Я все делал неверно. Каждый раз, пытаясь переписать буквы, я ронял табличку или инструмент или болтал какую-нибудь глупость. Я то и дело переписывал ее маленькие аккуратные буковки шиворот-навыворот, почему – сам не понимал. Моя рука своевольно выворачивала их в другую сторону, и Рахиль не переставала цокать. Под конец я уже просто корчился от отчаяния. Для меня это был первый урок, открывший мне власть женщины над мужчиной, хотя наша мужская власть над миром и кажется безраздельной. Неодобрение женщин лишает мужественности лучших из мужей. Позднее мне пришлось столкнуться с величайшей силой, которой владеют женщины, – любовью. Но это случилось больше века спустя, а в тот день, когда насмешник Бог достаточно натешился своей шуткой, урок наконец-то подошел к концу. Рахиль вздохнула и сунула доску с табличкой под мышку.
– На сегодня хватит, дурачок, в смысле, Бастардо, – сказала она, закатив глаза. – Завтра попробуем еще. Может, у тебя лучше получится.
– А может, послезавтра? – с надеждой заикнулся я. – Мне нужен отдых. Читать оказалось сложнее, чем я думал.
– Тебе надо усердно учиться, а не отдыхать! – фыркнула она и выпорхнула из сарая, оставив меня с острым инструментом, зажатым в потной ладони. Я посмотрел на него и вспомнил о Гебере, который просил меня что-нибудь ему принести. Теперь я знал что.
Дверь в жилище Гебера распахнулась, и оттуда просочились струйки синеватого дыма, перевитые, словно пальцы, выставленные против дурного глаза. Войдя, я остановился перед одним из длинных столов, заваленных всякой всячиной, у которого стоял сам Гебер.
– Это вам… – начал я.
– Тсс! – приказал он.
Я спрятал инструмент за пояс своих штанов и стал внимательно наблюдать, как он осторожно льет золотистую жидкость из нагретого горшочка в холодный. Горячий горшочек он держал толстыми кожаными перчатками с дополнительными кожаными подушечками на каждом пальце.
– Ты знаешь, что я делаю?
– Это золото? – вместо ответа спросил я.
– Оно желтое, тяжелое, блестящее, ковкое и обладает способностью выдерживать аналитические опыты купелирования и цементации, – ответил он.
– А?
– Это золото, – кивнул он. – Я собираюсь очистить его азотной кислотой.
– Зачем?
– Думайте, юноша! Для чего нужно очищение? Для того чтобы растворить примеси, быстро достичь природного совершенства… Очисти меня, о Боже, всели в меня чистый дух, – пробормотал он.
Его очки сползли вниз по вспотевшему носу.
– Помнишь, что я говорил тебе вчера о назначении алхимии? Или, может, опять будешь только мычать?
– Высказали: «Алхимия ищет то, чего еще не существует, это искусство перемен, поиск божественной силы, скрытой в предметах», – процитировал я.
– Замечательно! Уже не мычание! Ты понял, что только что сказал?
– Нет. И все утро я выставлял себя круглым дураком перед девчонкой, которая думает, будто все знает, так что с меня хватит отвечать на вопросы, – угрюмо сказал я.
– Красивая девчонка? – с усмешкой поинтересовался Гебер.
Я кисло скривился и отошел к столу у окна. Над столом колыхались тонкие занавески. На нем лежала маленькая черно-белая собачка с отрезанными ногами, вспоротая от горла до промежности; кожа была искусно приколота булавками вокруг тела, чтобы под ней видны были мышцы. Меня заинтересовало то, как эти мышцы сжимались и разжимались, а еще толстые вены бежали по ним, будто реки по холмам.
– Вы распороли эту собаку, чтобы увидеть, что у нее внутри?
– Да, только ничего не трогай, – предупредил Гебер. – Это называется «препарирование». Я начал с того, что вскрыл кожу, а потом буду по очереди изучать фасцию, мышцы и скелет.
Он потянулся за стеклянной склянкой с жидкостью и взглянул на нее, будто бы взвешивая на глаз.
– А зачем вы делаете препарирование собаки?
– У меня осталось еще столько всего неизученного, что даже ста пятидесяти лет на все не хватило, – вздохнул он.
– Неужели вам так много лет? – изумленно спросил я. – Как такое возможно?
– А как возможно, что человек почти в тридцать лет похож на тринадцатилетнего мальчика? – Гебер метнул в меня взгляд, оторвавшись от своего золота. – Думающий человек всегда сначала задумается о себе. А мое время уже на исходе.
