вот только ее радости - отнюдь не мои радости, ни в первую, ни во вторую очередь. Замечательные, глубокие, чудесные наступили дни, однако и миновали быстро. Сначала, после того как мы с Наташей объявили себя женихом и невестой, все складывалось очень хорошо, я виделся только с ней, потеряв из виду и Перстова, и Иннокентия Владимировича. Наташа приходила ко мне и стучала, уведомляя, в окно, в дверь, потом стучала каблучками пол, и босыми пяточками, нагая, стучала, потрескивала на холодном полу, как картошка на раскаленной сковороде. Она ни минуты не знала покоя и приносила ворох новостей: город-де взбудоражен, все говорят о предстоящей свадьбе и поздравляют ее, Наташу, с удачным выбором. Дни унылые, дни печальные, скрадывающие серой мглой все живое, но вот, кажется, уже и виден, уже замерцал во мгле живой образ моей подруги, ведь кто из нас не встречал людей, которые хотят и отчасти умеют поставить свое жизнелюбие выше самой жизни, т. е. предлагаемых ею условий?! Это узнаваемо. Узнаваемы и беды, страдания, катастрофы, - отважусь тут на некое умозаключение, своего рода обобщение, - узнаваемы тем очевидней, ярче и сопричастней, чем больше жизнелюбивый человек в своих поступках и словах перевирает, фальсифицирует, унижает, высмеивает, пародирует их.
Послушать Наташу - в мире взыграла пора какой-то удивительной свежести, обновления и сырая, больная зима уступила очистительному расширению весны, посреди которого грудятся спокойные, разумные люди, любующиеся нашим счастьем. Я понимал, что в каком-то смысле ее милая ложь исполнена истины. Ее молодость беспрепятственно превосходила мою зрелость, хотя я был образованнее, мудрее и тяготился крахом отечества, о чем она, сдается мне, не думала вовсе. Она и разгуливала по мне безнаказанно, во всем блеске своей молодости, вонзала в меня крепкие, ищущие мяса зубки, перемалывала мои косточки железной улыбкой, и я попал в разряд людей одаряемых, облагодетельствованных. Мне необычайно повезло, я вытащил счастливый билет. А что есть для человека голодного благодеяние сытого, а для дряхлого старца вроде меня внимание существа молодого, жизнерадостного, как не вмешательство высшей силы? Бог далеко в небесных чертогах, но Бог и бродит среди нас, прикидываясь то нищим, вымаливающим ночлег, то волшебником, пятью хлебами насыщающим тысячи человеческих существ.
Или зайдем с другой стороны, вспомним, в какое время мы живем. Велика опасность голода, власть сгнила, не успев встать на ноги, у преступников развязаны руки, все продается и покупается, бесчестье ценится выше чести, ибо его легче сбыть, надвигаются эпидемии, Бог знает какой мор, юноши и девушки растут болезненными, безвольными, почти дебильными. Откуда же, каким образом, каким чудом среди всех этих струпьев, язв и кровоточащих ран возникло здоровое, полное сил, цветущее, уверенное в себе и в своем будущем создание? Спросим себя беспристрастно и найдем ответ: не иначе как спустилось с неба!
У нее ни бородавки, ни пятнышка на теле, ни морщинки, перебивающей черты лица, на руках пальцы длинные и гибкие, и кожа на них не потрескалась, а на ногах чрезвычайно аккуратные, не знаю, как точнее выразить, но совершенно ясно вижу, что вовсе не изуродованы обувью. Никаких ямочек, веснушек, и ребра не проступают, а плечи не вздернуты и не проваливаются, стоят ровно. Что у женщины выпукло играют и ликуют ягодицы, это, согласитесь, прелесть; грудь же, висящая или торчащая, вызывает у меня дикое отвращение, кажется мне аномалией, грубым свидетельством женской глупости и бездуховности. У нее и первое превосходно, и второе не внушает никаких недоумений. Женщина замечательна прежде всего, а пожалуй и единственно, формой бедер, - вот мой беспристрастный взгляд на тень человечества, какую мы имеем в представительницах слабого пола, - а у нее эта форма столь безупречна и так волнует, что я целую это плотное сочетание плавных линий словно в беспамятстве.
