возле статуи Марса.
– Вот видите, – вставил я, – они отомстили за то, что кто-то пренебрег женщиной из их рода, и за раненого мужчину. Вот так проблема и разрешилась.
– Но это было началом других проблем, которые продолжались больше столетия! – воскликнул Гебер, ударив кулаком по грубо отесанному дубовому столу, так что керотакис Зосима зазвенел.
Жители Флоренции разделились, в город пришел раздор. Тех, кто поддерживал Буондельмонти, стали называть гвельфами, или сторонниками Папы, а тех, кто поддерживал Уберти, называли гибеллинами, сторонниками императора. Так началась жестокая борьба за власть, пока наконец гибеллины не потерпели поражение.
– А это привело к соперничеству между Нери и Бьянки уже в этом столетии, когда раздор разделил между собой партию гвельфов, – продолжил Гебер.
Он поднял голову, словно бы обдумывая мысли, и я увидел у него на горле маленькое черное пятно. Я охнул и ткнул в него пальцем, но Гебер только кивнул:
– Чума и меня пометила. И вот теперь Донати, славный и древний флорентийский род, предводители черных гвельфов, пришли в ярость, когда выскочки Черчи, предводители белых, купили в их районе дворец у знатного семейства Гвиди. Донати пошли в наступление и вновь ввергли Флоренцию в войну…
Тем вечером я оттирал с себя зловоние чумы в сарае и только краем уха слушал Странника.
Он болтал что-то о том, будто вселенная – это соотношение светлых и темных сил, которые только кажутся враждебными, а на самом деле являются частью великого и бесформенного единого целого. Я погрузился в собственные размышления: в конце концов, Странник ведь не мог научить меня делать золото и не ущипнет за руку, если заметит, что я считаю ворон. Потом Моше Сфорно сам пришел в сарай отмываться.
– Я ухаживал за больными. Услышал, как в городе склоняют твое имя, Лука, – серьезно сказал Сфорно, забрав у меня едкое щелочное мыло. Из уроков Гебера я знал, что мыло содержит поташ, углекислый калий, который способствует очищению.
– И как они его называют? – спросил Странник, усевшись на трехногий табурет и поглаживая жирную сарайную кошку. – Ах, вопрос скорее в том (ведь главное задать его правильно), дают ли они ему имя или отбирают его? Ибо потерять имя – это, пожалуй, первый шаг на долгой дороге к древу жизни.
– Я не хочу, чтобы у меня отобрали имя, – упрямо ответил я. – Может, Лука Бастардо не самое лестное прозвище, но это мое имя. И с ним я намерен совершить великие дела!
– Высшая сущность не ограничивается именем, – заметил Странник, – хотя для удобства ее называют Эйн Соф, а тот, кто созерцает ее, растворяется в море света, становясь неподвластным собственному рассудку и мышлению.
– Его называют колдуном, – ответил Сфорно. – Заболевшие могильщики и люди, видевшие, как Лука убирает трупы, пустили слух. Им сейчас заняться нечем, а внешность Луки привлекает внимание. И его прошлое тоже. Все знают о Сильвано, хотя никому нет дела до его смерти, но всем охота о нем пошептаться. У городских властей тоже свои заботы.
– И божественные имена раскрываются в согласии со своими собственными законами, – пожал плечами Странник, расчесывая пальцами густую черную с сединой бороду.
Скотина в освещенном свечами сарае покачивала хвостами, то и дело мычала, куры кудахтали, кони ржали, а серая кошка мурлыкала, как будто отвечая на его слова.
Сфорно взял у меня щетку и окунул ее в корыто с водой.
– Поговаривают, он пользуется черной магией, чтобы сохранить молодость и красоту. Поговаривают, что обычный мальчик не смог бы убить восемь человек за одну ночь, если только ему не помогало сатанинское воинство. Поговаривают, что он уже слишком давно остается мальчиком.
– А они говорят, что он убивает крещеных младенцев и пьет их кровь, как о нас с вами? – прокаркал Странник. – Добро пожаловать в наше племя, волчонок! Господь и тебя избрал, тебя тоже ждут превратности и бедствия!
Он дотянулся до меня и похлопал по плечу мясистой рукой. От такого удара я аж закачался на ногах и сердито нахмурился, а он только ухмыльнулся в ответ.
Сфорно пожал плечами.
– Слухи распускает сын Сильвано. А те немногие, кто остался во Флоренции, его слушают. Флоренция всегда любила совать повсюду нос. А напуганные люди с легкостью верят в любую ерунду.
