к юности, невинности, Весне?!
Эмили оттолкнулась от ствола, который поддерживал ее в горячечных думах, и бросилась бежать наискосок по склону, не глядя куда ступает. Такое с ней уже было, но как больно, как горько повторять свои ошибки, идя на поводу страстей! Ветерок, потянувший с реки, остудил ее лицо и принес еле ощутимое чувство облегчения. Благородство! Что значит это пустое слово? Может быть, благороднее чувствует себя тот, кто оставил всякую надежду на счастье?
Она провела ладонями по лицу, по волосам, по платью. Сколько времени прошло? Давно она здесь, в парке? И медленно пошла к дому. Слава Богу, она не поддалась ни страсти, ни жалости, не вымолвила ни слова лжи, не предала своего сердца. Это было бы ужасно. Она долго стояла, глядя на клумбы перед домом, словно хотела разглядеть свое будущее в гуще цветов, потом собралась с духом и вошла в дом. На террасе никого не было, в гостиной тоже. Ей удалось, ни с кем не встретившись, подняться к себе, но она не чувствовала себя в безопасности.
В ту ночь Эмили ни на минуту не забылась сном.
Раскаянье ли не давало ей уснуть или пьянила память? Ей казалось, что ее чувства – преступление, но не против мужа, не против себя самой, а только против юности. Стыдилась ли она своих уловок, к которым прибегала в последние дни? Улыбок, которыми дарила молодого человека, полунамеков, вздохов? Нет, не стыдилась! Простит ли она себе это? А если из-за нее он сделается таким же, как и сотни других мальчиков, – просто циничным юнцом? Нет, конечно же нет, иначе она не полюбила бы его с первого взгляда, как только увидела его улыбку.
Всю ночь Эмили провела у окна. Иногда задремывала в кресле. Один раз пробудилась, вздрогнула с ясным ощущением, что кто-то только что наклонился над ней. Быть может, он правда был здесь и неслышно удалился?
Потом подошел рассвет – серый, туманный, печальный, обволакивающий каждое дерево и расстилавшийся на далеком изгибе реки.
Тихий щебет проснулся в гуще деревьев, слабо различимых в тумане. И тогда она уснула.
Ей приснилось, что она одна в лодке, на реке, и плывет среди островерхих цветов, похожих на свечки люпина, а вокруг летают птицы и громко поют. Она поняла: не может шевельнуть ни ногой ни рукой, но это чувство беспомощности ей приятно. Хочется отдаться на волю чужих приказов. Постепенно она замечает, что ее несет все ближе к чему-то, но это ни земля, ни вода, ни свет, ни тьма, – просто что-то необъяснимое, чего не выразить словами. А потом увидела, из камышей на берегу на нее смотрят какие-то существа, большие и косматые.
Лодку несет и Те за ней движутся тоже. Она хочет поднять руки, закрыть глаза, но не может. Эмили проснулась с рыданием… Было уже утро.
Она позвонила и попросила горничную позвать к ней мужа. Но пока ждала его прихода, гордость в ней возмутилась. Он не должен видеть ее такую! Это невозможно! Она положила себе на лоб платок, смоченный одеколоном.
Мистер Бенсон явился сразу же; быстрыми, энергичными шагами вошел в комнату и остановился, глядя на нее. Не заговаривал, не спрашивал, что случилось, а просто стоял и ждал. И, как никогда прежде ясно, она поняла, что он как бы начинается там, где кончается она. Она призвала всю свою храбрость и проговорила:
– Я гуляла в парке и, наверное, солнце напекло мне голову. Мне хотелось бы завтра утром уехать домой, если ты не против. Неприятно стеснять чужих людей.
Кажется, на его лице мелькнула улыбка, но оно оставалось серьезным:
– Разумеется, дорогая Эмили, последствия небольшого солнечного удара сказываются несколько дней. Но сможешь ли ты перенести дорогу?
И внезапно она почувствовала, что Стивен понимает все, но заставляет себя показывать, что ничего не знает.
Благородно это с его стороны или отвратительно, она уже не обдумывала, а просто закрыла глаза и сказала:
– У меня очень болит голова, но все равно я доеду. Только мне бы не хотелось подымать, тут переполох. Нельзя ли уехать пока все еще будут спать?
– Ну что ж. В этом есть свои преимущества, – ответил Бенсон.
Затем стало совершенно тихо, но он был еще рядом. Это немое, недвижное присутствие – отныне вся ее жизнь. Да, да, таково ее будущее – без чувств, без движения. И несмотря на страх, ей мучительно захотелось взглянуть на это свое будущее. Она открыла глаза. Стив стоял на том же месте, в той же позе и смотрел на нее. А его опущенная рука нервно сжимала и разжимала полу куртки. И внезапно Эмили почувствовала жалость. Не к себе или к своему будущему, а к нему. И она мягко сказала:
– Мне очень жаль, Стивен.
