Он сидел напротив меня, одетый в превосходный серый костюм, подтянутый и представительный человек с легкой сединой на висках, и в каждом его жесте я угадывал грацию и мощь обладания Машенькой. Это безусловно внушало мне зависть. Свободная достаточность обладания одной Машенькой определяла в нем свободу от цинизма, который толкал бы его на поиски посторонних связей, хотя бы с той же секретаршей, подавшей нам кофе и бесшумно удалившейся. Он читался как благородный и безгрешный. И это человек, чьи братья потеряли невест при самых темных обстоятельствах! И это человек, к которому я пришел изливать душу!
- Открою тебе некоторые свои секреты, - назидательным тоном вымолвил он, отнюдь не преисполненный восхищения моей особой. - Надеюсь, ты не сомневаешься в моем бескорыстии? Обо мне говорят, что я надежда России, ну, такие, как я... нас называют будущими благодетелями отечества... говорят, между прочим, что я возрождаю лучшие традиции русского купечества и меценатства. Однако было бы неправдой утверждать, будто я, начиная дело, думал о благе России, а не о собственном. Я болтался легкомысленным и пустым мальчишкой, а другие в это время набивали карманы, и это, знаешь, очень меня заело, задело за живое. Я спохватился, уяснив потребу дня сделать выбор. Хорошо, решил я без особых колебаний, я за капитализм, я буду капиталистом, торговцем, финансистом. Где причитающийся мне кусок пирога? Нашел я его быстро, что не мудрено в наше бестолковое время. Но только поднялся на ноги, только забренчали монеты и в моем кармане, как тучи сгустились над нашими головами... над твоей, дорогой, тоже. Россия сегодня терпит крушение, а не выбирает, каким путем лучше шагать в будущее. Люди помышляют лишь о сохранении своей жизни, каждый заботится только о спасении собственной шкуры.
- Согласен с тобой, - откликнулся я. - Но что им делать, если их довели до этого?
- Ты сделал выбор?
- Ну, допустим...
- Какой?
- Скажем, безоговорочно решил, что крысой не стану, с тонущего корабля не побегу.
- Оставь эти шуточки, - с досадой поморщился Перстов. - А если ты и впрямь сидел все это время и не шутя размышлял, бежать или не бежать, можешь забыть о своем решении как несостоятельном и недостойном. Какое значение имеет сегодня чье-либо частное решение? Черт возьми, мы гибнем. Однако изменилось время и для всего остального мира... Скажи-ка, ты, напившись допьяна, блюешь?
Я возразил:
- При моих стесненных обстоятельствах допьяна не напьешься.
- Надо блевать, - сказал он убежденно. - Напиваться, блевать, так делают в эпоху всеобщего разложения и деградации. Так делали римляне в эпоху упадка.
- Я бы выпил.
- Мы выпьем обязательно. Но позже. А пока дослушай меня. Третий Рим... мировое господство... идеи? Да! Благодаря им Россия выживала. Но теперь она может быть сильна, как никогда, и без тех окраин, которые так жаждут отделения. Скоты! Пусть отделяются! Другое дело, что в этом процессе распада бывшей империи не возникает она, наша Россия. Ее не видать. Где она? Куда ее спрятали наши новые политики, твердящие о ее благе? Объяснишь ли ты мне, что они понимают под Россией? Могу ли я надеяться, что ты меня просветишь? А то, что они, и, возможно, ты заодно с ними, выдают за Россию, что это, как не карточный домик, который рассыплется от малейшего дуновения? И мы, надо же, вернулись во времена, когда Москва, Тверь и прочие селения соперничали друг с другом. Теперь Запад выдает ярлыки на княжение разным нашим взбесившимся самостийникам. О, позор! Тысячелетняя Россия! Святая Русь! И какие-то ожидовевшие западные монголы диктуют нам свою волю! А наш православный народ тем временем помышляет исключительно о собственном животе. Прости меня, но сегодня набивать кошелек ради собственного удовольствия, драть с покупателей три шкуры за самое необходимое, когда они только-только не протягивают ноги, или вот, как ты, забиться в щель, отвернуться от происходящего - это все одинаковые преступления, это предательство, грех.
Я не ожидал, что он вдруг перескочит на меня, да еще столь резко поставит вопрос. От неожиданности я подавился глотком кофе, закашлялся, откинулся на спинку кресла и вытаращил на друга глаза.
- Видишь ли, наши демократы не что иное как болтуны и воры, но ведь и демократия само по себе тоже дрянь еще та! Навозная куча, толкотня, крики о равенстве... А какое может быть равенство, скажи мне? Перед законом? Допустим. Но между умным и глупым? Когда иерархия выстраивается в зависимости от толщины кошелька или партийной принадлежности, мы имеем дело уже не с обществом, а со стадом, табуном, ульем. Я знаю только один способ обретения духовной свободы при таком положении - стоять в стороне. И я решил...
- Я не жду от тебя никаких решений, - перебил Перстов резко.
- А чего же? Что я буду напиваться и блевать?
- Хочу услышать, что ты скажешь в оправдание своего безразличия.
Я возвысил голос, выведенный из себя его грубостью:
- В оправдание? Я должен оправдываться? В чем? В том, что сижу дома, читаю книги и не умею загребать денежки по примеру других?
- Не умеешь или не хочешь?
- Не умею и не хочу. Но это мое личное дело. А о бедах России я знаю и сожалею не меньше тебя. Однако визжать, как оскопленный поросенок, я не собираюсь. Тебе больно? Мне тоже... до некоторой степени. Ты воображаешь, что тебе ужас как больно, куда больнее, чем это есть на самом деле, а воображаешь ты так потому, что не видишь конца и краю боли, недоумению, страданию, беспорядкам. А я знаю, что в действительности мне не так уж и больно, и знаю я это потому, что знаю, например, чем кончилась знаменитая французская революция, знаю, что всему на свете когда-нибудь приходит конец, знаю, что некогда живая Ассирия больше не существует, хотя кое-какие ассирийцы живут до сих пор. Некоторые граждане готовы положить жизнь на алтарь отечества, общества, человечества, только в результате у них ведь все выходит мыльным пузырем. Историческая безвестность, скажу тебе, очень мерзкая, очень опасная для живущего штука. Его именем играют как хотят, потому что он фактически лишен имени и в такой своей оставленности не умеет роптать. Его удел - анекдот, хотя порой он в своем безумии воображает, будто творит историю. Тем-то и опасны революции и смутные времена, что они страшно морочат живого, конкретного, ничем не знаменитого человека, наполняют его глупыми иллюзиями или бесноватым отчаянием, заставляют думать, что он живет в редкую эпоху или гибнет в эпоху, когда не стыдно погибнуть даже просто так, за здорово живешь, он мнит себя позарез необходимой народу и отечеству персоной и что его жизнь обрела высший смысл, а память о нем не померкнет в потомстве. Немыслимое, дикое унижение человека, его достоинства, его сути, его души!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69