Врач ушел, оставив в душе Питера щемящую пустоту и ощущение безнадежности.
Проходящая в Гроули-холле конференция завершалась. Все обитатели большого дома жили ожиданием прощального банкета. Он готовился давно и обстоятельно. Сияющие чистотой покои еще и еще раз терли и скребли. Стоун и Эмили падали от усталости, прислуга сбилась с ног. Кухня работала, как маленькая фабрика. Здесь царила миссис Лонг. Лиззи уже попривыкла и стала всеобщей любимицей. Ее спокойный ровный характер не давал повода для недовольства никому. Только Сарра Тикет иногда пыталась поддеть девушку. Дело в том, что у нее самой были кое-какие виды на Чарльза, а тот с приходом Лиззи почти ни разу не перекинулся с ней словечком, чего не бывало прежде.
По всему дому гремели колокольчики. В лакейской была установлена особая механическая система – смонтированы четыре дюжины небольших колокольчиков. Каждый колокольчик был соединен шнуром или струной с одной из многочисленных комнат второго этажа. Таким образом господа имели возможность из любой комнаты дома вызвать прислугу. Под колокольчиками находились маленькие таблички с названием комнаты. Звон стоял непрерывный, слуги Гроули-холла и приезжие, сопровождавшие своих господ, ни минуты покоя не знали. Но Сарра всегда находила минутку, чтобы ввернуть ядовитое замечание:
– Все мужчины – дураки. Вот Чарльз, например. Он только то и делает, что просит прощения у Лиззи. За что? Нет, вы поглядите на него. Все еще продолжает за ней бегать. Теперь потащился в дровяной сарай.
Все было именно так, как говорила Сарра. Чарльз ходил за Лиззи по пятам – из кухни в моечную, из моечной – в сарай. Она же молча проходила мимо, не удостаивая его ни единым словом. А если он становился на ее пути, говорила:
– Дай мне пройти, слышишь? Ты мешаешь мне работать.
Парень не на шутку увлекся и ничего с собой поделать не мог.
Наконец, наступил последний день перед банкетом. В библиотеке стоял длинный сверкающий стол, уставленный серебряными приборами и хрусталем. Посередине возвышалась фарфоровая ваза с цветами. Стенки вазы были тончайшие, полупрозрачные.
Стоун вместе с Чарльзом наводил порядок на столе. Каждый предмет имел свое строго обозначенное место. Более того, расстояние между вилками, ножами, тарелками и прочими бесчисленными атрибутами пиршеств, тоже должно было быть определенным. Этим и был занят Питер – проверял линейкой точность сервировки. Чарльз, затаив дыхание, следил за его лицом и болезненно морщился, если дворецкий слегка поправлял положение приборов.
– О, Чарльз, что-то здесь не то.
– А что, сэр?
– Нет, нет. Бокал чуть дальше, разве вы не знаете?
– Вот так?
– Да, хорошо. А внизу все в порядке? – сказал Стоун, не отрывая взгляда от линии фужеров.
– Да, сэр. Должны все успеть.
– Мы готовим ужин, Чарльз. Последний ужин на этой конференции.
– Да уж, сэр, на кухне творится что-то неописуемое.
– Но там у них все в порядке?
Да, я думаю все в порядке, иначе кто-нибудь уже прибежал бы.
– Но вы, Чарльз, имеете полное представление о том, что там происходит? В каком состоянии подготовка?
Да, сэр. Но, конечно, в секреты кулинарии я не посвящен.
– Этого вам и не надо, но помощник дворецкого все должен держать в руках, иметь всю информацию.
– Да, сэр.
Выбрав минутку, Питер поднялся к отцу. Высоко под крышей в комнате с косым потолком, повторяющим наклон кровли, на высокой железной кровати лежал старик-Стоун. Для этого человека жизненный путь завершился. Старик держался с достоинством, спокойно. Но внутренняя работа души делала его, и без того не очень разговорчивого, суровым и замкнутым. Высокое солнце мягко освещало небольшую чистенькую комнату.
– Как ты себя чувствуешь? Лучше? – обратился к отцу Питер, страдая от «казенности» своего вопроса.
– Сын мой… – как бы не заметив вопроса Питера, проговорил Тимоти Стоун; он находился в мире мыслей.
– У меня столько дел, отец, – Питер почему-то смущался того, что мог ему сейчас сказать отец. Он не хотел его напутствий, поучений, ему было бы тяжело все это слушать. – Мы, может быть, поговорим с утра?
Старик не слышал сына. Он решил говорить и начал говорить, твердо глядя перед собой:
– Я очень любил твою мать. Наша любовь была не по нутру всем окружающим, всему миру. А мы любили друг друга, теряя от этого родных, друзей, положение, репутацию. Не верь тому, кто скажет тебе, будто мы были несчастны. Будто кто-то из нас кому-то искалечил жизнь. Нет. Это все объединились против нас и изо всех сил пытались помешать нашей любви. Ты, желанный и любимый сын, знай: страсть, рождающая жизнь – священна. Ничем нельзя унизить или победить любовь. Только два человека имеют право судить друг друга – влюбленные. И не сомневайся, Питер; то, что кажется всем падением и ошибкой, на самом деле высшая справедливость и гармония…
– Я горжусь тобой, – продолжал старик после небольшой паузы. – Надеюсь, я был для тебя хорошим отцом… Я пытался быть лучшим…
Тимоти Стоун обвел взглядом комнату и пришел к выводу, что он все сказал, что хотел.
– Давай, давай, сынок, – тихо прохрипел он, отвернувшись. – Иди вниз, а то они без тебя и без меня бог знает что могут натворить.
Питер двинулся было к выходу, сознавая правоту последних слов отца, но остановился в нерешительности. Что-то насторожило его в поведении больного, в его непривычно длинных, как проповедь, речах.
У одной стены в буфетной был огромный шкаф с посудой: сверкающие ряды графинов и бутылок, сифонов и высоких, тонкого стекла, бокалов. У другой – два изящных шкафчика в барочном стиле радовали глаз чудесным фарфором, хрусталем и серебром, великолепными старинными блюдами, блюдцами и чашками, чашами, кувшинами, розетками…
Питер Стоун окинул все эти сокровища оценивающим взглядом и быстро прошел через комнату к двустворчатой двери, где находилась кухня. Еще из-за двери он услышал смех и возгласы девушек, перекрываемые зычным голосом кухарки. Распахнув двери, он попал в гущу деловой суеты. Большая, выложенная кафелем кухня сверкала чистотой. Огромная плита с великолепной высоченной трубой, казалось, была только что отмыта, выскоблена, отполирована. Собрание медных кастрюль, котлов, горшков, сотейников, сковородок всех видов и размеров – от крохотных, где только одному яйцу уместиться, до громадины, аршин на аршин – было до того начищено, что мистер Стоун мог смотреться в них, как в зеркала.
Большой стол среди кухни, заставленный готовыми блюдами, чистотой поспорил бы со столом хирурга, а полки, ящики буфета выглядели как в мебельном салоне. Сарра и Рита сновали из кухни в гостиную и обратно. В ловко сидящих накрахмаленных передниках и колпаках, они были на диво хорошенькие. Но больше, всего Питеру понравилась новая судомойка – серьезная миловидная девушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81