Словно он услышал что то страшное и недопустимое, глаза его болезненно расширились, он спрятал сжимавшуюся руку в карман, повернулся и вышел.
Эмили очнулась от нахлынувших воспоминаний и увидела себя в зеркале, перед которым сидела. Вскинув голову, она оглядела старинное ожерелье у себя на шее, провела по нему кончиками пальцев. Встала, обвела взглядом свои шелковистые руки, полуобнаженную спину, сияющую шею, очертания груди, всю себя. Тут приладила, там отряхнула, почти бессознательно ловкими движениями расправила складки простого и очень красивого платья.
Эмили опять подняла руку, уперлась другой в бедро и снова повернулась, завершая ритуал самопоклонения. Поворачивалась не спеша, восхищенно любуясь собой, и вдруг изумленно ахнула, вскрикнула испуганно и в тревожном порыве схватилась рукой за горло: оказалось, что она не одна, подняв глаза, она встретилась взглядом с дочерью.
Молодая девушка – тоненькая, безупречно сложенная, невозмутимая и прелестная в своем состоянии ожидания ребенка, вошла через ванную, которая соединяла их комнаты и, захватив мать врасплох, неподвижно застыла на пороге. Эмили густо покраснела, долгую минуту они смотрели друг на Друга – мать, безгранично смущенная, пылала виноватым румянцем, дочь, невозмутимо спокойная, смотрела и одобрительно, и насмешливо, как человек, умудренный жизнью. А затем в их скрестившихся взглядах будто вспыхнула какая-то искра.
Словно поняв, что ее разоблачили, и словами тут не поможешь, Эмили вдруг запрокинула голову и рассмеялась звонко, от души, тем женским смехом чистосердечного признания, который неведом другой половине рода человеческого.
– Ну, что, мама, это недурно выглядело, – слегка усмехнулась дочь, подошла и поцеловала ее.
И опять Эмили беспомощно и неудержимо расхохоталась. А потом, освобожденные этой удивительной минутой от необходимости еще что-то говорить, обе разом успокоились. Слова излишни. Говорить больше не о чем. Все уже сказано в один безмолвный миг совершенного понимания, взаимного признания и сообщничества. В это мгновение раскрылся целый мир – мир безмерного коварства и неукротимой насмешливости женщины.
Спокойный осенний вечер мягко опустился на побережье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Эмили оттолкнулась от ствола, который поддерживал ее в горячечных думах, и бросилась бежать наискосок по склону, не глядя куда ступает. Такое с ней уже было, но как больно, как горько повторять свои ошибки, идя на поводу страстей! Ветерок, потянувший с реки, остудил ее лицо и принес еле ощутимое чувство облегчения. Благородство! Что значит это пустое слово? Может быть, благороднее чувствует себя тот, кто оставил всякую надежду на счастье?
Она провела ладонями по лицу, по волосам, по платью. Сколько времени прошло? Давно она здесь, в парке? И медленно пошла к дому. Слава Богу, она не поддалась ни страсти, ни жалости, не вымолвила ни слова лжи, не предала своего сердца. Это было бы ужасно. Она долго стояла, глядя на клумбы перед домом, словно хотела разглядеть свое будущее в гуще цветов, потом собралась с духом и вошла в дом. На террасе никого не было, в гостиной тоже. Ей удалось, ни с кем не встретившись, подняться к себе, но она не чувствовала себя в безопасности.
В ту ночь Эмили ни на минуту не забылась сном.
Раскаянье ли не давало ей уснуть или пьянила память? Ей казалось, что ее чувства – преступление, но не против мужа, не против себя самой, а только против юности. Стыдилась ли она своих уловок, к которым прибегала в последние дни? Улыбок, которыми дарила молодого человека, полунамеков, вздохов? Нет, не стыдилась! Простит ли она себе это? А если из-за нее он сделается таким же, как и сотни других мальчиков, – просто циничным юнцом? Нет, конечно же нет, иначе она не полюбила бы его с первого взгляда, как только увидела его улыбку.
Всю ночь Эмили провела у окна. Иногда задремывала в кресле. Один раз пробудилась, вздрогнула с ясным ощущением, что кто-то только что наклонился над ней. Быть может, он правда был здесь и неслышно удалился?
Потом подошел рассвет – серый, туманный, печальный, обволакивающий каждое дерево и расстилавшийся на далеком изгибе реки.
Тихий щебет проснулся в гуще деревьев, слабо различимых в тумане. И тогда она уснула.