– Может, врач сумеет вам помочь, – предложил я, увиливая от темы возраста и времени.
Мне не раз ставили в упрек мою затянувшуюся юность, и я не хотел, чтобы и сейчас меня настигло чувство смущения, стыда и мучительное знание того, что я не такой, как все, – изгой. Я хотел сосредоточиться на Гебере и на том, чему он мог меня научить: как из простого металла сделать золото. С таким умением человек всегда будет надежно обеспечен, потому что, имея достаточно золота, ты всегда как за каменной стеной. Я подошел к другому столу, где лежала кучка перьев. Бурые, серые, красные и черные лежали вдоль длинных зеленых, а с их концов на меня таращились какие-то синие глаза. Природа вечно на меня таращилась.
– Вы правда можете превратить обычный металл в золото?
– Любой хороший алхимик это может, – небрежно ответил он. – Собаку обучи алхимии – и она сможет.
– Я тоже хочу научиться!
– Не все сразу. Сначала надо решить более важные проблемы. Пока я стою тут, меня пожирает чума. Я хочу создать идеальный философский камень… Я хочу воскрешать мертвых, сотворить гомункулуса и получить власть над природой, чтобы предотвратить хаос. В этом назначение алхимии!
Он говорил с таким пылом и рвением и его слова были так не похожи на благочестивые пошлости, изрекаемые священниками, многие из которых были ложью, что меня это заинтриговало.
– А разве природа это не все? Как можно ее покорить? – спросил я.
– Многие с тобой согласятся: «Искусство столь голословно и лишено мастерства, что ему никогда не удастся оживить розу или сделать ее естественной… Ему никогда не достичь совершенства Природы, пусть мастер положит на это всю жизнь…» – Гебер мне подмигнул. – Так говорится в истории о любви к розе.
– Я мог бы полюбить розу, – сказал я, представив чудесную алую розу, вроде таких, какие держали в скрытых под перчатками руках благородные барышни на рынке. – За цвет, аромат и нежность ее лепестков.
– Но разве ты не любишь ее больше, когда она нарисована? Словно бы живая, но даже лучше, потому что к ней приложено искусство художника? – не унимался Гебер, и я вздрогнул, когда мне представилось, что он каким-то образом может знать о моих мысленных путешествиях.
Он продолжил:
– Ошибка в твоей логике, если это можно назвать логикой, заключается в том, что ты отделяешь мой труд от труда природы. Я по сути выполняю вместе с природой ее работу, подчиняя ее себе: «Госпожа Природа столь сострадательна и добра, что, видя, как Порочность, объединившись с Завистливой смертью, вместе губят творения, вышедшие из ее мастерской, она без устали продолжает готовить отливки и выковывать новые произведения, постоянно обновляя жизнь в новом поколении».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
– На сегодня хватит, дурачок, в смысле, Бастардо, – сказала она, закатив глаза. – Завтра попробуем еще. Может, у тебя лучше получится.
– А может, послезавтра? – с надеждой заикнулся я. – Мне нужен отдых. Читать оказалось сложнее, чем я думал.
– Тебе надо усердно учиться, а не отдыхать! – фыркнула она и выпорхнула из сарая, оставив меня с острым инструментом, зажатым в потной ладони. Я посмотрел на него и вспомнил о Гебере, который просил меня что-нибудь ему принести. Теперь я знал что.
Дверь в жилище Гебера распахнулась, и оттуда просочились струйки синеватого дыма, перевитые, словно пальцы, выставленные против дурного глаза. Войдя, я остановился перед одним из длинных столов, заваленных всякой всячиной, у которого стоял сам Гебер.
– Это вам… – начал я.
– Тсс! – приказал он.
Я спрятал инструмент за пояс своих штанов и стал внимательно наблюдать, как он осторожно льет золотистую жидкость из нагретого горшочка в холодный. Горячий горшочек он держал толстыми кожаными перчатками с дополнительными кожаными подушечками на каждом пальце.
– Ты знаешь, что я делаю?
– Это золото? – вместо ответа спросил я.
– Оно желтое, тяжелое, блестящее, ковкое и обладает способностью выдерживать аналитические опыты купелирования и цементации, – ответил он.
– А?
– Это золото, – кивнул он. – Я собираюсь очистить его азотной кислотой.
– Зачем?
– Думайте, юноша! Для чего нужно очищение? Для того чтобы растворить примеси, быстро достичь природного совершенства… Очисти меня, о Боже, всели в меня чистый дух, – пробормотал он.
Его очки сползли вниз по вспотевшему носу.
– Помнишь, что я говорил тебе вчера о назначении алхимии? Или, может, опять будешь только мычать?