Когда она входила, я откладывал в сторону книгу, солидно поднимался с дивана и улыбался ей. Возможно, моя улыбка мало подходила к гордым хозяйским позам, в которые я старался войти, слишком цитировала преданность ей да и пылкие восторги прежде времени состарившегося юноши. Наташа не знала меня истинного, каким я был наедине с собой или даже с Перстовым, каким я вырастал из одиноких размышлений, из чтения необъятной массы книг, из своих знаний и убеждений, ибо я, глубоко свободный человек, стоял перед ней и улыбался подобострастно. У меня был какой-то неизменный испуг, что уж на этот раз она точно скажет, что все было только шуткой и ничего серьезного между нами быть не может. Желая того или нет, она держала меня в страхе, а стало быть, в узах, в цепях, но в конце концов это было не больше и не ужаснее подчинения разного рода обстоятельствам, скажем, голоду или холоду, и, удовлетворив желание, я становился раскрепощенней и развязней и улыбался уже иначе. Но, главное, по-настоящему она и не посягала на мою свободу. Она верила, очевидно, что я принадлежу ей весь, без остатка, я не исключаю и того, что она, замечая мои страхи, до некоторой степени пользовалась ими для укрепления своей власти, но чего не было, так это попыток с ее стороны проникнуть в мой внутренний мир и завести там свои порядки. Кажется, ей это было просто ни к чему, а оттого и блуждала на ее лице странная, снисходительная усмешка, когда я, забыв, что имею дело не со слушателем, не с собеседником, а с человеком, который взял меня в плен, накрыв своей плотью, как податливым и непроницаемым колпаком, пускался в длинные книжные монологи. Так продолжалось неделю.
Но затем наступил день, когда она произнесла слова, с которых началось крушение моего выстраданного покоя. Она вошла со вздохом усталости на замерзших устах, после выматывающего сидения в книжной лавке, которой мало кто интересовался. На ее лице уже истаял снег и превратился в холодный блеск силы, истовости, какого-то неизвестного мне удовлетворения. На ней было черное пальто, как-то многотрудно и причудливо связанная шапочка и черные сапоги на высоких каблуках. Я помог ей снять пальто, она опустилась на стул, и я стащил с нее сапоги. Я читаю книги, она торгует ими, и вот в эту минуту нашей встречи мне рисовалось, что мы находимся на пороге огромной, неохватной библиотеки, составляющей замысловатый лабиринт, но Наташа не хочет входит туда и не хочет понять, что я бы с удовольствием вошел. Такая нежность к этой уставшей и несгибаемой женщине, с мягкой задумчивостью улыбавшейся мне со стула, овладела мной, что во всех суставах, хрящиках и косточках, еще державших и носивших меня на земле, вдруг пробудилась жуткая, непознанная способность мертвой материи чуять великую слабость и испытывать великое томление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Послушать Наташу - в мире взыграла пора какой-то удивительной свежести, обновления и сырая, больная зима уступила очистительному расширению весны, посреди которого грудятся спокойные, разумные люди, любующиеся нашим счастьем. Я понимал, что в каком-то смысле ее милая ложь исполнена истины. Ее молодость беспрепятственно превосходила мою зрелость, хотя я был образованнее, мудрее и тяготился крахом отечества, о чем она, сдается мне, не думала вовсе. Она и разгуливала по мне безнаказанно, во всем блеске своей молодости, вонзала в меня крепкие, ищущие мяса зубки, перемалывала мои косточки железной улыбкой, и я попал в разряд людей одаряемых, облагодетельствованных. Мне необычайно повезло, я вытащил счастливый билет. А что есть для человека голодного благодеяние сытого, а для дряхлого старца вроде меня внимание существа молодого, жизнерадостного, как не вмешательство высшей силы? Бог далеко в небесных чертогах, но Бог и бродит среди нас, прикидываясь то нищим, вымаливающим ночлег, то волшебником, пятью хлебами насыщающим тысячи человеческих существ.
