Фрау Эльза тронула защелку, «хвост» закрылся, опал. Она присела перед огнем. Джеймс Гроули наблюдал за Эльзой, украдкой выискивая ее среди прогуливающихся гостей и снующих слуг.
Она поворошила поленья длинной медной кочергой и щипцами – взвился сноп искр, пламя взбодрилось, заалело, заплясало. Еще на минуту женщина замерла перед ним – воплощение грации. Отсветы огня озаряли ее розовое свежее лицо. Джеймс любовался ею, такой милой, хорошенькой, желанной. Выпрямляясь, Эльза восстановила экран, и, несколько смутившись, обернулась на его взгляд. Спокойствие и уверенность сквозили в каждом ее движении. Их взгляды встретились. Румянец на ее щеках, согретых близким пламенем, стал гуще, а губы слегка разомкнулись в легкой улыбке. Эльза, как и в прошлый визит в дом Гроули, открыто и дружелюбно протянула сэру Джеймсу навстречу руки. Джеймс бережно принял их в свои, слегка надавив большими пальцами на тыльные стороны ее ладоней. Тепло и волнение упругими толчками в ритме сердца стали наполнять его тело. Головокружительная близость желанной женщины навалилась на него, туманя сознание. Была только она, да сполохи камина за ее спиной.
Далеко за полночь круглая луна плыла над холодными пустынными холмами, погруженными в сон. Прием близился к завершению. Внизу то и дело вспыхивали фары отъезжающих автомобилей. Только слоноподобный «Майбах» Эльзы фон Мюльц не спешил принять хозяйку в свое кожаное чрево.
Мраморный с золотом зал большой гостиной, куда гости после словесной разминки в кабинете стали постепенно перетекать – поближе к музыке и закускам, представлял собой волшебную страну. Посредине из фонтана с непременными нимфами и фавнами взлетали вверх подсвеченные струи воды. Вдоль стен выстроились цветущие оранжерейные деревья в кадках, сверкающие мраморные колонны были увиты диким виноградом и гирляндами, а разноцветные фонарики струили сверху мягкий свет. Отшумевший прием оставил на этой сказочной поляне печать присутствия человека среди дикой природы. Воздух напоен был великолепными духами и полон беспокойной, будоражащей, чувственной музыки.
Эмили знала по опыту, что этот час, когда прием, перевалив свой пик, потечет к закату – самый ответственный. Напряжение первых часов спадает, дело вроде бы сделано и прислуга невольно расслабляется. Да и невозможно быть рядом с изысканными кушаньями и напитками и так ни к чему и не притронуться. Легкими быстрыми шагами она шла по коридору и чувствовала, как от волнения натянут каждый нерв. Это было, пожалуй, даже приятно, хотя тут примешивалась еще капелька опасливого сомнения.
Не забыла ли она чего? Точно ли выполнила прислуга ее распоряжения? Вдруг девушки что-нибудь упустили? Вдруг чего-то не хватит? Меж бровей у нее залегла морщинка, Эмили бессознательно снимала и вновь порывисто надевала старинное кольцо. В этом жесте сказывалась деятельная, талантливая натура, поневоле привыкшая не доверять людям, не столь умелым и одаренным. В нем сквозили нетерпеливая досада и презрение – не то презрение, что возникает от надменности или недостатка душевной теплоты, но чувство человека, что склонен подчас сказать резковатое: «Да, да, знаю! Все понятно. Не толкуйте мне о пустяках. Ближе к делу. Могу ли я на вас положиться?!» И сейчас, когда она проворно шла по коридору, неуловимо быстрые, отрывистые мысли вспыхивали в ее сознании, словно блики света на озерной глади.
«Не забыли ли девушки сделать все, что я велела? – думала она. – О Господи! Хоть бы Нора опять не запила!.. А Эмма! Конечно, она золото, но до чего же медлительна! Стряпать она умеет, но мямля редкостная. А попробуй ей слово скажи, сразу обидится и заплачет, жалуясь по-немецки… пожалеешь, что начала… Ну, а Мэй… в общем, остается только надеяться на лучшее, – морщинка меж бровей врезалась глубже, кольцо все быстрей скользило взад-вперед. – Кажется, могли бы постараться, показать, на что они способны… – с досадой думала она, поправляя плети вьющихся по колонне растений. Но сейчас же в ней всколыхнулись жалость и сочувствие, и мысли свернулись в былое привычное русло. – А, Бог с ними. Бедняжки, наверное, тоже устали. А уж если хочешь, чтоб все делалось как надо, так и делай сама!»
Она дошла до гостиной и с порога быстро ее оглядела, проверяя, все ли в порядке. Теперь глаза ее смотрели не так озабоченно – она осталась довольна. Кольцо успокоилось и больше не вертелось на пальце, а на лице Эмили появилось удовлетворенное выражение, совсем как у ребенка, что молча созерцает любимую игрушку, которую сам смастерил, и тихо радуется.