– Высказали: «Алхимия ищет то, чего еще не существует, это искусство перемен, поиск божественной силы, скрытой в предметах», – процитировал я.
– Замечательно! Уже не мычание! Ты понял, что только что сказал?
– Нет. И все утро я выставлял себя круглым дураком перед девчонкой, которая думает, будто все знает, так что с меня хватит отвечать на вопросы, – угрюмо сказал я.
– Красивая девчонка? – с усмешкой поинтересовался Гебер.
Я кисло скривился и отошел к столу у окна. Над столом колыхались тонкие занавески. На нем лежала маленькая черно-белая собачка с отрезанными ногами, вспоротая от горла до промежности; кожа была искусно приколота булавками вокруг тела, чтобы под ней видны были мышцы. Меня заинтересовало то, как эти мышцы сжимались и разжимались, а еще толстые вены бежали по ним, будто реки по холмам.
– Вы распороли эту собаку, чтобы увидеть, что у нее внутри?
– Да, только ничего не трогай, – предупредил Гебер. – Это называется «препарирование». Я начал с того, что вскрыл кожу, а потом буду по очереди изучать фасцию, мышцы и скелет.
Он потянулся за стеклянной склянкой с жидкостью и взглянул на нее, будто бы взвешивая на глаз.
– А зачем вы делаете препарирование собаки?
– У меня осталось еще столько всего неизученного, что даже ста пятидесяти лет на все не хватило, – вздохнул он.
– Неужели вам так много лет? – изумленно спросил я. – Как такое возможно?
– А как возможно, что человек почти в тридцать лет похож на тринадцатилетнего мальчика? – Гебер метнул в меня взгляд, оторвавшись от своего золота. – Думающий человек всегда сначала задумается о себе. А мое время уже на исходе.
– Может, врач сумеет вам помочь, – предложил я, увиливая от темы возраста и времени.
Мне не раз ставили в упрек мою затянувшуюся юность, и я не хотел, чтобы и сейчас меня настигло чувство смущения, стыда и мучительное знание того, что я не такой, как все, – изгой. Я хотел сосредоточиться на Гебере и на том, чему он мог меня научить: как из простого металла сделать золото. С таким умением человек всегда будет надежно обеспечен, потому что, имея достаточно золота, ты всегда как за каменной стеной. Я подошел к другому столу, где лежала кучка перьев. Бурые, серые, красные и черные лежали вдоль длинных зеленых, а с их концов на меня таращились какие-то синие глаза. Природа вечно на меня таращилась.
– Вы правда можете превратить обычный металл в золото?
– Любой хороший алхимик это может, – небрежно ответил он. – Собаку обучи алхимии – и она сможет.
– Я тоже хочу научиться!
– Не все сразу. Сначала надо решить более важные проблемы. Пока я стою тут, меня пожирает чума. Я хочу создать идеальный философский камень… Я хочу воскрешать мертвых, сотворить гомункулуса и получить власть над природой, чтобы предотвратить хаос. В этом назначение алхимии!
Он говорил с таким пылом и рвением и его слова были так не похожи на благочестивые пошлости, изрекаемые священниками, многие из которых были ложью, что меня это заинтриговало.
– А разве природа это не все? Как можно ее покорить? – спросил я.
– Многие с тобой согласятся: «Искусство столь голословно и лишено мастерства, что ему никогда не удастся оживить розу или сделать ее естественной… Ему никогда не достичь совершенства Природы, пусть мастер положит на это всю жизнь…» – Гебер мне подмигнул. – Так говорится в истории о любви к розе.
– Я мог бы полюбить розу, – сказал я, представив чудесную алую розу, вроде таких, какие держали в скрытых под перчатками руках благородные барышни на рынке. – За цвет, аромат и нежность ее лепестков.
– Но разве ты не любишь ее больше, когда она нарисована? Словно бы живая, но даже лучше, потому что к ней приложено искусство художника? – не унимался Гебер, и я вздрогнул, когда мне представилось, что он каким-то образом может знать о моих мысленных путешествиях.
Он продолжил:
– Ошибка в твоей логике, если это можно назвать логикой, заключается в том, что ты отделяешь мой труд от труда природы. Я по сути выполняю вместе с природой ее работу, подчиняя ее себе: «Госпожа Природа столь сострадательна и добра, что, видя, как Порочность, объединившись с Завистливой смертью, вместе губят творения, вышедшие из ее мастерской, она без устали продолжает готовить отливки и выковывать новые произведения, постоянно обновляя жизнь в новом поколении».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156