Или зайдем с другой стороны, вспомним, в какое время мы живем. Велика опасность голода, власть сгнила, не успев встать на ноги, у преступников развязаны руки, все продается и покупается, бесчестье ценится выше чести, ибо его легче сбыть, надвигаются эпидемии, Бог знает какой мор, юноши и девушки растут болезненными, безвольными, почти дебильными. Откуда же, каким образом, каким чудом среди всех этих струпьев, язв и кровоточащих ран возникло здоровое, полное сил, цветущее, уверенное в себе и в своем будущем создание? Спросим себя беспристрастно и найдем ответ: не иначе как спустилось с неба!
У нее ни бородавки, ни пятнышка на теле, ни морщинки, перебивающей черты лица, на руках пальцы длинные и гибкие, и кожа на них не потрескалась, а на ногах чрезвычайно аккуратные, не знаю, как точнее выразить, но совершенно ясно вижу, что вовсе не изуродованы обувью. Никаких ямочек, веснушек, и ребра не проступают, а плечи не вздернуты и не проваливаются, стоят ровно. Что у женщины выпукло играют и ликуют ягодицы, это, согласитесь, прелесть; грудь же, висящая или торчащая, вызывает у меня дикое отвращение, кажется мне аномалией, грубым свидетельством женской глупости и бездуховности. У нее и первое превосходно, и второе не внушает никаких недоумений. Женщина замечательна прежде всего, а пожалуй и единственно, формой бедер, - вот мой беспристрастный взгляд на тень человечества, какую мы имеем в представительницах слабого пола, - а у нее эта форма столь безупречна и так волнует, что я целую это плотное сочетание плавных линий словно в беспамятстве.
Когда она входила, я откладывал в сторону книгу, солидно поднимался с дивана и улыбался ей. Возможно, моя улыбка мало подходила к гордым хозяйским позам, в которые я старался войти, слишком цитировала преданность ей да и пылкие восторги прежде времени состарившегося юноши. Наташа не знала меня истинного, каким я был наедине с собой или даже с Перстовым, каким я вырастал из одиноких размышлений, из чтения необъятной массы книг, из своих знаний и убеждений, ибо я, глубоко свободный человек, стоял перед ней и улыбался подобострастно. У меня был какой-то неизменный испуг, что уж на этот раз она точно скажет, что все было только шуткой и ничего серьезного между нами быть не может. Желая того или нет, она держала меня в страхе, а стало быть, в узах, в цепях, но в конце концов это было не больше и не ужаснее подчинения разного рода обстоятельствам, скажем, голоду или холоду, и, удовлетворив желание, я становился раскрепощенней и развязней и улыбался уже иначе. Но, главное, по-настоящему она и не посягала на мою свободу. Она верила, очевидно, что я принадлежу ей весь, без остатка, я не исключаю и того, что она, замечая мои страхи, до некоторой степени пользовалась ими для укрепления своей власти, но чего не было, так это попыток с ее стороны проникнуть в мой внутренний мир и завести там свои порядки. Кажется, ей это было просто ни к чему, а оттого и блуждала на ее лице странная, снисходительная усмешка, когда я, забыв, что имею дело не со слушателем, не с собеседником, а с человеком, который взял меня в плен, накрыв своей плотью, как податливым и непроницаемым колпаком, пускался в длинные книжные монологи. Так продолжалось неделю.
Но затем наступил день, когда она произнесла слова, с которых началось крушение моего выстраданного покоя. Она вошла со вздохом усталости на замерзших устах, после выматывающего сидения в книжной лавке, которой мало кто интересовался. На ее лице уже истаял снег и превратился в холодный блеск силы, истовости, какого-то неизвестного мне удовлетворения. На ней было черное пальто, как-то многотрудно и причудливо связанная шапочка и черные сапоги на высоких каблуках. Я помог ей снять пальто, она опустилась на стул, и я стащил с нее сапоги. Я читаю книги, она торгует ими, и вот в эту минуту нашей встречи мне рисовалось, что мы находимся на пороге огромной, неохватной библиотеки, составляющей замысловатый лабиринт, но Наташа не хочет входит туда и не хочет понять, что я бы с удовольствием вошел. Такая нежность к этой уставшей и несгибаемой женщине, с мягкой задумчивостью улыбавшейся мне со стула, овладела мной, что во всех суставах, хрящиках и косточках, еще державших и носивших меня на земле, вдруг пробудилась жуткая, непознанная способность мертвой материи чуять великую слабость и испытывать великое томление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69