Зазвонил телефон.
– Мигель! А я как раз думала о тебе.
– Как раз – значит, только сейчас? А я все время о тебе думаю. Ведь тебя нет так долго.
– Да, долго… уже почти двадцать четыре часа.
– Патриция, мне хочется кое-что тебе сказать.
– Я слушаю.
– У тебя есть время?
– Для тебя у меня всегда есть время.
– Ну, так слушай…
И он замолчал.
Она в недоумении держала трубку у уха. И наконец оттуда донесся шепот:
– Я тебя люблю.
ЛИССАБОН
Повесив трубку, Мигель вздохнул. Ему хотелось крикнуть: «Возвращайся, Патриция, я страшно по тебе скучаю! Ты мне нужна!» Желание было почти непреодолимым. И утешала его только мысль о том, что и она сама испытывает точно такие же чувства.
Весь день он проводил занятия, а вечером засиделся у отца, беседуя с ним об учебном центре и о Патриции, пока старик наконец не уснул.
Он бросил взгляд на часы – полночь. Теперь, когда отца одолевал страшный недуг, Мигель испытывал потребность заглянуть к нему и проверить, все ли с ним в порядке, по нескольку раз за ночь; хотя ночная сиделка при нем, разумеется, была. Вот и сейчас, накинув халат, он вышел в холл, чтобы заглянуть к Пауло.
Отец мирно спал при свете ночника, на исхудавшем лице с по-старчески туго натянутой кожей было загадочное, но спокойное выражение. Когда Мигель предложил сиделке оставить его наедине со спящим отцом, Пауло открыл глаза.
– Мигель… я так рад, что ты пришел.
– Мне не хотелось будить тебя.
– Присядь. Мне хочется поговорить.
– Тебе не следует перенапрягаться.
– С какой стати? Какие такие важные дела предстоят мне завтра, – слабо хмыкнул старик.
– Не надо…
– Послушай, – перебил Пауло. – Мне нужно тебе кое-что сказать…
Мигель присел на край кровати.
– Я не был тебе хорошим отцом, – начал Пауло. – Намерения у меня были, как, наверное, у любого отца, самые добрые, но одних намерений недостаточно. Я многое делал неправильно. Я хотел превратить тебя в свою точную копию… По образу и подобию… – Его сморщенные губы скривились в легкой усмешке. – А это дело Божье. С лошадьми я всегда обращался хорошо, а вот с тобою бывал чересчур суров.
Мигель слушал отца, не осмеливаясь вставить хотя бы слово.
– Я хотел научить тебя ездить верхом, точь-в-точь так, как ездил я сам – с гордостью и с наслаждением. Так и езди. – Пауло перевел дыхание и посмотрел на сына почти остекленевшими глазами. – Так и езди – даже на корриде.
У Мигеля перехватило горло, ему трудно было сейчас произнести хотя бы слово.
– Но, папа… – И он сразу же спохватился: он не называл отца папой с раннего детства. – Папа, – дрожащим голосом повторил он, – я часто сердился на тебя, прости меня, пожалуйста. Это происходило только потому, что я знал: мне с тобой не сравняться. Меня злило, когда люди восхищались тобой, мне хотелось услышать, как они восхищаются мною. И теперь, когда я слышу, что достиг почти такого же мастерства, как мой отец, я понимаю, что это вершина моей славы.
Пауло слегка покачал головой, на лице у него появилась широкая улыбка.
– Ты уже превзошел отца, и кому судить об этом вернее, чем старому местру? – Он закрыл глаза и продолжал голосом, тихим, как шепот. – Но вот что важно – тебе надо заниматься тем, чего ты сам пожелаешь. А когда у тебя появится сын, не повтори моей ошибки – постарайся держать его на максимально длинном поводке.
Мигель поглядел на пепельно-серое лицо отца. Пауло уже опять уснул, он ровно дышал и на губах у него играла легкая улыбка.
Мигель, до этого сдерживавший слезы, позволил им наконец покатиться по щекам. Наклонившись, он нежно поцеловал своего папу в лоб.
СТОУН РИДЖ
Патриция, сидя в постели, пыталась сочинить письмо Мигелю. На столике перед ней в стакане с водой была растворена таблетка бикарбоната. Сегодняшний ужин состряпала Лаура. «Знаменитое вегетарианское чили» оказалось несъедобным, но Патриция заставила себя подчистить все с тарелки, чтобы не обижать подругу.
Разумеется, выносить Лауру было нелегко. Она слишком много пила, беспрерывно – даже за едой – курила. Патриция старалась не обращать внимания на отвратительные подтеки никотина на кончиках ее пальцев. Но именно в тот момент, когда она умудрялась тебе осточертеть, Лаура выкидывала какой-нибудь номер, заставлявший вновь полюбить ее всей душой.
Вчера она явилась домой, держа за спиной скатанный в трубку лист бумаги.
– Ну, в чем дело? – спросила Патриция, заметив подозрительный блеск в глазах у подруги.
– Маленький подарок. Так сказать, в возмещение ущерба, который я нанесла.
– О чем ты?
– Детка, я страшно виновата. Я хотела сообщить тебе о розах в Португалию, но ты там, судя по всему, так развлекалась, что жалко было портить тебе настроение.
– Ну, и нечего тебе себя в этом винить.
– Они, знаешь ли, так подозрительно запаршивели.
– Ты не виновата.
– Мне надо было что-то сделать, но я ни до чего не смогла додуматься. Так или иначе, скажи, что ты меня прощаешь.
Патриция рассмеялась.
– Хорошо-хорошо, прощаю.
И тут Лаура вытащила скатанный в трубку лист бумаги и вручила его Патриции. Это была репродукция картины Ван Гога «Ваза роз».
– Ах, как красиво! – На глаза Патриции навернулись слезы, она потрепала Лауру по плечу. – И даже маленькая роза, отдельно ото всех, лежит на столе, точь-в-точь, как цветок, чудом уцелевший у меня в розарии. Я повешу эту репродукцию над кроватью.
И сейчас, отхлебнув соленой жидкости в слабой надежде удалить изо рта привкус мерзкого чили, Патриция разглядывала репродукцию. Ей хотелось сообщить Мигелю о том, какая беда стряслась с ее розами, но это казалось таким ничтожным поводом для волнений по сравнению с тем, что сейчас приходилось претерпевать ему в связи с болезнью отца. Она взяла ручку, написала: «Я тебя люблю», – потом исписала этим признанием целый лист бумаги. Сочиняя свое незатейливое послание, она раскраснелась, как школьница. Затем положила письмо в конверт и, полизав клеевую полоску, запечатала его.
Зевнула, потянулась, скользнула под одеяло. Крепко обняла обеими руками подушку. «Спокойной ночи, любимый, – подумала она, засыпая, – как жаль, что тебя нет со мною!»
* * *
Проснулась она внезапно. Но что разбудило ее? Издали доносились какие-то крики. Вскочив с постели, Патриция подбежала к окну и отдернула занавеску.
Люди бежали куда-то, перекликаясь на бегу. Наконец она увидела: над крышей сарая, в котором хранилось сено, полыхало пламя.
Когда Патриция прибежала на пожар, Эдгар отчаянно пытался сдвинуть с места и тем самым спасти хоть какую-то часть сена, тогда как другие работники передавали по цепочке ведра с водой, а Лаура водила туда-сюда садовым шлангом.
На подъездах к ферме уже гудела пожарная машина. Патриция беспомощно наблюдала за тем, как свирепствует пожар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83