Ей навстречу шел Питер Стоун с небольшим круглым подносом в опущенной руке.
– Я вам очень благодарен, мисс Томпсон, – начал он.
Эмили вспыхнула, но не от похвалы, а от внезапно уколовшей ее мысли, что за этой сегодняшней ночной беготней она почти ни разу не вспомнила о Питере, не разыскала его взглядом в толпе гостей, не обратилась к нему, чтобы услышать ровный хрипловатый голос.
– Ваше присутствие в этом доме значит очень много, – продолжал мистер Стоун.
– Я делаю, что могу, – тихо проговорила Эмили, кивнув и заторопившись к дальнему концу гостиной, где уже убирали хрусталь.
Две румяные горничные, Мэй и Джейни, споро уставляли поднос высокими стаканами, фужерами, вазочками из-под мороженого. Питер, остановившись в проеме, обернулся и долгим взглядом посмотрел Эмили вслед. Глаза – точно море, подернутые дымкой, в лице, как всегда, гордость и достоинство, и еще – немного горечи. Весь его облик словно говорил: «Мужчина рождается от женщины, и рождается он для скорби».
Лорд Гроули стоял у окна своей просторной спальни и сквозь занавеси смотрел, как внизу от подъезда, скользнув светом по аккуратной стене кустарника, отъехала очередная машина. Мелькали отблески фонарей на фасаде здания, люди суетились, усаживаясь в автомобили, но звук этой возни не проникал в интимный мир сэра Джеймса. Он отошел к камину и закурил. Гроули был высоким худощавым мужчиной, лет под пятьдесят, с тонким и выразительным лицом, с проницательными серыми глазами, под треугольником бровей и с большим насмешливым ртом, который, однако, часто казался строгим. Аккуратно зачесанные с легкой проседью волосы, мягкие и тонкие, образовывали ровную линию над высоким лбом. Теплота взгляда и спокойствие придавали ему вид человека мягкого и умиротворенного, но в действительности характер его отличали непреклонность и напористость.
Когда страна оказалась в опасности и приходилось стольким жертвовать, исполнять много общественных обязанностей, жизнь приобрела некую пикантность, остроту. Гроули нравилась – определенно нравилась – его деятельность в различных комитетах; и даже серьезный упадок в делах и рост налогов не могли сильно обеспокоить его, все время делавшего вид, что он помнит о тяжелом положении страны и четко осознает свое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Она поворошила поленья длинной медной кочергой и щипцами – взвился сноп искр, пламя взбодрилось, заалело, заплясало. Еще на минуту женщина замерла перед ним – воплощение грации. Отсветы огня озаряли ее розовое свежее лицо. Джеймс любовался ею, такой милой, хорошенькой, желанной. Выпрямляясь, Эльза восстановила экран, и, несколько смутившись, обернулась на его взгляд. Спокойствие и уверенность сквозили в каждом ее движении. Их взгляды встретились. Румянец на ее щеках, согретых близким пламенем, стал гуще, а губы слегка разомкнулись в легкой улыбке. Эльза, как и в прошлый визит в дом Гроули, открыто и дружелюбно протянула сэру Джеймсу навстречу руки. Джеймс бережно принял их в свои, слегка надавив большими пальцами на тыльные стороны ее ладоней. Тепло и волнение упругими толчками в ритме сердца стали наполнять его тело. Головокружительная близость желанной женщины навалилась на него, туманя сознание. Была только она, да сполохи камина за ее спиной.
Далеко за полночь круглая луна плыла над холодными пустынными холмами, погруженными в сон. Прием близился к завершению. Внизу то и дело вспыхивали фары отъезжающих автомобилей. Только слоноподобный «Майбах» Эльзы фон Мюльц не спешил принять хозяйку в свое кожаное чрево.
Мраморный с золотом зал большой гостиной, куда гости после словесной разминки в кабинете стали постепенно перетекать – поближе к музыке и закускам, представлял собой волшебную страну. Посредине из фонтана с непременными нимфами и фавнами взлетали вверх подсвеченные струи воды. Вдоль стен выстроились цветущие оранжерейные деревья в кадках, сверкающие мраморные колонны были увиты диким виноградом и гирляндами, а разноцветные фонарики струили сверху мягкий свет. Отшумевший прием оставил на этой сказочной поляне печать присутствия человека среди дикой природы. Воздух напоен был великолепными духами и полон беспокойной, будоражащей, чувственной музыки.
