– А сколько он весит?
– Девять стоунов.
– Ты в фунтах говори, в фунтах! Иначе я не понимаю.
– Сто пятьдесят пять фунтов.
– Сроду не слыхивал о таких худеньких сумо.
– Он не сумо.
– Я так и думал. Кто же тогда, самоубийца, что ли?
– Нет.
– Не на того напали, приятель, вот что я вам скажу. Я борец. Профессионал. И стоит мне только сесть на этого стопятидесятипятифунтового дохляка, как у него все косточки переломятся. Внутренние органы превратятся в жижу, он и глазом моргнуть не успеет, как отправится на тот свет. Так что прости, сан, не знаю, как там тебя по имени.
– Мой сын не сумо. Он Синанджу.
– Первый раз слышу. Типа джиу-джитсу, что ли? Да, видывал я ребят, занимавшихся джиу-джитсу. Такие штуки откалывают, будь здоров!
– К примеру?
– Ну, видел раз, как один парень подошел к другому и хрясь его по ключице! Тот так и отлетел, словно его электрическим током долбануло.
– Это я могу.
– Ты чего, тоже джиу-джитсу?
Сухонький старичок отвесил вежливый поклон. Совсем маленький. Еле заметный, градусов на десять. Так, едва головой качнул. А Сосуми, будучи ёкодзуна, заслуживал хорошего сорокапятиградусного поклона. Это как минимум. Получается, его оскорбляют?..
– Я Синанджу. Мастер Синанджу.
– Секундочку. – Сосуми быстренько прожевал тянко-набе, отбросил пустую обертку, затем потянулся куда-то назад, за спину, и нажал на серебряную рукоятку. Из-под валика жиров, нависающих над сиденьем керамического унитаза, донесся шум спускаемой воды.
– Надо следить за своим весом, – заметил Сосуми. Встал и, громко щелкнув подтяжками, натянул хлопковые шаровары на свой объемистый живот. – В конце месяца предстоит турнир в Нагое.
– Смотрится просто омерзительно.
– Такова цена, которую приходится платить за свой титул. В одну дырку входит, из другой выходит. Иногда чувствую себя эдакой машиной по переработке жратвы в дерьмо.
– Вы рождены сражаться с борцами моего типа.
– Нет, я рожден сражаться с другими сумо.
– Сейчас получается так, а в прошлом все было иначе. Мы, Синанджу, всегда побеждали таких, как вы. Вот вам и пришлось начать противопоставлять свою силу другим таким же, потому что монстрам вроде вас заняться больше просто нечем.
– Эй, а мне, знаете ли, не нравится, когда меня обзывают монстром! Здесь, в Японии, меня просто обожествляют! Я всю свою жизнь отдал сумо. И нечего нести тут разную чушь!
– Чушь и ерунда – это больше по вашей части, – заметил старик, и в голосе его прозвучала укоризна.
– Больше-меньше, какая, к чертям, разница… – пробормотал Сосуми и снова спустил воду в унитазе. – Вот, раза по три-четыре спускать приходится, иначе никак. А вы знаете, что в Книге рекордов Гиннесса есть такие соревнования по категории, кто больше накакает?
– Ну, в таком случае, – с сарказмом заметил маленький человечек, – вы наверняка уже обеспечили себе бессмертие.
Сосуми похлопал себя по бокам трясущимися от жира руками, похожими на свиные окорока.
– Ладно, тащите сюда своего парня!
– Сегодня в полночь.
– Надеюсь, он застрахован?..
* * *
Римо метался на татами в роскошных апартаментах токийского отеля «Шератон».
Во сне ему привиделось, что он сидит напротив корейца неопределенного возраста, одетого в ничем не примечательное кимоно. Волосы длинные, забраны в узел на макушке – по моде времен династии Шиллы. А худой какой – словно одной соломой питается!
Глаза корейца светились добротой, а голос напомнил Римо журчание прозрачного ручейка среди камней.