– Сейчас они мало что могут сделать, им и так хватает забот. Надо убирать тела умерших, – сказал я.
Сфорно сбросил с себя тунику, потом рубаху и намылился мылом. Его крепкая широкая грудь поросла растительностью, и хотя я видел много раздетых мужчин, но все равно отвернулся. Его нисколько не смущала его нагота, но я хотел сохранить пристойность.
– Наверное, тебе лучше избегать скоплений народа, – посоветовал Сфорно. – Толпа легко превращается в банду убийц.
– Десять человек превращаются в божью общину, – произнес Странник.
Серая кошка спрыгнула с его полных бедер и погналась за полевкой, которая испуганно семенила по полу. Эта сцена напомнила мне о том, что надо проверить, цела ли картина, спрятанная в стене сарая. Я проверял каждый вечер – это был своего рода вечерний ритуал. Вместо того чтобы молиться, перебирая четки, я прикасался к маленькой рыжей собачке, столь прекрасно написанной мастером Джотто, и восхищался цветом одежд святого. И это священнодейство давало мне почувствовать благодать.
– Десять человек не станут собираться на улице, – заметил я. – Они слишком боятся чумы. Полгорода вымерло. – Я быстро вытерся грубым куском пеньковой ткани. – Синьор Сфорно, я знаю одного человека, которому нужен доктор. Вы сходите со мной?
– Я тоже с вами пойду, – сказал Странник. Он потянулся и зевнул. – Мне нужно как-то развлечься. Моше, как думаешь, твоя милая женушка зажарила на ужин барашка?
– Не знаю, что она раздобыла сегодня у мясника, – нахмурился Сфорно, – и вообще нашла ли там мясо. Женщины покупают товар друг у друга, и одна еврейская мясная лавка еще работает.
– Евреям повезло, что они могут покупать друг у друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Нет, настаивал Гебер. Он рассказал мне продолжение истории о том, как Буондельмонти и Уберти решили заключить мир, поженив детей: юный Буондельмонти, который так лихо орудовал ножом, должен был жениться на девушке из рода Амидеи. Тем не менее одна женщина из рода Буондельмонти назвала молодого жениха трусом за то, что он отказался продолжить вендетту. Она предложила ему в жены свою хорошенькую дочку. Буондельмонти согласились, а Уберти поклялись отомстить. Они подкараулили Буондельмонти, когда он ехал со своей невестой через Понте Веккьо в Пасхальное воскресенье 1216 года, и бросили его окровавленный труп на улице возле статуи Марса.
– Вот видите, – вставил я, – они отомстили за то, что кто-то пренебрег женщиной из их рода, и за раненого мужчину. Вот так проблема и разрешилась.
– Но это было началом других проблем, которые продолжались больше столетия! – воскликнул Гебер, ударив кулаком по грубо отесанному дубовому столу, так что керотакис Зосима зазвенел.
Жители Флоренции разделились, в город пришел раздор. Тех, кто поддерживал Буондельмонти, стали называть гвельфами, или сторонниками Папы, а тех, кто поддерживал Уберти, называли гибеллинами, сторонниками императора. Так началась жестокая борьба за власть, пока наконец гибеллины не потерпели поражение.
– А это привело к соперничеству между Нери и Бьянки уже в этом столетии, когда раздор разделил между собой партию гвельфов, – продолжил Гебер.
Он поднял голову, словно бы обдумывая мысли, и я увидел у него на горле маленькое черное пятно. Я охнул и ткнул в него пальцем, но Гебер только кивнул:
– Чума и меня пометила. И вот теперь Донати, славный и древний флорентийский род, предводители черных гвельфов, пришли в ярость, когда выскочки Черчи, предводители белых, купили в их районе дворец у знатного семейства Гвиди. Донати пошли в наступление и вновь ввергли Флоренцию в войну…
Тем вечером я оттирал с себя зловоние чумы в сарае и только краем уха слушал Странника.
Он болтал что-то о том, будто вселенная – это соотношение светлых и темных сил, которые только кажутся враждебными, а на самом деле являются частью великого и бесформенного единого целого. Я погрузился в собственные размышления: в конце концов, Странник ведь не мог научить меня делать золото и не ущипнет за руку, если заметит, что я считаю ворон. Потом Моше Сфорно сам пришел в сарай отмываться.