Эмили знала по опыту, что этот час, когда прием, перевалив свой пик, потечет к закату – самый ответственный. Напряжение первых часов спадает, дело вроде бы сделано и прислуга невольно расслабляется. Да и невозможно быть рядом с изысканными кушаньями и напитками и так ни к чему и не притронуться. Легкими быстрыми шагами она шла по коридору и чувствовала, как от волнения натянут каждый нерв. Это было, пожалуй, даже приятно, хотя тут примешивалась еще капелька опасливого сомнения.
Не забыла ли она чего? Точно ли выполнила прислуга ее распоряжения? Вдруг девушки что-нибудь упустили? Вдруг чего-то не хватит? Меж бровей у нее залегла морщинка, Эмили бессознательно снимала и вновь порывисто надевала старинное кольцо. В этом жесте сказывалась деятельная, талантливая натура, поневоле привыкшая не доверять людям, не столь умелым и одаренным. В нем сквозили нетерпеливая досада и презрение – не то презрение, что возникает от надменности или недостатка душевной теплоты, но чувство человека, что склонен подчас сказать резковатое: «Да, да, знаю! Все понятно. Не толкуйте мне о пустяках. Ближе к делу. Могу ли я на вас положиться?!» И сейчас, когда она проворно шла по коридору, неуловимо быстрые, отрывистые мысли вспыхивали в ее сознании, словно блики света на озерной глади.
«Не забыли ли девушки сделать все, что я велела? – думала она. – О Господи! Хоть бы Нора опять не запила!.. А Эмма! Конечно, она золото, но до чего же медлительна! Стряпать она умеет, но мямля редкостная. А попробуй ей слово скажи, сразу обидится и заплачет, жалуясь по-немецки… пожалеешь, что начала… Ну, а Мэй… в общем, остается только надеяться на лучшее, – морщинка меж бровей врезалась глубже, кольцо все быстрей скользило взад-вперед. – Кажется, могли бы постараться, показать, на что они способны… – с досадой думала она, поправляя плети вьющихся по колонне растений. Но сейчас же в ней всколыхнулись жалость и сочувствие, и мысли свернулись в былое привычное русло. – А, Бог с ними. Бедняжки, наверное, тоже устали. А уж если хочешь, чтоб все делалось как надо, так и делай сама!»
Она дошла до гостиной и с порога быстро ее оглядела, проверяя, все ли в порядке. Теперь глаза ее смотрели не так озабоченно – она осталась довольна. Кольцо успокоилось и больше не вертелось на пальце, а на лице Эмили появилось удовлетворенное выражение, совсем как у ребенка, что молча созерцает любимую игрушку, которую сам смастерил, и тихо радуется.
Ей навстречу шел Питер Стоун с небольшим круглым подносом в опущенной руке.
– Я вам очень благодарен, мисс Томпсон, – начал он.
Эмили вспыхнула, но не от похвалы, а от внезапно уколовшей ее мысли, что за этой сегодняшней ночной беготней она почти ни разу не вспомнила о Питере, не разыскала его взглядом в толпе гостей, не обратилась к нему, чтобы услышать ровный хрипловатый голос.
– Ваше присутствие в этом доме значит очень много, – продолжал мистер Стоун.
– Я делаю, что могу, – тихо проговорила Эмили, кивнув и заторопившись к дальнему концу гостиной, где уже убирали хрусталь.
Две румяные горничные, Мэй и Джейни, споро уставляли поднос высокими стаканами, фужерами, вазочками из-под мороженого. Питер, остановившись в проеме, обернулся и долгим взглядом посмотрел Эмили вслед. Глаза – точно море, подернутые дымкой, в лице, как всегда, гордость и достоинство, и еще – немного горечи. Весь его облик словно говорил: «Мужчина рождается от женщины, и рождается он для скорби».
Лорд Гроули стоял у окна своей просторной спальни и сквозь занавеси смотрел, как внизу от подъезда, скользнув светом по аккуратной стене кустарника, отъехала очередная машина. Мелькали отблески фонарей на фасаде здания, люди суетились, усаживаясь в автомобили, но звук этой возни не проникал в интимный мир сэра Джеймса. Он отошел к камину и закурил. Гроули был высоким худощавым мужчиной, лет под пятьдесят, с тонким и выразительным лицом, с проницательными серыми глазами, под треугольником бровей и с большим насмешливым ртом, который, однако, часто казался строгим. Аккуратно зачесанные с легкой проседью волосы, мягкие и тонкие, образовывали ровную линию над высоким лбом. Теплота взгляда и спокойствие придавали ему вид человека мягкого и умиротворенного, но в действительности характер его отличали непреклонность и напористость.
Когда страна оказалась в опасности и приходилось стольким жертвовать, исполнять много общественных обязанностей, жизнь приобрела некую пикантность, остроту. Гроули нравилась – определенно нравилась – его деятельность в различных комитетах; и даже серьезный упадок в делах и рост налогов не могли сильно обеспокоить его, все время делавшего вид, что он помнит о тяжелом положении страны и четко осознает свое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81