– Пчела молочко добывает, – проговорил человечек.
– Ну и что? – удивился Римо.
– Теперь твой черед. Я сказал: пчела молочко добывает. Что скажешь?
Римо пожал плечами.
– Пчела вроде бы яйца откладывает. К чему ей молочко?
Теперь добрые глаза корейца смотрели встревоженно.
– Но пчелы не едят свои яйца.
– Это что, какая-то словесная игра?
– Нет. Это первая строчка стихотворения. А ты должен сочинить вторую.
– Вон оно что… О'кей. Ну, как тебе понравится, к примеру, следующее: «Черепаха в воду ныряет»? – спросил Римо.
– К чему это вводить черепаху в стихи о пчеле?
– Да просто потому, что «добывает» рифмуется с «ныряет», – объяснил Римо.
– Рифмами балуются только греки и дети. Мы не рифмуем свои стихи. Давай, попытайся еще раз.
– Хорошо. «Цветок ждет»…
– Это какой же такой цветок?
– Да просто строчка в стихотворении.
– Не годится. Ты должен определить, что за цветок. Само по себе слово «цветок» еще ничего не означает. Разве, когда тебе хочется съесть персик, ты просишь фрукт?
– Ну, ладно, ладно. Пусть тогда: «тюльпан ждет», – торопливо вставил Римо.
– Тюльпан не корейский цветок.
Римо вздохнул.
– Почему бы тебе не попробовать вместо меня?
– Что ж, прекрасно. «Хризантема дрожит, словно скромница-дева».
– Прелестный образ! Я бы еще добавил: «И тут жалит пчела».
– Кого именно жалит?
Римо пожал плечами.
– Да кого хочет, того и жалит. Моя очередь, так что прошу записать третью строчку за мной! Теперь ты.
– Нет, ты должен дать определение. Поэзия Юнга очень специфична. Образ – вот что главное! Значение, смысл передаются исключительно образом.
– О'кей. «Пчела жалит тебя».
– Почему меня?
– Потому, что ты достал меня всей этой дебильной корейской ерундой!
– Что значит «дебильной»?
– Глупой. Сумасшедшей! Бери свою палку и проваливай!
Кореец медленно поднялся на ноги. Лицо его потемнело от гнева.
– Но я мастер Юнг! Оскорблять чистоту и совершенство моих стихов – значит оскорблять меня! Готовься к бою, мужчина с лицом призрака!
Римо тут же пошел на попятный.
– Прости, ради Бога! Я вовсе не хотел тебя обидеть. Не сердись. Так и быть, три следующие строчки за мной. Идет?
– Ну уж нет! Теперь будешь стоять на месте и слушать, как я читаю свою поэму. Все следующие три тысячи строк.
Лицо Римо вытянулось.
– Три тысячи строк?!
– Потому что я не на шутку рассержен, – обиженно произнес Юнг. – И могу прочесть только самое короткое свое стихотворение. Большего ты не заслуживаешь.
Римо тихо застонал во сне, когда мастер Юнг стал повторять одну и ту же строчку: «Лепестки хризантем падают с серо-зеленого неба…» Произнес он ее ровно три тысячи раз на разные лады и варьируя интонацию.
* * *
Легкий шорох, издаваемый «дождем лепестков», заглушил чей-то приказной тон:
– Тебе пора сразиться с борцом!
Римо сел на постели, обливаясь потом.
Рядом с татами стоял мастер Синанджу. Прямо и неподвижно, точно идол. На лицо его падала тень, и прочитать застывшее на нем выражение не удавалось.
– Господи Иисусе, Чиун… – пробормотал ученик. – Который теперь час?
– Скоро полночь.
– Полночь? Едва успел глаза сомкнуть, и на тебе…
– Ничего, выспишься. После того как расправишься с самым грозным противником из всех, с кем только доводилось сражаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71