– Я ухаживал за больными. Услышал, как в городе склоняют твое имя, Лука, – серьезно сказал Сфорно, забрав у меня едкое щелочное мыло. Из уроков Гебера я знал, что мыло содержит поташ, углекислый калий, который способствует очищению.
– И как они его называют? – спросил Странник, усевшись на трехногий табурет и поглаживая жирную сарайную кошку. – Ах, вопрос скорее в том (ведь главное задать его правильно), дают ли они ему имя или отбирают его? Ибо потерять имя – это, пожалуй, первый шаг на долгой дороге к древу жизни.
– Я не хочу, чтобы у меня отобрали имя, – упрямо ответил я. – Может, Лука Бастардо не самое лестное прозвище, но это мое имя. И с ним я намерен совершить великие дела!
– Высшая сущность не ограничивается именем, – заметил Странник, – хотя для удобства ее называют Эйн Соф, а тот, кто созерцает ее, растворяется в море света, становясь неподвластным собственному рассудку и мышлению.
– Его называют колдуном, – ответил Сфорно. – Заболевшие могильщики и люди, видевшие, как Лука убирает трупы, пустили слух. Им сейчас заняться нечем, а внешность Луки привлекает внимание. И его прошлое тоже. Все знают о Сильвано, хотя никому нет дела до его смерти, но всем охота о нем пошептаться. У городских властей тоже свои заботы.
– И божественные имена раскрываются в согласии со своими собственными законами, – пожал плечами Странник, расчесывая пальцами густую черную с сединой бороду.
Скотина в освещенном свечами сарае покачивала хвостами, то и дело мычала, куры кудахтали, кони ржали, а серая кошка мурлыкала, как будто отвечая на его слова.
Сфорно взял у меня щетку и окунул ее в корыто с водой.
– Поговаривают, он пользуется черной магией, чтобы сохранить молодость и красоту. Поговаривают, что обычный мальчик не смог бы убить восемь человек за одну ночь, если только ему не помогало сатанинское воинство. Поговаривают, что он уже слишком давно остается мальчиком.
– А они говорят, что он убивает крещеных младенцев и пьет их кровь, как о нас с вами? – прокаркал Странник. – Добро пожаловать в наше племя, волчонок! Господь и тебя избрал, тебя тоже ждут превратности и бедствия!
Он дотянулся до меня и похлопал по плечу мясистой рукой. От такого удара я аж закачался на ногах и сердито нахмурился, а он только ухмыльнулся в ответ.
Сфорно пожал плечами.
– Слухи распускает сын Сильвано. А те немногие, кто остался во Флоренции, его слушают. Флоренция всегда любила совать повсюду нос. А напуганные люди с легкостью верят в любую ерунду.
– Сейчас они мало что могут сделать, им и так хватает забот. Надо убирать тела умерших, – сказал я.
Сфорно сбросил с себя тунику, потом рубаху и намылился мылом. Его крепкая широкая грудь поросла растительностью, и хотя я видел много раздетых мужчин, но все равно отвернулся. Его нисколько не смущала его нагота, но я хотел сохранить пристойность.
– Наверное, тебе лучше избегать скоплений народа, – посоветовал Сфорно. – Толпа легко превращается в банду убийц.
– Десять человек превращаются в божью общину, – произнес Странник.
Серая кошка спрыгнула с его полных бедер и погналась за полевкой, которая испуганно семенила по полу. Эта сцена напомнила мне о том, что надо проверить, цела ли картина, спрятанная в стене сарая. Я проверял каждый вечер – это был своего рода вечерний ритуал. Вместо того чтобы молиться, перебирая четки, я прикасался к маленькой рыжей собачке, столь прекрасно написанной мастером Джотто, и восхищался цветом одежд святого. И это священнодейство давало мне почувствовать благодать.
– Десять человек не станут собираться на улице, – заметил я. – Они слишком боятся чумы. Полгорода вымерло. – Я быстро вытерся грубым куском пеньковой ткани. – Синьор Сфорно, я знаю одного человека, которому нужен доктор. Вы сходите со мной?
– Я тоже с вами пойду, – сказал Странник. Он потянулся и зевнул. – Мне нужно как-то развлечься. Моше, как думаешь, твоя милая женушка зажарила на ужин барашка?
– Не знаю, что она раздобыла сегодня у мясника, – нахмурился Сфорно, – и вообще нашла ли там мясо. Женщины покупают товар друг у друга, и одна еврейская мясная лавка еще работает.
– Евреям повезло, что они могут покупать друг у друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156