Ей приснилось, что она одна в лодке, на реке, и плывет среди островерхих цветов, похожих на свечки люпина, а вокруг летают птицы и громко поют. Она поняла: не может шевельнуть ни ногой ни рукой, но это чувство беспомощности ей приятно. Хочется отдаться на волю чужих приказов. Постепенно она замечает, что ее несет все ближе к чему-то, но это ни земля, ни вода, ни свет, ни тьма, – просто что-то необъяснимое, чего не выразить словами. А потом увидела, из камышей на берегу на нее смотрят какие-то существа, большие и косматые.
Лодку несет и Те за ней движутся тоже. Она хочет поднять руки, закрыть глаза, но не может. Эмили проснулась с рыданием… Было уже утро.
Она позвонила и попросила горничную позвать к ней мужа. Но пока ждала его прихода, гордость в ней возмутилась. Он не должен видеть ее такую! Это невозможно! Она положила себе на лоб платок, смоченный одеколоном.
Мистер Бенсон явился сразу же; быстрыми, энергичными шагами вошел в комнату и остановился, глядя на нее. Не заговаривал, не спрашивал, что случилось, а просто стоял и ждал. И, как никогда прежде ясно, она поняла, что он как бы начинается там, где кончается она. Она призвала всю свою храбрость и проговорила:
– Я гуляла в парке и, наверное, солнце напекло мне голову. Мне хотелось бы завтра утром уехать домой, если ты не против. Неприятно стеснять чужих людей.
Кажется, на его лице мелькнула улыбка, но оно оставалось серьезным:
– Разумеется, дорогая Эмили, последствия небольшого солнечного удара сказываются несколько дней. Но сможешь ли ты перенести дорогу?
И внезапно она почувствовала, что Стивен понимает все, но заставляет себя показывать, что ничего не знает.
Благородно это с его стороны или отвратительно, она уже не обдумывала, а просто закрыла глаза и сказала:
– У меня очень болит голова, но все равно я доеду. Только мне бы не хотелось подымать, тут переполох. Нельзя ли уехать пока все еще будут спать?
– Ну что ж. В этом есть свои преимущества, – ответил Бенсон.
Затем стало совершенно тихо, но он был еще рядом. Это немое, недвижное присутствие – отныне вся ее жизнь. Да, да, таково ее будущее – без чувств, без движения. И несмотря на страх, ей мучительно захотелось взглянуть на это свое будущее. Она открыла глаза. Стив стоял на том же месте, в той же позе и смотрел на нее. А его опущенная рука нервно сжимала и разжимала полу куртки. И внезапно Эмили почувствовала жалость. Не к себе или к своему будущему, а к нему. И она мягко сказала:
– Мне очень жаль, Стивен.
Словно он услышал что то страшное и недопустимое, глаза его болезненно расширились, он спрятал сжимавшуюся руку в карман, повернулся и вышел.
Эмили очнулась от нахлынувших воспоминаний и увидела себя в зеркале, перед которым сидела. Вскинув голову, она оглядела старинное ожерелье у себя на шее, провела по нему кончиками пальцев. Встала, обвела взглядом свои шелковистые руки, полуобнаженную спину, сияющую шею, очертания груди, всю себя. Тут приладила, там отряхнула, почти бессознательно ловкими движениями расправила складки простого и очень красивого платья.
Эмили опять подняла руку, уперлась другой в бедро и снова повернулась, завершая ритуал самопоклонения. Поворачивалась не спеша, восхищенно любуясь собой, и вдруг изумленно ахнула, вскрикнула испуганно и в тревожном порыве схватилась рукой за горло: оказалось, что она не одна, подняв глаза, она встретилась взглядом с дочерью.
Молодая девушка – тоненькая, безупречно сложенная, невозмутимая и прелестная в своем состоянии ожидания ребенка, вошла через ванную, которая соединяла их комнаты и, захватив мать врасплох, неподвижно застыла на пороге. Эмили густо покраснела, долгую минуту они смотрели друг на Друга – мать, безгранично смущенная, пылала виноватым румянцем, дочь, невозмутимо спокойная, смотрела и одобрительно, и насмешливо, как человек, умудренный жизнью. А затем в их скрестившихся взглядах будто вспыхнула какая-то искра.
Словно поняв, что ее разоблачили, и словами тут не поможешь, Эмили вдруг запрокинула голову и рассмеялась звонко, от души, тем женским смехом чистосердечного признания, который неведом другой половине рода человеческого.
– Ну, что, мама, это недурно выглядело, – слегка усмехнулась дочь, подошла и поцеловала ее.
И опять Эмили беспомощно и неудержимо расхохоталась. А потом, освобожденные этой удивительной минутой от необходимости еще что-то говорить, обе разом успокоились. Слова излишни. Говорить больше не о чем. Все уже сказано в один безмолвный миг совершенного понимания, взаимного признания и сообщничества. В это мгновение раскрылся целый мир – мир безмерного коварства и неукротимой насмешливости женщины.
Спокойный осенний вечер мягко опустился на побережье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81